У истока расходящихся кругов

Клоунесса — Кармин очень красиво поет, правда же, Барышня? — восторженно шепчет Незабудка, поглядывая на покидающих зал юношей. Барышня кротко кивает, потупив взгляд, и тоже косится на ребят, но робко, боязливо, словно опасаясь быть замеченной. Я улыбаюсь, следя за ее взглядом — интересно, кого она высматривает? Кармин, Шляпник, Снежок?.. А может, мой брат? Акробат хорош, очень хорош, но я ни за что не поверю, что такая правильная и целомудренная девушка, как Барышня, может быть влюблена в такого балбеса. Хотя поверить в то, что Барышня может испытывать к кому-то из ребят нежные чувства, вообще довольно трудно — она всегда старается избегать их общества, в отличие от той же Язычницы… Или от меня — хотя я вожу дружбу с мальчишками в основном из-за Акробата. Нет, едва ли Барышня влюблена — скорее, просто поглядела на Кармина, о котором жужжит Незабудка, то и дело теребя золотисто-каштановые косички. Кармин и вправду поет чертовски здорово — у него хорошо поставленный баритон, пробирающий до самых костей. Все в Доме любят слушать его, и поэтому Кармин часто солирует в нашем хоре. И кажется, его голос разбил хрупкое сердце Незабудки — она все еще завороженно смотрит ему вслед, хотя юноши давно уже покинули зал. — Девушки, у вас все в порядке? — Пюпитр выходит из-за рояля, поправляя накрахмаленный белоснежный воротничок рубашки, и с участием смотрит на нас. — Репетиция окончена, вы можете идти. — Да-да, все хорошо, — спешит заверить его Незабудка. — Мы просто немного заболтались. — Если не ошибаюсь, сегодня у вас последний урок танцев перед предстоящим балом? — спрашивает учитель пения, и я вижу, как полыхают щеки Барышни и Незабудки от этих слов. И понимаю: эти две не смогут толково ответить ему. Слишком уж они взволнованы этим событием, так что отвечать на вопрос приходится мне. — Да, — говорю, — сэр. Последний. И нам, кажется, пора поспешить. Не так ли, девочки? Барышня и Незабудка, две неразлучные кумушки, спешат согласиться: — Мы, пожалуй, пойдем. Пюпитр кивает, и вьющиеся волосы, уже затронутые сединой, спадают ему на лицо. — Мазурка, вальс, менуэт… Божественно, — бормочет он. — Божественно! Но вы, прошу вас, не забывайте и про хор, девушки — я возлагаю на вас большие надежды… Я улыбаюсь. В нашем хоре не так много исполнителей: от Пересмешниц — нас трое, от Дятлов — Кармин, Акробат, Шляпник и Снежок. Еще Юла и ребята помладше — все уже разбежались по классам. Да и нам пора — поскольку на Рождество в Доме будет проводиться елка, всем старшим ввели дополнительные классы: нас учат бальным танцам. Учат, правда, отдельно, так что в пару мы встанем только на бале, и для большинства Пересмешниц это невероятно волнительно: каждая предвкушает что-то волшебное, как в сказке про Щелкунчика и Крысиного Короля. Рождество — вообще время сказок и перемен. Время, когда мы с братом узнали, что жизнь может быть счастливой. В моей голове мелькают красочные картинки — предвкушение праздника не дает покоя, и хотя до сочельника еще целый день, я уже как будто перенеслась в большую залу, где будет елка. Погруженная в свои мысли, спускаюсь по лестнице, совсем не глядя под ноги, и как результат — едва не падаю, оступившись. Меня подхватывает под локти идущая следом Барышня и тут же принимается причитать: — Ох, милочка, как же так? Ты не ушиблась? Все в порядке? Ах, у тебя выбился локон из прически, позволь, я поправлю… Вот так. — Барышня улыбается очаровательнейшей из улыбок, и я благодарно киваю. Барышня всегда готова помочь, но при этом никогда не перестает быть истинной леди. Элегантна, скромна и опрятна, она обладает безупречными манерами, свободно говорит на трех языках, великолепно танцует, любит шитье, чудесно поет и прекрасно ладит с детьми, отчего ее часто оставляют присматривать за младшими воспитанниками Дома. И, конечно же, Барышня очень строго относится к любым нарушениям порядка, так что лучше не попадаться ей на глаза, если ты что-то задумал — она обязательно расскажет об этом матушке Прискилле. Разумеется, из лучших побуждений, и все же кое-кто недолюбливает ее за это. Что до меня, то я нахожу удивительной эту ее черту характера: в Доме очень мало тех, кто неукоснительно следует