Интермедия
15 декабря 2015 г. в 00:15
Главная торговая площадь города шумела и кипела жизнью, как и положено любой торговой площади. Отовсюду слышались зазывные крики купцов и сердитая брань обманутых покупателей, детский плач, смех местных кумушек-сплетниц и незамысловатая мелодия старого подслеповатого шарманщика; спорили о чем-то менялы, и то и дело мимо проезжали, подгоняя лошадей звучными «Н-но, пшла!», потрепанные, какие-то помятые извозчики. Торговые ряды пестрели яркими шалями, расписной утварью, глиняными свистульками; на прилавках возвышались самовары, а с ними соседствовали сапоги или книжные лавочки. Пахло сеном и навозом, но сильнее всего — едой со съестных рядов. Особенно явственно ощущался аромат свежеиспеченного хлеба, доносящийся от булочного стола, где торговка — пышнотелая румяная женщина с живой и подвижной улыбкой — протягивала кулек с пирожками опрятно, но небогато одетому молодому человеку, очевидно, студенту. Едва он отошел от лавки, как перед ним словно из-под земли появилась девчушка лет десяти на вид и протянула чумазую ладошку:
— Дядь, дай пирожок!
Студент остановился, рассматривая маленькую попрошайку. На ней было затертое ситцевое платье, все перелатанное, и старые башмаки, поношенные и, очевидно, мальчишеские. Медово-рыжие волосы давно не чесаны, лицо перепачкано в грязи и уличной пыли, а светло-зеленые глаза смотрят сердито, исподлобья.
— Дядь, дай пирожок!
У девчушки был голодный, изможденный вид, и ее явно злило то, что приходится выпрашивать еду: слишком уж гордый у нее был взгляд. Но она была так худа, что создавалось впечатление, будто бы девочка не ела вот уже несколько дней. Она выглядела такою жалкой и несчастной в своем нежелании признать это и смириться, что студент дрогнул. Он, краешками губ улыбнувшись попрошайке, потянулся рукою за пирожком, чтобы поделиться с ней, когда из-за булочного стола послышался гневный вопль торговки:
— Опять ты тут ошиваешься, паршивка, и обираешь честных людей?! Молодой человек, вы не подкармливайте ее, эту бестию! Нечего!..
Крик ее заставил студента оглянуться, а когда он повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на девочку, той уже и след простыл — вместе с пирожком, который молодой человек держал в руке. Вздрогнув, он под причитания и гневные восклицания булочницы принялся охлопывать себя по груди, проверяя, на месте ли деньги, спрятанные во внутренний карман сюртука, а рыжеволосая девчушка тем временем со всех ног неслась на противоположный конец площади, чтобы там спрятаться за вагончиком, где смуглый черноволосый парень торговал меховыми шапками посреди жаркого лета. В грязной ручонке она держала выхваченный у студента пирожок и завороженно глядела на него, боясь надкусить. Она просидела за вагончиком, переводя дух и почти не шевелясь, несколько минут, а затем в ее детской головке что-то щелкнуло, и девочка в одно мгновение уничтожила пирожок, даже не почувствовав его вкуса: она была очень голодна. Эта маленькая рыжеволосая девочка и в самом деле не ела уже несколько дней, да и до этого жизнь не слишком баловала ее разнообразными яствами: есть приходилось то, что удавалось стащить с прилавков. Довольно долго это сходило ей с рук, пока третьего дня девочку не поймал с поличным мясник, когда она пыталась украсть у него кусок копченого мяса. Он отлупил ее, но отпустил, пригрозив, что если подобное повторится, в следующий раз он примет более серьезные меры. С тех пор никто не давал девочке спуску, любой торговец на площади стал тщательнее присматривать за своим товаром, и малышке пришлось попрошайничать, впрочем, безуспешно: сегодняшний студент оказался первым, кто пожалел ее. Что ж, по крайней мере, лето стояло теплое, и она не страдала от холода, вот уже месяц с лишком живя на улице, но скоро ударят морозы, и что тогда с нею будет?..
За вагончиком торговца меховыми шапками, говорливого и черноглазого парнишки, помогавшего своему отцу, тянулся вниз по улочке узкий проход между торговых лавок. Он оканчивался тупиком, а в тупике этом и ютилась маленькая бродяжка. Здесь она ночевала, укрываясь старым драным одеялом, а днем сновала по площади с тех самых пор, как после смерти матери хозяйка выставила ее с отцом из квартиры, которую они нанимали неподалеку. Отец вскорости допился до смерти, и девочка осталась одна. Поначалу она слонялась по улицам в надежде найти для себя работу, но тощую, едва держащуюся на ногах от голода, усталости и болезней десятилетнюю девочку никто не хотел брать даже мыть полы или мести улицы. Отчаявшись, она стала воровать еду с прилавков и попрошайничать, хотя последнее не нравилось ей особенно сильно: слишком уж гордой она была, чтобы просить кого-то о помощи.
