Змеиный сын

— Как поживает супруга Вашего Величества? — насмешливый тон Хеймитча заставляет Пита поморщиться. Правитель знает, что весь дворец уже судачит о холодности царя к спартанке. Между ними одно лишь вязкое молчание, резкая обида и задетое самолюбие. 

Обернувшись, юноша натягивает улыбку, будто его и вовсе не задевает эта фраза, словно ему нет дела. Пит дожевывает оливку, почесывает подбородок, обросший щетиной, медленно, небрежно, подбирая слова. Предвкушение в стальных глазах напротив заставляет царя даже издать ненатуральный смешок. 

 — Китнисс ни в чем не нуждается, сыта, одета, гуляет по саду, отдыхает в собственных покоях. — Да, — кивает советник, подаваясь вперед, окатывает собеседника легким шлейфом вина. — Я слышал. Хочешь узнать, что я об этом думаю? Пит недовольно поджимает губы. Наконец, кивает — у него нет выбора. — Проблема в том, — Хеймитч вновь прикладывается к меху с вином. — Что покои у царицы отдельные, и все это могло бы сойти за странные прихоти дикарки, но ты ведь там не показываешься. Наша колючка живет одна уже четыре дня, а муж, который через неделю отправляется в поход на несколько лет, даже не заглядывает к любимой супруге. — Хеймитч, это не твое дело, — резко откликается юноша. То, что происходит с воительницей ему и самому не нравится, а уж слухи об этом, расползающиеся от дворца по всему городу жилами с отравленной кровью заставляют Пита всерьез забеспокоиться. 

Горячий воздух щекочет ноздри, когда правитель оказывается на балконе, щурится, вглядываясь в далекие равнины, раздумывает о предстоящем походе. Отряды лаконян прибудут уже сегодня, а через два дня вся армия отправится в путь. Быть может, на несколько месяцев. Быть может, на несколько лет. Пит не тешит себя иллюзиями о скорой победе — нельзя недооценивать врага, но и переоценивать его опасно. 

Этому Пита учил отец. 

А теперь пепел Пандиона разносит ветер.

Пит часто думает о покойном родителе, винит себя в его смерти, отчаивается… Но потом появляются люди, которые нуждаются в помощи юноши, и он отправляет свои жалкие чувства подальше, в самый темный закоулок души, туда, где они смогут пылиться целую вечность. Только раны никак не заживают — еще свежие, кровоточат. Никудышный сын, глупый мальчик, плохой брат, нелюбимый муж, — список растет. 

 Он не почитает богов? Недостоин их благословения? Неужели, настолько бесполезен, что…

 — Отряды спартанцев на подступах к городу, — раздается запыхавшийся голос стражника, Пит резко оборачивается, хмуро кивает солдату и широкими шагами идет за ним. Петляет по коридорам дворца, а у самых колонн замечает огромное красное пятно на горизонте: в пурпурных плащах воины маршируют к Афинам, поднимают пыль на дороге десятком сандалий.

Юноша прищуривается, разглядывает размытые очертания воинов, удивляется размерам простых солдат: у всех, как на подбор, широкие плечи, жилы проступают на огромных руках. Неужели, Агис отправил к нему отборные гарнизоны? Кориолан упросил его, или спартанский царь сам захотел отблагодарить за свою подопечную, что теперь сидит на троне?

 Когда отряды входят в город, Афины умолкают: торговцы на площади оборачиваются на спартанцев, прекращается топот копыт по путанным улочкам, даже мухи не жужжат над сточными ямами. Пит напрягается, оглядывая начальников отрядов — рослые, бронзовые от вечных походов под солнцем, смуглые. «Совсем как Китнисс», — проносится у юноши в голове, заставляя его вновь почувствовать противный укол в сердце: была ли его жена хотя бы раз в сражении? Как прошло ее детство? Где сейчас ее семья? 