всем правилам. Иногда это действительно непросто — у нас очень строгая дисциплина, и соблюдать ее получается не всегда. Например, Безумный Шляпник грешит тем, что проносит в дортуары книги из библиотеки, Язычница тайком проводит свои колдовские обряды по ночам, а кое-кто из Пересмешниц находит способы повидаться с Дятлами в свободное время, хотя это запрещают правила. Но старые привычки не уходят, а в детском возрасте девочкам и мальчикам Дома позволяют играть вместе — мы, например, были очень дружны в то время и теперь, несмотря на запреты, продолжаем общаться. Ну, а Барышня неодобрительно качает своей хорошенькой белокурой головкой. В танцевальном классе уже собрались в ожидании преподавателя все Пересмешницы. Барышня и Незабудка тут же спешат встать подле колонны, чтобы продолжить свою беседу, а я оглядываю просторную залу в поисках Щуки. Вижу Цикуту, в одиночестве стоящую у стены, Креветку с Язычницей, переговаривающихся о чем-то, сидя на длинной скамье для отдыха, и группку шагающих по классу в ритме полонеза девушек — это Голубка, Вьюга и Амазонка репетируют. А вот и Щучка — стоит у окна, прислонившись лбом к стеклу, и смотрит вдаль. Я осторожно касаюсь ее плеча, и Щука, неловко вздрогнув, оборачивается и рассеянно улыбается мне, обнажив ряд мелких и острых зубов. — Как прошли занятия в хоре? — учтиво спрашивает она. Я лишь пожимаю плечами: мне не слишком-то по душе пение, и Пюпитр взял меня в хор вместо ушедшей из Дома Лазури лишь для того, чтобы уравновесить женские голоса и мужские. Это произошло всего пару недель назад, потому что Акробат обмолвился, будто я неплохо пою. Наверное, у нас это наследственное, но братец, в отличие от меня, любит музыку, да и внимание публики тоже, так что пока он солирует почти наравне с Кармином, я прячусь за спинами Юлы и Барышни в надежде, что меня не заметят. Мне хватило внимания и в цирке герра Лампрехта. Довольно. А вот Щука искренне радуется, что я теперь пою в хоре. Она говорит, мне не нужно бояться выступать, говорит, так, как было в цирке, больше не будет. Говорит, что мне нужно наконец выйти из тени и не прятаться по углам, но я не хочу. Пение, к тому ж, никогда не было мне по душе. То ли дело танцы… Очередного урока я всякий раз жду в ужаснейшем нетерпении, как и все Пересмешницы — даже те, у кого танцевать получается чуть хуже. Например, высокой и нескладной Вьюге танцы даются с трудом, да и Щука, худенькая, весноватая, вся в мелких кудряшках, никак не может освоить кадриль с менуэтом, однако занятий в танцевальном классе обе ждут с замиранием сердца. К тому же, уроки нам дает дама, преподающая танцы детям богатых господ, и потому каждая воспитанница Дома может почувствовать себя дочерью знатного графа. А по вечерам в дортуаре все только и говорят о грядущем бале: приют охватила настоящая праздничная суматоха, мы мастерим елочные игрушки, вырезаем гирлянды из бумаги, помогаем сестрам с украшением залов и классов… Да, у нас и прежде бывала елка, но теперь предстоит настоящий бал, на котором будет присутствовать даже кое-кто из попечителей… Ох, как волнительно!.. Лебёдушка входит в залу с высоко поднятой головой, держа спину прямо, словно проглотила жердь. За ней семенит наш аккомпаниатор — низенький человечек со скрипкой в руках, то и дело поправляющий пенсне на переносице. Пересмешницы тут же затихают, в один миг прекратив все свои разговоры, и торопятся занять свои места. Лебёдушка, придерживая юбки, выходит на середину класса. — Ну что же, девушки, я вижу, все с нетерпением ждут нашего заключительного урока? Мы начнем с небольшой разминки, а затем отрепетируем все изученные танцы по порядку. Готовы? Маэстро, прошу вас! И аккомпаниатор, пришедший с Лебёдушкой, принимается наигрывать на скрипке, пока мы повторяем упражнения для гибкости рук. Ну, а затем переходим непосредственно к танцам, и перед каждым Лебёдушка спрашивает их очередность: на бале принят определенный порядок танцев, который надлежит соблюдать в великосветском обществе. От подобных фраз у меня кровь к лицу приливает: у нас, в нашем Доме будет проходить самый настоящий рождественский бал, по всем правилам высшего общества! Дух захватывает. Во время каждого танца Лебёдушка исполняет роль партнера, успевая за мелодию потанцевать со всеми, чтобы мы знали, как правильно двигаться в паре с кавалером. В конце занятия она напоминает нам, как следует себя вести, желает удачи и, махнув ручкой аккомпаниатору, покидает класс. Пересмешницы, тихонечко переговариваясь, спешат в обеденную залу — на ужин. Ну, а после него у нас задумано одно интереснейшее, но очень рискованное предприятие…