Тупик позади торговых рядов, где бродяжка нашла свой приют, был местом зловонным: здесь пахло сыростью и гнилью и никогда не высыхала грязная лужа в углу, где срастались в одну две стены стоящих друг против друга домов. Рядом с лужей этой расстелено было покрывало — ночлег бездомной сиротки, которая вечерами сидела тут же, подле него, и, теребя меж пальцев засаленную прядь собственных волос, дрожащим шепотом повторяла слова, которые показались бы случайно услышавшему ее прохожему иностранною речью. Она шептала их каждый день перед сном, эти загадочные фразы, так похожие на заклинания или молитвы, и упрямо чертила тонким пальчиком замысловатые узоры на дорожной пыли. Впрочем, узоры она чертила в любое время, чтобы только занять себя чем-то и не думать о голоде — как сейчас, прямо позади лавочника, торгующего шапками. Тот был слишком увлечен, зазывая покупателей и соблазняя тех выгодными ценами, и не замечал девчушку, притаившуюся совсем рядом. Девочка, в свою очередь, не спешила покидать площадь — тупик от нее никуда не денется, а сейчас, пока еще не начало темнеть, нужно попытаться добыть еще еды. И, передохнув немного, рыжая снова выбралась на поиски. Она вернулась в съестные ряды, подобравшись к ним с другой стороны, подальше от сварливой булочницы, и теперь незаметной тенью шныряла среди лотков с овощами. Мимо сновали, останавливаясь у прилавков, люди — в основном женщины с хозяйственными сумками для покупок или плетеными корзинками в руках. Они набирали у лоточников репу, лук или свеклу, расплачивались и шли дальше по своим делам, а маленькая рыжеволосая девочка зорко приглядывалась к ним. Наконец, она разглядела в толпе худую и высокую женщину в монашеском одеянии, придирчиво перебиравшую зелень в ящике на одном из прилавков, и приблизилась к ней. Монашка была слишком увлечена своим занятием, чтобы заметить стоявшую за ее спиной девочку, а вот девочка отчетливо видела, что сумки, которые та для удобства поставила на землю, доверху набиты продуктами. Недолго думая, бродяжка подобралась еще ближе, запустила ладошку в одну из них и тут же почувствовала, что кто-то держит ее за плечо. Обернувшись, девочка увидела перед собою еще одну монахиню, статную, слегка полноватую женщину с добродушной улыбкой. В растерянности рыжая смотрела на нее несколько мгновений, испуганно моргая, а затем резко дернула рукой и побежала прочь, наталкиваясь на недоумевающих прохожих, пока один из них, солидно одетый пожилой джентльмен, не остановил ее, схватив за плечи, и не подвел к тем самым монашкам.
— Кажется, эта девица пыталась вас обокрасть? — почтительно спросил он, все еще крепко стискивая плечи сиротки. Девочка жмурилась от страха, ожидая наказания: быть может, ее ждет порка или еще что похуже?.. Но нет, монахини не собирались отчитывать ее; напротив, та, которая поймала девочку за воровством, улыбнулась и тихим, ласковым голосом спросила:
— Где твои родители, дитя?
Девочка упрямо молчала, не желая отвечать монахине — отчасти потому, что боялась наказания за свою попытку воровства, но в большей мере из-за с детства привитой нелюбви к служителям церкви. Впрочем, не стала она говорить и с пожилым джентльменом, когда тот подтолкнул ее к монашкам и повторил вопрос, пригрозив позвать полицейского, если она и дальше будет упрямиться. Женщины в монашеских одеяниях выглядели куда доброжелательнее; первая стояла, молчаливо склонив голову, и без укора глядела на девочку, а вторая продолжала ласково говорить с нею.
— Не бойся, мы не хотим причинять тебе зла, — обещала она. — Скажи, почему ты здесь, на улице? Есть у тебя мама и папа?
Под ее исполненным какого-то чистого и искреннего тепла взглядом девочка наконец не устояла и отрицательно мотнула головою, мол, нет у нее ни мамы, ни папы. Даже, кажется, буркнула что-то себе под нос, но монахиня не расслышала.
— Меня зовут матушкой Анной, — улыбнулась она и протянула девочке руку. — А тебя?
Девочка ответила, что не скажет и что ее зовут «Никак», но это не сбило матушку Анну.
— Хочешь, я отведу тебя в место, где живет много таких же, как ты, детей? — спросила она. — Если тебе понравится, ты сможешь остаться там насовсем. Только придется быть послушной и немного помогать мне и другим сестрам, но зато зимой ты будешь в тепле и уюте, дитя… Пойдешь со мной?