Имеет ли Пит право на спартанку, когда не знает о ней ничего? Молчаливые, с хмурыми лицами, воины шествуют по городу, к дворцовым воротам, лязгают железными щитами, шуршат кожаными поножами. Солдат много, в два раза больше, чем ожидал увидеть Афинский правитель. Избранные войска. 

Отчего же Агис так щедр?

 Среди плотных мышц, волосатых рук и рукоятей мечей Пит замечает с полсотни воинов пониже: многие из них жилистые, намного мельче внушающих страх предводителей отрядов. Юноша хмурится, приглядываясь к странным солдатам, рассматривает шлемы, тонкие щиколотки, длинные пальцы, побелевшие от напряжения костяшки — так крепко они держат в руках древки луков. 
До афинянина доходит не сразу: это женщины. За металическими шлемами, плотными плащами скрываются несколько сотен воительниц. Пит замечает знакомое лицо, когда выходит к спартанской армии: девушка, та, что боролась с Китнисс на тренировке, когда юноша впервые прибыл в Спарту, темноволосая, с диким взглядом и взлохмаченными волосами. Она — предводительница лучников? Пит помнит, что говорил о девушке Агис: она — одна из лучших.

 Но не лучше Китнисс.

 Юноша понимает, почему жена так злится, запирается в своих покоях, не желает никого видеть. Спартанка потеряла единственное важное в своей жизни, лишилась даже крошечной возможности получить воинскую славу, продемонстрировать своему народу храбрость и отвагу. И все это из-за чужеземца, которому приглянулась.

 В такие моменты Пит полон презрения к самому себе. Мотает головой — не время и не место об этом думать.
 
Царь уверенно идет вперед, навстречу новым солдатам, пересекает двор под цепкими взглядами слуг и спартанцев, уже готов поприветствовать одного из военачальников в черном плаще, того, что стоит ближе всего к правителю. Солдаты озираются, с прищуром смотрят на Пита, перешептываются, некоторые воины снимают шлемы, вот когда он слышит вскрик. 

— Гейл! — звонкий женский голос повисает в воздухе; кажется, делает его еще более плотным и душным, стискивает ребра, стучит в ушах.

Пит оглядывается, прочесывает взглядом толпу, пытаясь отыскать источник звука. Один из спартанцев резко вскидывает голову. Темноволосый — парень, который упражнялся с Китнисс в Спарте — Пит его узнал. Острые черты лица лаконянина смягчаются, когда он замечает что-то над головой афинского правителя. Растерянный, царь поднимает взор к мраморным перилам балкона: Китнисс стоит наверху, кожа ее сияет на солнце от влаги. Царица прижимает ткань туники к груди, на одеянии нет застежек — опусти она скрещенные руки, пеплос упадет. Волосы жены мокрые, с темных прядей струйками бежит вода, вьется по рукам, мочит светлый лен. Измученная, широко улыбающаяся, она стоит перед огромной толпой, но не замечает никого кроме этого юноши. 

Что-то противно шипит у Пита в груди, ворочается, колет. Он готов от стыда провалиться за такую выходку воительницы, а Китнисс его будто не замечает — побагровевшего, с блестящим от гнева взглядом. Спартанка видит знакомую пепельную макушку спустя минуту, охает и скрывается в тени своей спальни. Слишком поздно. Все воины видели. 