***

— Клоунесса! — Да? — я оборачиваюсь на зов Барышни, разглаживая передник. — Я могу помочь? — Ты очень любезна, но не стоит. Право же, вдвоем мы скорее управимся, — заверяю я и продолжаю составлять на поднос грязную посуду, чтобы отнести в кухню, пока Щука протирает столы. Барышня недоуменно пожимает плечами, но не расстраивается. Да и что расстраиваться — теперь у нее появилось свободное время, и она может посвятить его возне с малышами. Мне кажется, из Барышни в будущем выйдет замечательная нянюшка или гувернантка — очень уж она любит заниматься с детьми и всегда помогает сестрам приглядывать за ними, если появляется минутка. Уверена, сестра Мария или даже сама матушка Прискилла напишет ей прекрасное рекомендательное письмо после выпуска. Я замираю, провожая Барышню взглядом, и ко мне подходит Щучка. — О чем ты хотела со мной поговорить, Клоунесса? — тихонько спрашивает она. — В город приехала ярмарка, — так же тихо отвечаю я. — Мы с братом очень хотим на нее попасть. Сегодня. Пойдешь с нами? — На ярмарку? В… В Наружность? Я киваю. И замечаю, что глаза у Щуки начинают подрагивать быстрее обычного — верно, от волнения. Змей говорит, будто у Щучки какое-то нервное заболевание, от которого у нее постоянно дрожат глазные яблоки. — Ну так что же? Ты с нами? Я собираюсь идти, как только помогу на кухне с посудой. Щука хмурит тонкие изогнутые брови и качает головой. — Ты же знаешь, я не люблю Наружность, — коротко отвечает она. В голосе появляются резкие, уверенные интонации. Жаль, хотя я и предвидела, что услышу отказ: Щука не любит бывать на улице, тем более, в такой мороз. Скорее уж она усядется с книгой перед камином в библиотеке и будет читать псалмы — а это при том, что Щучка на дух не переносит одиночество. Ну, в любом случае, я позвала ее с нами, а соглашаться или отказываться — это уже ее право. Тем более, что мы собираемся нарушить правила, а это весьма и весьма рискованно: ежели кто-нибудь из сестер или, упаси Господь, матушка Прискилла узнает, наказания не избежать. Но Акробат уже не раз сбегал на время из Дома и брал меня с собою, и лишь однажды это обернулось неприятностью: в тот раз мы не успели вернуться к отбою. Но больше этого не повторялось, и сегодня у нас будет чуть более трех часов, чтобы побывать на ярмарке. — Щучка, раз ты останешься в Доме, не говори никому, куда мы собираемся, слышишь? Щучка усмехается. — Разумеется, я не скажу, — говорит она. — Ты не будешь звать никого из наших? — Не знаю, согласится ли кто. Язычница могла бы, но она убежала куда-то сразу после ужина, а остальные слишком заняты подготовкой к завтрашнему балу… И ты отказалась, так что я, пожалуй, пойду с Дятлами. Если получится, приобрету тебе сувенирчик на ярмарке, дорогая! — и, клюнув ее в щечку, я тороплюсь на кухню — мыть посуду. Наконец, когда с уборкой покончено, Щука зовет сестру Софию проверить нашу работу. В Доме уже много лет заведен такой порядок: старшие воспитанницы помогают готовить пищу работающим на кухне сестрам, а после наводят порядок. Раз в неделю мы также помогаем с уборкой в классах и комнатах отдыха, так что маяться от безделья нам некогда. Даже юноши обязаны внести свою лепту. Впрочем, теперь, когда сестра София приняла нашу с Щучкой работу, мы можем быть свободны до самого отбоя, и я, воспользовавшись случаем, спешу улизнуть в самый дальний коридор на первом этаже Дома. Там находится черный ход, и большинство воспитанников пользовались им хотя бы однажды, но ни матушка Прискилла, ни кто-либо еще из воспитателей не знает об этом, держу пари. Даже матушка Анна не знала, а уж она-то точно присматривала за нами всеми с особым тщанием, пока не слегла по болезни… У черного хода меня уже ждут Дятлы: вихрастый братец в лихо надвинутой на лоб шапке, высокий смуглый Фараон со змеиным прищуром карих