У истока расходящихся кругов

Пепла разбудил не привычный звон колокола, доносящийся из собора, а чья-то холодная рука, коснувшаяся его лба. Приоткрыв глаза, Пепел увидел перед собою низенького человечка с редкими седыми волосами, аккуратно разложенными на его лысеющей голове. Человечек задумчиво жевал тонкие поджатые губы, сидя на кровати Пепла, и не менее задумчиво хмыкал. — Доброе утро, доктор… — пробормотал Пепел, приподнимая голову. — Что-нибудь случилось? Нас не предупреждали о плановом ос… — тут он запнулся, наткнувшись взглядом на пустые кровати, и удивленно приподнял брови. Доктор, он же Змей, поспешил ободряюще улыбнуться и пояснить: — Все хорошо, мой мальчик. Ваши друзья сказали, что вам нездоровится, что утренние колокола не разбудили вас и что они сами не смогли поднять вас с постели к завтраку, и я пришел посмотреть, что же с вами такое. — А… — Пепел открыл было рот, чтобы задать вопрос, но доктор его опередил: — А воскресную службу вы проспали, мой юный друг, но это ничего; вам сейчас нужен покой. Расскажите мне, что произошло? Как вы чувствуете себя? — Змей говорил и одновременно совершал всяческие манипуляции: сунул Пеплу под мышку градусник, ощупал живот, грудную клетку, затем поправил пенсне у себя на носу и раскрыл свой чемоданчик, где хранил различные скляночки с лекарствами, которые Дятлы называли не иначе как змеиными ядами. — У вас сильный жар, — продолжал Змей. — Вас лихорадит? Пепел задумался на мгновение и отрицательно махнул головой. — Только чувствую общую слабость, конечности как будто немеют… — Похоже на переутомление. Я пропишу вам укрепляющий сироп, мой друг, и постельный режим на сегодня. Вечером загляну еще — если до этого времени вам не станет лучше, придется перевести вас в лазарет. Скажите, может, случилось нечто из ряда вон выходящее, раз вы испытываете такое недомогание? Пепел пожал плечами. — Вчера я, как обычно, работал в иконописной мастерской. Вечером вышел прогуляться, споткнулся и упал в кусты шиповника — вот, видите, поранился… — Хм… — причмокнул Змей. — Рану вашу я сейчас обработаю спиртом. А питаетесь вы хорошо?.. Змей промучил Пепла еще с четверть часу, расспрашивая и выполняя всяческие манипуляции, а затем покинул дортуар Дятлов, оставив на тумбочке сироп с указаниями и просипев на прощание: — Помните: постельный режим. Дверь скрипнула, и доктор скрылся за нею, оставив Пепла в одиночестве. Пепел полежал еще с минуту, а затем поднялся с кровати и босиком подошел к окну: солнце было уже довольно высоко, и юноше оставалось лишь дивиться тому, как же это он так крепко спал, что не слышал ни колокола, ни голосов ребят, ни кого-либо из сестер, наверняка заглянувших в дортуар, чтобы проверить, что с ним… Что ж, он и в самом деле смертельно устал минувшим вечером, и покой, пожалуй, — именно то, что было ему необходимо… Пепел надеялся только, что сестра Мария занесет ему перекусить в скором времени: голод уже давал о себе знать. А впрочем… Не может быть, чтобы ребята оставили его здесь одного без еды на целый день! Сегодня воскресенье, и все Дятлы снаружи, в городе — чинят старые ботинки, сколачивают столы и стулья и учатся аккуратно сбривать бороды состоятельным горожанам. Они вернутся только под вечер, а значит, в Доме сейчас нет никого из взрослых воспитанников — разве что Тулуз-Лотрек постигает иконописное ремесло в мастерской. Но остальные не могли положиться на Тулуза в такой ситуации. Только не Безумный Шляпник. Уж он-то наверняка оставил Пеплу что-то, чтобы ему было не так одиноко коротать этот день. Пепел поспешил вернуться в постель и тут же нашарил под подушкою пару лепешек, книгу и записку, написанную неровным почерком Безумного. Все верно — со Шляпником иначе и нельзя. С благодарностию подумав о друге, Пепел впился глазами в исписанный чернилами лист бумаги, одновременно отщипывая маленькие кусочки от хлебной лепешки и отправляя их в рот. Сегодня Пепел чувствовал себя сыном какого-нибудь знатного человека: проспал до десяти утра, ест в постели, читает… Блаженное ничегонеделанье — в «Доме призрения обездоленных сирот» такие дни выпадают один раз на миллион, и в этот раз повезло именно ему, Пеплу, если только вечером его не отправят в лазарет. Мысли о лазарете омрачали все ленивое очарование этого утра: стоило только представить царящий там полумрак, холод и общую гнетущую атмосферу, и Пепел сразу же ощущал себя запертым в склепе. Он тряхнул головою, отгоняя эту мысль, и вернулся к письму Безумного Шляпника. Оно было написано наспех, едва ли не на коленке, и из него Пепел уяснил для себя несколько немаловажных вещей — в первую очередь, о своей внезапной болезни. Оказалось, он спал столь крепко, что и в самом деле не услышал утреннего колокола, а затем Соня поспешил рассказать, в каком состоянии Пепел вернулся ночью в дортуар, и Шляпник запретил кому бы то ни было будить его. Позвал сестру Марию и даже саму матушку Прискиллу, а те тут же послали за доктором — ну, а Безумный Шляпник во время всей этой суматохи принес для Пепла лепешки из обеденного зала, «потому что, — писал он, — когда проснешься, ты будешь чертовски голоден, уж я-то знаю!» И оказался прав — Пепел действительно очень хотел есть. Еще Безумный Шляпник писал, что оставил для Пепла книгу и что ночью они прочли две первые главы — пусть ознакомится, чтобы быть в курсе событий. Еще писал, что доверил Тулуз-Лотреку исключительно важное дело: навестить Пепла в обед и скрасить его одиночество. Еще — что не стоит пить слишком много змеиных лекарств, а самое главное — что он с нетерпением ждет рассказа об изнаночной стороне Дома. «С кем ты умудрился подраться, друг мой Пепел?» — спрашивал Безумный Шляпник, и перед мысленным взором Пепла выстраивались в цепочку случившиеся с ним удивительные события. Вечером он поведает о них — если и не всем Дятлам, то Шляпнику уж наверняка. Ну, а сейчас можно спокойно почитать книгу, пока кто-нибудь из сестер не заглянет в дортуар, чтобы проверить, как себя чувствует приболевший воспитанник — а кто-нибудь обязательно сделает это, как только поговорит со Змеем. В ожидании Пепел устроился поудобнее, подложив под спину подушку, открыл «Приключения Оливера Твиста» на первой странице и впился глазами в текст, изредка отвлекаясь, чтобы откусить немного от лепешки. Он растягивал удовольствие, медленно пережевывая тающую во рту сдобу, и бегло читал, одну за другой перелистывая страницы книги. Время текло медленно и лениво; делать было совершенно нечего, так что Пепел, увлекшись, прочел куда больше двух первых глав. Едва не попался за этим занятием, когда сестра Мария заглянула в дортуар с подносом, чтобы больной мог перекусить. Она зашла вскоре после ухода Змея, и Пепел едва успел спрятать книгу с лепешками под подушку, когда тихонько скрипнула дверь. Сестра Мария принесла тарелку каши и сладкий горячий чай — запоздалый завтрак. Для Пепла это было слишком уж необычно; болеть в дортуаре ему еще не доводилось. В лазарете — да, случалось пару раз; гиблое место, в детстве Пеплу казалось странным, что оттуда можно вернуться не то что выздоровевшим, а по крайней мере живым, хотя раз за разом это подтверждалось — и в его случаях, и с большинством других обитателей Дома. Даже Соню каждый раз возвращали целым и невредимым (хотя насчет его целости Дятлы уже давно не были уверены — скорее, разбитый и собранный по кусочкам). Но сегодня свершилось нечто особенное, Змей позволил Пеплу остаться в спальне, а теперь вот сама сестра Мария принесла ему завтрак в постель!.. Сестра Мария одарила его заботливою улыбкой, помогла усесться поудобнее, чтобы ничто не мешало, и Пепел осторожно поставил поднос с завтраком себе на колени. Сестра Мария, дожидаясь, пока он поест, спрашивала, как он себя чувствует, и рассказывала, как сильно переполошились в Доме, когда Безумный Шляпник, врезаясь во все углы, носился утром по всему зданию и кричал, что ребята не могут разбудить Пепла. — Неужели же можно так крепко спать? — удивлялся Пепел. — Зме… Доктор сказал, что у меня просто переутомление, ничего серьезного… — Видимо, ты просто слишком много