Рыжая продолжала молчать и хмуриться, но наконец не выдержала и спросила:
— А вы меня покормите?
Всего через четверть часа девочка, держа матушку Анну за руку, переступила порог огромного здания, носившего имя Дома призрения обездоленных сирот. Переступила — и тут же замерла, ибо никогда не видела столь высоких потолков и таких широких, гулких коридоров; от стен Дома веяло чем-то величественным, гордым и своенравным, но в то же время отдаленно-ласковым; почему-то девочка решила, что он похож на большого кота. Он даже почти мурлыкал.
Матушка Анна перепоручила другой монахине, сестре Марии, присмотреть за новой воспитанницей какое-то время, накормить ее, отвести в баню и познакомить с обычаями Дома. Девочка за это короткое время успела понять, что большая часть смотрительниц и наставниц здесь — точно такие же монахини, но думать об этом у изголодавшейся крохи просто не было сил. Она лишь вертела головою по сторонам, запоминая все, что видит, а когда ее отвели на кухню, где несколько девушек лет семнадцати от роду стряпали ужин, с таким рвением набросилась на еду, что одна из стряпух — видимо, старших воспитанниц, — обронила едва слышно: «Бедняжка!..» Затем подошла, погладила ее по волосам и спросила:
— Откуда ты такая здесь взялась, огненноволосая? Бог мой, какая же худенькая… Как спичка. Так и говори всем, что Ласка окрестила тебя Спичкой.
Девочка недоверчиво подняла глаза на Ласку и впервые за долгие недели улыбнулась. Ласкины глаза, мягкие, серо-голубые, лучились неподдельной заботой, и Спичке вдруг очень захотелось обнять эту румяную девушку. Та снова потрепала ее по волосам, а затем кто-то окликнул ее, и Ласка упорхнула, сказав, что ей пора возвращаться к работе. А только что обретшую новое имя рыжую девчушку сестра Мария повела мыться в баню, расположенную на заднем дворе Дома. Пока они шли по просторному коридору, Спичка с любопытством разглядывала все, что видела вокруг; больше всего ее привлекли дети — целая группа, она увидела их за приоткрытой дверью большой комнаты; они играли во что-то, и ей очень хотелось поиграть с ними, но было нельзя. Правда, один мальчик, вихрастый и очень бойкий, выглянул в коридор, завидев новенькую, и дружелюбно помахал ей рукой в знак приветствия — так, будто они уже были знакомы. И вернулся в комнату, радостно крича о том, что в Доме появилась еще одна воспитанница, но сестра Мария уже повела Спичку дальше. А на обратном пути, когда сестра, держа ее, вымытую дочиста и одетую теперь в опрятное серое платьице, за руку, едва переступила порог, мимо пробежала какая-то девочка и тут же замерла, увидев их.
— Здравствуйте, сестра Мария, — сказала она, делая реверанс и во все глаза глядя на новенькую. Спичка тоже с интересом уставилась на нее.
На девочке было такое же, как на Спичке, платье, только розового оттенка, почти сливавшееся по цвету с ее кожей, будто распаренной от жара; волосы, совсем светлые и довольно редкие, забраны на затылке в низкий пучок, а в выпуклых блекло-голубых глазах горело любопытство. Любопытство это отчасти утолила сестра Мария, казавшаяся с виду строгой, но на самом деле, как успела понять Спичка, добрая и заботливая женщина. Она пояснила, что матушка Анна привела в Дом призрения новую воспитанницу, и светловолосая девочка восторженно захлопала в ладоши.
— Пожалуйста, сестра Мария, можно, я отведу ее в гостиную и познакомлю с другими ребятами? — спросила она, и ее взгляд сделался таким жалобным, что даже самое суровое сердце растаяло бы. Сестра Мария кивнула, и белобрысая девочка, снова присев в реверансе, схватила Спичку за руку и повела ее по коридору.
— Ты уже познакомилась с кем-нибудь в Доме? — бойко спросила она. — Я Креветка, живу тут уже тыщу лет. Всех-всех-всех здесь знаю!
— Креветка? — недоуменно переспросила Спичка.
— Ну да, — важно кивнула белобрысая. — Так меня зовут. Креветка. Это такое морское животное, маленькое, розовое, и у него много-много лапок. Я в книжке видела.
— Почему тебя так странно зовут?
— Странно?
— Не как обычных людей. Не София, или Елена, или…
— В Доме никого так не зовут, — озадаченно протянула Креветка. — Только монахинь или учителей… А нас крестят старшие ребята.
— Крестят? То есть как в церкви? — вздрогнула Спичка.