***

— Я прошу у Вас прощения за такую выходку, — начинает Кориолан, едва войдя в зал. Мальчика-правителя он застаёт на резном троне, юноша подпирает рукой голову, потирает переносицу, прикрывает глаза. Советника жены он замечает не сразу, а когда, наконец, видит, весь подбирается, выпрямляется так резко, что бьется затылком о резную спинку; сжимает зубы покрепче от ноющей боли. Все наутро у него сегодня наизнанку вывернули: мало ему позора жены, теперь он сам совершает промахи. В зале в углах сворачивается кольцом тишина — правитель принимал прошения несколько часов кряду, приветствовал спартанских военачальников; Питу приходилось смотреть им в глаза, после того, что сделала его супруга, краснеть при каждом упоминании Китнисс, хотя сами лаконские солдаты, кажется, не увидели ничего зазорного в её утренней выходке. Только вот самого правителя один вид советника супруги приводит в бешенство. Глаза у Кориолана мутные, такие водянистые, что Питу трудно разглядеть за влажной пелёной истинные намерения старика. Он насмехается? — Китнисс не имела права так себя... — устало начинает Пит, хотя выходит скорее по-детски обиженно, раздраженно. — По спартанским законам в этом не было ничего зазорного, — перебивает юношу старик. — Однако, я знаю, что это грубое нарушение афинских понятий о стыдливости, потому прошу извинить Китнисс. Она пока знакома не со всеми тонкостями вашей культуры. Девочке трудно. Очень трудно. Вдали от дома, от привычной жизни. Неужели, Вам бы не было страшно? Неужели, — Кориолан хмурит брови, складывая морщинистые руки на груди. Шумно сглотнув, продолжает. — Вы бы не оступились? Пит отворачивается, плотно сжимает челюсти, вглядываясь в затейливый узор мозаики на стене. Этот плут будет даже хитрее пропойцы: у старика змеиный язык. Он продолжает выворачивать все так, будто Китнисс здесь и вовсе не при чем. — Я понимаю, что Вам трудно, поверьте, — продолжает старец, — но и ей нелегче. Девочка старается изо всех сил, а Вы её избегаете... Разве можно теперь в чем-то винить Китнисс? Пит кривится от такого намёка: весь город знает о том, что царь не спит с женой в одной постели? Царица сама ему сказала? Юноша качает головой — это не имеет значения. В словах Кориолана есть крупица здравого смысла: он хитер, но мудр. Скреплённый союз советник пытается сохранить всеми силами, так же как и сам Пит. У царя есть сутки, чтобы все исправить: за день войска перегруппируются, первые обозы отправятся в путь. Если Пит вернётся с этой войны, он не хочет застать свои жену в числе придворных змей, во главе с его матерью. Юноша отсылает спартанца прочь, говорит, что супружеская жизнь не касается советника, а сам он слишком устал, чтобы слушать этот вздор. Питу неприятно, когда ему расписывают проблемы, о которых он и так знает. Разозленный, он спешит на задний двор, в гущу слуг — оборванцев — тех, что таскают бочки на кухню. Ворочает тяжёлые мешки с мукой, отослав всех рабов прочь, чтобы по дворцу не поползли едкие слухи. — Видишь, отец, — бормочет он, бросая на каменный пол свою ношу. — Я учусь на своих ошибках. Спустя пару часов все бочки рядком стоят у стены, мешки перенесены на кухню, а Пит не чувствует рук от усталости. В покои жены он идёт вымотанным, едва волочит ноги — зато сердце спокойно, разум больше не страдает от ядовитых догадок. Юноша выбирает самый длинный путь, петляя по коридорам, чтобы его заметили слуги. Отпирая дверь в спальню Китнисс, он кожей чувствует любопытные взгляды рабынь матери, ткачих Цинны, Хеймитча, что привалился к