времени проводил в мастерской, надышался красками, да еще погода меняется, сегодня похолодало резко, — добродушно проговорила сестра Мария. — Матушка Анна всегда остро реагировала на смену погоды… «Для матушки Анны это закончилось весьма печально», — подумал Пепел, но промолчал. Сестра Мария, побеседовав с ним еще немного, пообещала заглянуть в обед, велела отдыхать и набираться сил и покинула дортуар, а Пепел, почитав немного, понял, что его все еще нещадно клонит в сон. Опустив голову на подушку и закрыв глаза, он тут же крепко уснул и проспал до самого появления Змея — тот пришел проверить больного и проследить, чтобы тот выпил очередную порцию лекарства. Сморщившись, пришлось повиноваться; змеиный яд горчил, но Змей говорил, что так надо, а другого человека, разбирающегося в медицинской науке, в Доме не было. Приходилось верить ему и пить горькие настои. Почти сразу за Змеем, как только пробил обеденный колокол, в спальню снова заглянула сестра Мария с подносом, а стоило ей уйти, как в дортуар проскользнул Тулуз-Лотрек. Впрочем, слово «проскользнул» в случае Тулуза подходило не лучшим образом, поскольку тот зашел вразвалочку, хромая на своих кривых коротеньких ногах и постукивая тростью — излишне громко, на взгляд Пепла. И все же Пепел рад был его видеть, тем более что Тулуз-Лотрек — наверняка по настоянию Безумного Шляпника — притащил из столовой еще еды. Кусок хлеба и котлета, завернутая в носовой платок. — Ты не подумай, он чистый, — поспешил заверить Тулуз, отчего-то решив, что Пепел побрезгует. Шляпника обычно такие вещи мало заботили, и он частенько распихивал еду прямо по карманам, если не находил ничего лучше — а карманы у Безумца были не самыми чистыми, в этом сомневаться не приходилось. Пока Пепел доедал обед, оставленный сестрой Марией, безжалостно кроша хлеб в похлебку и заедая ее удвоенной благодаря Тулуз-Лотреку порцией котлет, Тулуз рассказывал ему о том, чему обучался сегодня у брата Захарии, потому что Пепел спросил, как дела, но было видно, что эта тема его мало интересует. На лице у Тулуз-Лотрека блуждало нетерпение и плохо прикрытое любопытство, и в конце концов он не выдержал и спросил: — А где ты был ночью? Пепел понимающе улыбнулся; когда-то, больше пяти лет назад, он и сам был таким, бесконечно задавал вопросы, не подозревая о том, что ответы могут ему не понравиться. Тогда, в детстве, Василиск осадил его убийственным взглядом желтых глаз и загадочной фразой: «Лучше тебе не знать». Теперь Пепел жалел, что не верил Василиску, и хотел ответить Тулуз-Лотреку этой же фразой — «Лучше тебе не знать», — но это было бы слишком грубо и слишком мучительно для новичка. Поэтому он скатал меж пальцев небольшой хлебный шарик, отправил его в рот и неторопливо проговорил: — Я собирал правдивые сказки. Тулуз недоуменно посмотрел на Пепла, но промолчал. Он уже усвоил, что Дом не любит вопросов, никто из его обитателей, и Пепел кожей ощущал его неловкость. Он улыбнулся. — Я расскажу тебе одну из них, когда Шляпник вернется из Наружности. Я искал эту сказку для него, но не думаю, что он будет против, если я поделюсь ею с вами обоими. Лицо Тулуз-Лотрека расцвело — надо же, впервые за эти недели в Доме ему что-то доверят, да еще такое важное, что об этом могут знать только Пепел и Безумный Шляпник!.. Тулуз просто сиял, и Пепел был рад этому, хотя и беспокоился за товарища — не обернется ли это для него какой-нибудь пакостью?.. «Тебе лучше не знать». Ему никто и не рассказал, оно само пришло однажды, закралось в постель, потянуло за единственную руку… Пепел тряхнул головой, отгоняя воспоминание. Вскоре Тулуз-Лотрек ушел, забрав с собою пустой поднос и пообещав отнести его на кухню, и Пепел снова погрузился в свое вынужденное одиночество, так редко случавшееся и оттого столь сладостное. Впрочем, предаваться безделию ему быстро наскучило, и он снова взялся за книгу, чтобы скрасить томительное ожидание ужина, когда ребята начнут возвращаться в Дом. Он ждал их с нетерпением, хотя знал, что Тулуз-Лотрек в иконописной мастерской