— Нет. Это так говорят. Крестить — значит дать особое домовное имя. Как прозвище. Мою крестную зовут Лисица. Она очень красивая, я обязательно покажу тебе ее!
— А Ласка — тоже «домовное имя»?
Креветка многозначительно кивнула.
— Ты знаешь Ласку? — спросила она, склонив свою светловолосую головку.
— Она велела говорить всем, что окрестила меня Спичкой.
— Потому что твоя голова горит? — хихикнула Креветка, касаясь тонкими пальчиками рыжих волос новенькой. — Пойдем, я познакомлю тебя с ребятами.
Белобрысая Креветка уверенно повела новую знакомую по закоулкам Дома призрения. Спичка шла за нею безропотно, тихо, словно пришибленная навалившимися на нее событиями, и вскоре девочки оказались в просторной зале — той самой, из которой давеча выглядывал вихрастый темноволосый мальчик. Он и сейчас был здесь — сидел за столиком у окна и размазывал кисточкой краски по плотному листу бумаги. Креветка подвела Спичку к нему, и рыжая невольно заглянула ему через плечо; мальчик рисовал уродливых черных птиц и красных ящериц.
— Эй! Безумец!
Мальчик вздрогнул и обернулся на зов. Тут же губы его растянулись в широкой улыбке, и он, выйдя из-за стола, протянул Спичке руку, чтобы затем поцеловать ее пальцы, совсем как настоящий джентльмен, и церемонно, подражая взрослым, проговорить:
— Рад встрече, мадемуазель… мадемуазель… Прошу прощения?..
— Спичка, — тихонько подсказала Креветка, и мальчик улыбнулся еще шире.
— Уже есть кличка? Славненько, — кивнул он, словно о чем-то задумавшись. — Меня величают Безумцем. — Чем серьезнее он старался говорить, тем комичнее выглядел, плохо причесанный, без одного молочного зуба, смешной, зато одетый — впрочем, как большинство присутствующих в зале мальчиков, — в опрятную белую рубашку и коричневые бриджи.
— Ты всегда так важничаешь? — спросила Спичка, с любопытством глядя на Безумца. — И почему тебя так зовут?
— Потому что он безу-у-умец, — нараспев проговорил кто-то за ее спиной, зловеще завывая. Спичка обернулась и увидела еще одного мальчика, довольно высокого для своих лет, аккуратно причесанного, с пухлыми губами и высокими скулами. Он кривлялся и корчил смешные рожи, а затем вдруг посерьезнел и сказал: — Я Анчутка.
Спичка нахмурилась.
— Ты знаешь, кто такой Анчутка? — спросила она. — Это очень нехорошее прозвище. — Казалось, имя этого мальчика очень ее огорчило.
— Анчутка — это страшилище, которое живет под кроватью и делает всякие пакости, — вмешалась Креветка. — Он злой и любит всех пугать. Прямо как он! — она указала пальчиком на парнишку. Анчутка засмеялся и показал ей язык.
— И все-таки это плохое имя, — покачала головой Спичка. — Нельзя так шутить. Настоящий Анчутка может рассердиться и прийти за тобой.
— Глупые девчонки, никакого Анчутки нет, это все сказки, чтобы вас пугать по ночам! — заявил мальчик. Безумец посмотрел на него с сомнением, но промолчал, а вот Спичка глянула исподлобья и сказала строго:
— Не говори, если не знаешь правды.
— У, какая, ну чисто ведьма, — захохотал Анчутка и убежал к другим мальчишкам играть в солдатиков. Спичка промолчала, но вид ее говорил сам за себя: она снова стала похожа на ту сердитую, недоверчивую девочку, которая несколько недель прожила на улице, побираясь. Зеленые глаза загорелись огнем, и она правда стала похожей на ведьму на несколько мгновений, но затем Безумец осторожно потянул ее за рукав, и Спичка посмотрела на него уже без злобы.
— Знаешь, а я верю в Анчутку, — задумчиво сказал он. А затем снова улыбнулся, обнажив дырку между зубов, и протянул девочке браслет из деревянных бусин. — Это мой тебе подарок на новоселье. Я сам его сделал.
Спичка недоверчиво наклонила голову. Браслет ей очень понравился, но никто никогла не дарил ей ничего просто так, и она боялась взять его. Но Безумец так широко улыбался, что она не удержалась и примерила украшение. А затем, сняв с шеи ладанку, вытащила оттуда веточку засушенной травы и протянула мальчику в ответ.
— Это вербена, — пояснила она. — Ведьмина трава. Заговоренная! Сожжешь ее в полнолуние, и она исполнит твою самую заветную мечту. И защитит от Анчутки, конечно. — Спичка зловеще сощурилась; в глазах снова блеснул ведьминский огонек.