одной из колонн, едва держась на ногах. Оглядываясь вокруг, Пит идёт вглубь покоев, прокручивает в голове то, как начнёт нелегкий разговор. В паутине мыслей и опасений правитель все же решается заговорить, так привычно быстро чеканит цепкие фразы, спотыкается, начинает снова. Юноша не сразу понимает, что говорит с пустотой — жены здесь нет. Одобрением нервную речь правителя встречает лишь прохладный ночной ветер, что треплет тюль над постелью спартанки. Недоумение сменяется страхом, страх — злостью. Сидя на скомканной постели, Пит прячет лицо в ладонях, потирает виски, покрепче сжав челюсти, старается вдохнуть поглубже. Все вокруг пахнёт ею, и от этого запаха юноша злится ещё сильнее. Ярость до боли царапает горло. Китнисс нет до него дела, Пит знает, только от этого больно проходит. Он вновь ощущает себя пятилетним мальчишкой, слишком никчемным для гордеца-родителя, слишком недостойным ласки матери, потому что она старается воспитать воина... Теперь он хочет, чтобы им гордились, но жена слишком непокорная, а мать недовольна его выбором супруги. Царский сын опять все разрушил, сломал то, что так долго строил. В глухой тишине слышен треск, когда Пит бросает в каменную стену гипсовую статуэтку, что подарил Кориолан им на свадьбу. Спешит прочь, на балкон, вдохнуть сухой полуночной прохлады. Юноша больше не хочет видеть Китнисс, а говорить и подавно. Спартанка слишком дикая для него, слишком губительная. Он женится на другой девушке, если вернётся живым из этого похода; а вопросы с Лаконией как-нибудь уладит под звон Персидского золота. В городе полно приличных девиц, которые будут покладистыми, не станут стоят на пути у правителя, занимать его мысли, когда думать афинянину следует о более важных делах. Решение его становится твёрдым среди лунного света и шелеста листвы. Пит вслушивается в стрекот жуков — злость отступает. Какое ему дело до воительницы? Их ничего не связывает, кроме войны, а бой не будет длиться вечно. В тёмном покрывале ночи слышится треск костров — спартанцы небольшими группками сидят возле кострищ. Пламя облизывает сырые щепки своим шершавым языком, а в воздух поднимаются клубы грязно-серого дыма. Лица у воинов сосредоточенные, хмурые в кровавых бликах огня. Переговариваются лаконяне негромко, изредка тут и там звучит низкий гогот или звонкий смех. Тише всех воители у конюшен — едва двигаются, смотрят в дырявое небесное полотно с редкими проблесками сатиновых облаков, а один из юношей сидит в обнимку с девушкой. Тот самый, которого сегодня утром звала Китнисс с балкона. Она его любит, этого солдата? В голове у Пита вертится гадкая мысль: "Как быстро он нашёл тебе замену, Китнисс." Только вот спутница у спартанца слишком похожа на супругу афинского царя: копна тёмных волос щекочет воину щеку, когда она поднимает на него взгляд. Пит прищуривается — в профиль лаконянка — точная копия Китнисс. Только его жена вечно угрюма, хмурит брови, а эта звонко смеётся, улыбается. В серых глазах все еще тлеют искорки нежности, когда девушка встречается взглядом с Питом. Ее веселость исчезает мгновенно. Накинув плащ, Китнисс выпутывается из рук товарища, коротко прощается со спартанцами и смешит прочь, в бархатную темноту ночи. Дышит прерывисто, утирает со лба холодный пот, потому что знает, что скоро ей предстоит столкнуться с мужем лицом к лицу, и едва ли Пит будет ласков после такой выходки. Когда воительница добирается до своих покоев, внутри пусто. Вместо разъяренного супруга в спальне ее ждут осколки статуэтки у стены и смятые простыни.