мучится сейчас куда сильнее, а Безумный Шляпник, трудящийся по вопиющей несправедливости подмастерьем не у шляпного болванщика, а у трубочиста, готов обезуметь в очередной раз — теперь от любопытства. Другим ребятам тоже наверняка не терпится узнать, что же произошло с Пеплом на изнаночной стороне Дома, но Пепел не был уверен, что стоит рассказывать им об этом. В неведении им будет крепче спать. Ближе к вечеру снова явился Змей, заставил Пепла выпить еще одну ложку сиропу, измерил ему температуру, заварил какой-то ароматный чай из трав, «для укрепления нервов», и сказал, что завтра Пепел может уже вернуться «в привычный ритм заведения». Сегодня ему позволено было покинуть дортуар и выйти к ужину, но общением со сверстниками не злоупотреблять — мол, он еще недостаточно окреп, и потому лишних волнений и нагрузок следует избегать. Но Пепла это наставление занимало в последнюю очередь; он обязан был переговорить с Безумным Шляпником. Случай такой предоставился ему сразу после ужина, когда мальчишки разбрелись кто куда, рассредоточились по гостиной и комнатам отдыха. Пепел должен был вернуться в дортуар до отбоя по настоянию доктора, но умудрился выпросить у сестры Марии, бывавшей к нему всегда особенно ласковой, немного времени, чтобы провести его с товарищами. Находиться в спальнях воспитанникам Дома призрения было строго-настрого запрещено до позднего вечера, когда уже пора готовиться ко сну, и исключение было сделано для Пепла лишь по причине его болезни; днем Тулуз-Лотрек пробрался к нему тайком, но в вечернее время, когда весь Дом бурлит жизнью, наполненный и совсем еще маленькими детьми, и старшими воспитанниками, у монахинь словно появляются дополнительные пары глаз, и они усиленнее прежнего следят за порядком, чем днем, когда большинство ребят трудится в городе, а здание почти пустует. Попасть в дортуар в эти часы становится невозможным, так что сейчас, добившись разрешения побыть с друзьями вопреки настояниям Змея, Пепел увлек Тулуза и подпрыгивающего от нетерпения Безумного Шляпника в иконописную мастерскую, где и собирался поведать им «правдивую сказку». Он хотел начать сразу же, едва все трое расселись — Тулуз с Пеплом — на скамьях, стоявших у мольбертов, а Шляпник — прямо на полу, — но Безумный вдруг прервал его, придирчиво вглядываясь в черты лица и даже касаясь пальцами вьющихся светлых волос — осторожно, словно боясь обжечься. — Тебе идет это место, — удовлетворенно констатировал он. — Я и не знал, что оно может так влиять на твою сущность. Пепел рассеянно улыбнулся, пожимая плечами: а что тут скажешь? И он сказал, обращаясь к Тулуз-Лотреку: — Друг мой, ты должен пообещать, что все, что услышишь сейчас в этой комнате, оставишь в тайне. И не станешь задавать вопросы. Ни мне, ни Шляпнику, ни кому-либо еще, кто, по-твоему, мог бы ответить. — Не пугай его так, — махнул рукою Безумный Шляпник. — Когда дело касается таких историй, Пепел становится просто сам не свой, — заговорщицки подмигнул он Тулуз-Лотреку. — Так что ты даже можешь принять всерьез все, что он расскажет. Если не побоишься, конечно. — А что, есть, чего бояться? Шляпник выжидательно посмотрел на Пепла, ожидая ответа на этот вопрос. И Пепел заговорил. Темный лес светился, ворохами выпуская в воздух золотистых светлячков, призванных оберегать покой всех своих обитателей. Светлячки стайками садились на плечи стройного юноши, бредущего среди густых крон деревьев, путались в его вьющихся волосах и беспорядочно врезались в его хрупкие запястья цвета слоновой кости. Он пытался петь, чтобы угомонить их, но сам — ни на грош себе не верил. Он не чувствовал себя полноправным обитателем Леса в этот раз, будто бы сам Лес был другим. Тревожным и холодным, пронизанным неустанно звенящей паникой в каждом листочке и каждой паутинке. Юноша всей душой хотел понять его и помочь ему, но это было не так просто. Приходилось прислушиваться чутче обычного, различать в едва доносящихся таинственных шорохах подсказки и идти по наитию, которое то пропадало, то возникало вдруг с