***

Утром Китнисс просыпается от настойчивого стука тренировочных мечей: они барабанят по ссохшейся древесине щитов — звук эхом разносится по всем залам дворца, мешает царице спать, заставляет подняться на ноги и бродить кругами по комнате, шлепая босыми ногами по холодному полу. У солдат под ногами шуршит песок, с полсотни людей пыхтят, стараясь преуспеть на тренировке, ведь за ними наблюдает царь Афин: Пит был на заднем дворе задолго до рассвета — упражнялся с одним из лучших воинов в своем отряде в рукопашном бою. Лаконяне пришли к восходу солнца, были удивлены присутствием своего военачальника — не так должен вести себя афинский изнеженный мальчишка. Спартанским генералам казалось, что корона слишком велика для этого юнца, им и сейчас кажется, пусть теперь их уверенность и не так крепка. — Он неплохо сражается, — бормочет один из лаконян, усаживаясь на землю подле Гейла. Темноволосый лишь морщится от стойкого запаха пота товарища, хмурится и передергивает плечами. С яростью принимается тереть и без того сверкающий наконечник копья. Искоса взглянув на афинского правителя, спартанец сжимает зубы покрепче. — Ничего особенного, Финник. Видел, как он из лука стреляет? Хуже моего младшего братца. К тому же, — спартанец перехватывает древко копья в другую руку. — Он рисуется перед воинами: на поле боя, пока мы с тобой будем рисковать своей жизнью, афинянин отсидится в своей палатке. Между юношами повисает глухая тишина, прерываемая лишь стуком деревянных мечей и голосом Пита: — Ты можешь бить сильнее, все в порядке. Я не боюсь синяков, — насмешливо говорит он одному из лаконских солдат. Воины, сражаясь с царем, не нападают, не наносят сильных ударов, ускользают от его атак и не предпринимают своих. Гейл фыркает. Финник, ухмыльнувшись, вырывает из рук у товарища копье. — Ты просто злишься на него, — юноша указывает наконечником на Пита. — Клянусь Аресом, дело тут вовсе не в сражении. Ты весь исходишь желчью. — С чего бы мне исходить желчью на этого афинского щенка? Я его вчера увидел впервые в жизни, и меня заботит лишь… — Китнисс, — белозубая улыбка Финника становится еще шире, — ты терпеть не можешь афинянина, потому что он теперь ее муж, а не ты. Гейл багровеет, густые брови его сходятся на переносице. Рывком поднимаясь на ноги, он бредет прочь, на арену, где воины снова разбиваются на пары. Кулаки зудят от нетерпения — так спартанцу хочется кого-нибудь отмолотить до полусмерти, иначе он сойдет с ума от ярости. Уставшие солдаты с горящими глазами строятся в две шеренги, находят своего противника; а Гейлу нет дела, кого опрокинуть на лопатки. Да хотя бы и этого правителя-мальчишку — он недостоин такого чина, слишком глуп. Однако, губа у него не дура — был в Лаконии всего два раза, а уже успел увезти самое важное для Гейла. Похозяйничал в чужой обители, выпотрошил его мир. Разве зазорно после такого презирать чужака? В голове у лаконянина мелкой дробью бьется лишь одна мысль: безрассудная, рисковая. Гейл мотнув головой, ищет взглядом в гуще толпы светлую макушку: вон он, змеиный выродок, щурится на солнце. Спартанец делает шаг навстречу Питу, а потом резко отворачивается и шаркает в другую сторону, к Лаэрту — воину из отряда под его командованием — когда по двору разносится несмелый оклик: — Пит! Этот голос Гейлу трудно с чем-то спутать, пусть он и усталый, надломленный и слишком испуганный. Последний раз он слышал Кискисс такой, когда ей было лет десять. Она бежала по проулку, а Гейл умыкнул свои первые монеты. Китнисс, такая угловатая, нескладная, слишком легкая, чтобы сбить мальчугана с ног, все же врезалась в него с такой силой, что воришка уронил всю свою добычу в сточную яму. Она тогда извинялась, таким же кротким голосом, каким окликает своего мужа теперь. В гуще грязных туник ее пеплос кажется таким белым, что слепит. Прическа на афинский манер, дрожащие ладони, на лицо падает тень от колонн, что не скрывает синих кругов под светлыми глазами. Вчера ночью, она не казалась такой изможденной, неужели, совсем не спала? Муж в ответ на оклик воительницы вздрагивает, морщится, оборачиваясь. Сжимает руки в кулаки и тяжело топает к ней, Гейл напрягается, готовясь в любую секунду дать отпор, хотя и знает, что афинянин не причинит ей вреда. Не здесь, не на глазах у всех солдат и военачальников. Царь угрюмо взглянув на жену, что-то ей тихо объясняет. Китнисс опускает взгляд. Лишь когда супруг поворачивается, чтобы уйти, она замечает Гейла в толпе, напряженная линия губ смягчается, а девушка обеспокоено хватает Пита за руку, что-то настойчиво ему втолковывает, а тот мотает головой. Гейл спешит подойди поближе к супругам, чтобы разобрать слова. — Я не могу ничего тебе обещать, — чеканит Пит, отдергивая руку от запястий жены. — Прошу тебя, — в грозовых глазах боль превращается в бурящую воронку. — Пит, умоляю. Не нужно. Афинянин, наконец, оборачивается, зло хмыкает, тихо бормочет в ответ: — Тебе тоже вчера не нужно было. Раздраженный правитель вытирает потные ладони о грязную тунику, впивается взглядом в Гейла, а тот и не сразу понимает, что афинянин на него смотрит: слишком уж увлечен юноша старой подругой, которая отдает приказы своим служанкам в тени дворцовой крыши. Многие солдаты уже приступили к бою: отовсюду слышится глухой звук толчков и шипения; лучники с хлопком спускают стрелы в чучела, набитые соломой, а Гейл, мельком взглянув на довольное лицо Финника, встречается с ледяным взглядом голубых глаз. Вот она, его цель, сама приглашает на поединок. — Не против? — сквозь зубы цедит Пит, кивнув в сторону деревянных щитов. Спартанец мотает головой. Он не против, он готов из сандалий выскочить, так ему хочется начистить самодовольное лицо этого выскочки. Перехватив меч поудобнее, афинянин позволяет себе ядовито бросить сопернику: — Надеюсь, ты будешь бить со всей силы. Поединки с твоими земляками заставили усомниться в правдивости молвы о спартанском войске. — Поверь мне, я сдерживаться не стану, — шипит Гейл, вскидывая щит повыше. Лаконянин не выжидает: кидается в атаку первым, метит мечом в незащищенную сторону Пита, но тот успевает закрыться щитом. Правитель отходит назад, поддевает щит противника своим собственным, с усилием толкает две деревянные пластины на Гейла с таким напором, что тот едва удерживается на ногах. Опомнившись, спартанец спешит отразить нападение: всем телом налегает на щит, когда Пит резко отшатывается прочь. Гейл прищуривается, пока противник обходит его кругом, поворачивается вслед за Питом. Спустя минуту он понимает, что афинян развернул его лицом к солнцу. Разъяренный, с солнечными бликами перед глазами, спартанец кидается вперед, ударяя соперника по ребрам. Рука Гейла ноет от напряжения — будь меч настоящим, а не тренировочным, а нагрудная пластина потоньше, он пронзил бы плоть между ребрами. Однако, афинянину и этого достаточно, он хрипло ухает, прикрывая ушибленную сторону щитом. Питу не сподручно: щит он держит на левой руке, а удар пришелся с правой стороны. Спартанцу бы продолжить атаку, но он слишком доволен собой. Оскалившись, Гейл медлит, замахивается во второй раз не так ловко, ударяя соперника в сгиб локтя со щитом: — Ну, как тебе? Достаточно сильно? Пит багровеет, разжимая пальцы на ручке щита, опускает его ниже, и этого достаточно спартанцу, чтобы нанести удар ему в солнечное сплетение. Лаконянин, кажется, забавляется, пока правитель хрипит, покрепче сжимая потную ладонь на кожаном ремешке. — Чего же вы пыхтите, Ваше Величество? Сами же просили со всей силы. Глаза Пита