утроенной силой. Где-то вдалеке ревели и скулили лесные существа; он слышал их слишком ясно, он собственной кожей чувствовал, как их что-то мучит. И он не мог облегчить их страдания, как бы сильно ни желал этого. Нечто таинственное и мрачное где-то в глубине Леса причиняло им вред, и все, что мог сделать юноша, — это отыскать это «нечто». И он искал, стараясь успокоить хотя бы светлячков, что кружили подле него, а затем светлячки вдруг исчезли, и он понял, что… Лес не светится. И светлячки тут ни при чем, он прекратил светиться сам по себе — это было неправильно, такого никогда прежде не случалось. Раньше, до этого дня, он всегда видел робкое сияние вокруг, а теперь… Теперь это был просто лес. Лес, укутанный гробовой тишиной, потому что в несколько мгновений все кругом замерло, затихло и затаилось. Даже сам юноша затаился, боясь сделать лишний вдох — так велело ему чутье. Он стоял, безмолвно прислонившись спиною к стволу широкого раскидистого дерева, и ждал. Чего? — он сам не ведал этого, лишь продолжал прислушиваться — к Лесу и к своим собственным ощущениям. Ощущения настойчиво говорили, что дерево, у которого он стоит, боится, и что ему самому тоже есть, чего опасаться. Юноша и дерево встревоженно жались друг к другу, ища защиты, а затем где-то совсем рядом послышался треск веток и топот копыт. Юноша напрягся, ожидая чего угодно — и что угодно не заставило себя ждать, закрутилось стремительным вихрем и пронеслось мимо, задев юношу холодным потоком и заставив его пошатнуться. Он оступился, сделал несколько неосторожных шагов и понял, что падает. Падает в овраг, которого еще мгновение назад на этом месте не было, и может разбиться насмерть, потому что дно оврага покрыто выпирающими крючьями, способными вмиг проломить ребра. Его спасло чудо. Древесная лиана, обхватившая его в полете за талию — во всяком случае, так ему показалось; быть может, это он сам ухватился за нее в полубессознательном состоянии и запутался, пытаясь выбраться. Впоследствии, уже сидя на краю оврага и переводя дух, он не мог воссоздать эту картинку в своей голове. Да и не до этого было: ужасно ныла щека, отзываясь острой болью. Он провел по лицу ладонью и с отвращением вытер оставшуюся на ней кровь о штанину. На щеке красовался глубокий порез. Кажется, его оставило пронесшееся мимо существо. Дерево ободряюще зашелестело листьями, и соседние вторили ему утешающим шорохом. С ветки упал тонкий резной лист; юноша подобрал его и с благодарностью приложил к порезанной щеке; кругом нарастала тревога. Сегодня она обволакивала Лес так, как прежде его обволакивало эфемерное спокойствие, несущее в себе обновление и свет. Нечто нервное, резкое, недоброжелательное изливалось в Лес, как теперь понимал юноша, прямо из оврага, в который он едва не угодил. Он осторожно подполз к нему и заглянул внутрь, но не увидал там прежних крючьев. Теперь на дне оврага, скорчившись, сидело сутулое создание в черных лохмотьях, злобное, с сальными патлами длинных волос и скрипящим, как плохо смазанная дверь, голосом. Оно бормотало нечто неразборчивое и размахивало руками, изредка помешивая ложкой вонючее варево в котле, а кругом летали, облепляя края оврага, летучие мыши с крыльями-лезвиями. Он смотрел на них, не веря своим глазам, а светлячки, снова показавшиеся из своих укромных щелей, робко прятались в его волосах, беспокойно и неразличимо попискивая. И вдруг создание на дне оврага подняло свою патлатую голову и посмотрело на него зловещими желтыми глазами, исполненными ненависти и ярости. Взмах иссохшейся руки, гортанный вскрик — и летучие мыши, закрутившись десятком неудержимых вихрей, ринулись на него. Он едва успел закрыть лицо руками, защищаясь, когда мощные деревья встали перед ним, загораживая от крыльев-лезвий. — Он решил, что пора уходить, покуда не случилось недоброго, — закончил свой рассказ Пепел. — Но он должен вернуться, чтобы спасти Лес. Безумный Шляпник расстроенно ковырял носком ботинка паркетные доски. Тулуз-Лотрек с испугом глядел на незатянувшийся порез на щеке Пепла.