сверкают злостью из-под грязной челки, пока он смотрит на соперника, что ходит в пяти шагах от него и веселит спартанцев, которые перестали бороться, чтобы взглянуть на драку. «Слишком далеко до прыжка. Нужно, чтобы подошел ближе,» — думает царь. И афинянин позволяет Гейлу веселится, глумится и насмехаться. Песок под сандалиями лаконянина шуршит, и кроме этого звука Пит ничего не различает, только низкое дыхание соперника. Сам дышит поглубже, готовится к броску. Держит щит не за ручку, а за край, хотя погнутые заклепки и врезаются в шершавые пальцы. Правитель вертит головой — выбирает направление, следит за солнечным светом, вспоминая уроки отца. «Сила не самое главное. Преврати недостатки в преимущества, тогда одержишь победу». Два шага. Один. Отбросив деревянный меч в сторону, юноша налегает на щит всем телом, бьет Гейла в грудь, краем щита задевает подбородок противника, распарывает губу, опрокидывая Гейла на спину. Пит сплевывает, наблюдая, как красноватая жижа бежит по разбитым губам спартанца. Надавливает на щит еще разок, Лаконянин хрипит. Царь слышит, как вскрикивает Китнисс у него за спиной. — Чего же ты пыхтишь, Гейл? Слова отравленные, злорадные, но такие приятные, что у Пита скулы сводит от широкой улыбки. Спартанец его не скинет без меча и щита — Пит слишком тяжел для него, хотя Гейл и выше. Разжав напряженные пальцы, афинянин отбрасывает меч, щит подталкивает под бок лаконянину так, что тот не сможет поднять левую руку, прижимая ее к земле собственным телом, если попытается подняться. Гейл дергается, мотает головой, пока Пит покрепче хватает его за грудки. Солнце светит царю в спину, не попадая на лицо спартанцу, да только Пит и так понимает, что заклепкой щита рассек сопернику не только губу, но и щеку. Юноша бьет наотмашь, колотит кулаком по лицу воина, останавливается, когда слышит хруст. Видимо, сломал нос. — Ты думаешь, что лучше меня, да? Потому что победил всего один раз? — хрипит Гейл, шумно сглатывая. — Я знаю, что лучше тебя, — откликается Пит встряхнув соперника еще раз. — Что ж, ты слишком глуп для царя. Гейл сглатывает кровавую слюну, а после бросает афинянину в лицо гость песка. Изворачивается, поджимая колено к груди, пихает им соперника в живот, пока тот старается распахнуть слезящиеся глаза. Изрядно потрепанный, Гейл кидается вернуть противнику долг — дает звонкую затрещину правителю, крепко сжимает шею в исцарапанных руках. Сдавливает, сильнее, сильнее, потому что уже не может остановиться. Ему нравится смотреть, как чужак глотает воздух, но не может надышаться. Пит протягивает свои руки к спартанцу, шарит ладонью по влажному от крови лицу Гейла, колючему от щетины и песчинок, пытается найти глаза, а когда наконец нащупывает, покрепче вжимает большие пальцы в веки лаконянина, пока тот не ослабит хватку. Кровь стучит в висках, гудит в ушах. Пит слышит, как толпа вокруг перешептывается, а жены пока не слышно. Неужели, ушла? Нет, она не могла пропустить такое представление. Надеялась ведь, что Пита ее любимый сможет знатно потрепать, а вышло наоборот. Правитель встряхивает соперника еще разок и опрокидывает набок, бьет по щекам, чтобы тот распахнул глаза, а убедившись, что Гейл все еще жив, пусть глазные яблоки у спартанца и багрового цвета, Пит поднимается на ноги. Убирает кровь из рассеченной брови тряпицей, что подает один из рабов. Тишина вокруг теперь давит на плечи, а пронзительный взгляд серых глаз так напоминает взгляд Китнисс. Взгляд Китнисс, когда она сидела в обнимку с Гейлом вчера ночью у костра. Измазанный в крови, извалянный в песке, окутанный десятком ошарашенных взглядов, Пит шаркает прочь, обернувшись лишь раз, чтобы сказать напоследок: — Ты слишком слаб для воина. Может, тебе и не стоит отправляться в этот поход?