глаз, сутуловатый Корень и широко улыбающийся Кармин. Все четверо стоят в нарядных шинелях — деньги на их покупку пожертвовала приюту какая-то богатая дама из попечительского сообщества, и теперь наши Дятлы с щеголеватым видом носят их вместо привычных зипунов. Впрочем, и у нас появились обновки — благодаря этой попечительнице наши ветхие и потрепанные бурнусики заменили на новые, теплые, подбитые ватой. У меня не было времени зайти в гардеробную, чтобы взять свой, но Акробат позаботился об этом. С улыбкой он помогает мне надеть бурнус из плотного серого сукна, протягивает пару ботиночек, а затем задумчиво говорит: — Мы с ребятами посовещались и решили, что поедем на извозчике. — На извозчике?! — ахаю я. — Иначе мы потратим слишком много времени, чтобы добраться до площади, — поясняет Кармин, хмуря густые брови. — Но у нас нет денег!.. — Вообще-то, не совсем… — робко говорит Корень, раскрывая кулак. Я вижу на его ладони горстку монет и с удивлением спрашиваю: — Откуда?.. Корень, потупив взор, принимается сбивчиво пояснять: — Я не украл, ты не подумай!.. Я… сам заработал. На этих выходных. Ты ведь знаешь, я работаю подмастерьем у портного, а он каждый день около часу дня уходит обедать. Но лавку не закрывает, чтобы не терять клиентов, и оставляет меня… за главного, — Корень даже слегка приосанился, говоря это. — Обычно все идет своим чередом, без инцидентов: люди приходят за готовыми заказами или просят снять мерки, я всегда справляюсь — работенка привычная. Но в этот раз в лавочку ворвался один очень взволнованный джентльмен, весь в мыле, и, на ходу раздеваясь, бросил мне на стол свой пиджак, потребовав срочно «исправить этот кошмар». Дело в том, что пиджак этого добропорядочного джентльмена — представьте себе! — разошелся прямо по шву в самый неподходящий момент, а ему предстояла крайне важная встреча. Он заметно нервничал, все поглядывал на часы и проклинал того портного, который пошил для него порвавшийся пиджак, так что я поспешил исправить положение: дело-то нетрудное, вмиг управился. Аккуратно занес все сведения о джентльмене и его заказе в журнал, взял плату за услугу и собирался уже распрощаться с джентльменом, когда он схватил меня за руку и принялся горячо благодарить. В общем, все эти деньги он оставил мне на чай, — виновато улыбается Корень. — Я не стал говорить хозяину. — И ты готов отдать все честно заработанные тобою деньги на извозчика? Боже праведный! — Ну, а что тут такого? Здесь как раз должно хватить, а мне совсем не жалко этих денег для друзей. Да и любой из нас поступил бы так же, разве нет?.. Пойдемте скорее! — Корню уже не терпится. Он отпирает дверь черного хода ключом, который монашки прячут здесь же, в фарфоровой вазе с отколотым горлышком, и пропускает меня вперед. Я выхожу, придерживая подол платья, и ребята следуют за мной. Последним, сунув ключ на длинном шнурке в карман, Дом покидает Корень, и мы, стараясь не шуметь, пробираемся к обочине дороги. — Ну что, храбрый портняжка, останавливай извозчика, — усмехается Фараон, оправляя ворот шинели. Правда, первый же извозчик, проезжающий мимо, не спешит притормозить и делает вид, будто и вовсе нас не заметил: верно, компания наша не вызывает доверия. Еще бы, группа подростков неподалеку от дома призрения… Мы решаем пройти чуть подальше и снова попытать счастья: кареты на окраине города появляются нечасто, но нам везет: довольно скоро мимо проезжает еще одна, и кучер, завидев нас, останавливает лошадь. Корень просит нас постоять чуть в сторонке, а сам идет переговорить по поводу оплаты. Надеюсь, проблем с этим не возникнет: извозчик — мужичонка с виду простой, крестьянский, а мы выглядим весьма и весьма прилично, так что я почти уверена, что он согласится довезти нас. И верно — минуту спустя Корень возвращается, и по его широкой щербатой улыбке я понимаю, что он все устроил. Как говорят в богатых домах, карета подана. Акробат подает мне руку, помогая забраться в экипаж, а затем и сам усаживается рядом вместе с остальными ребятами. Карета не рассчитана на пятерых, а потому приходится плотно прижиматься друг к другу, но несмотря на тесноту, сейчас я чувствую себя самой настоящей дамой, коей никогда не была. Осторожно расправляю юбку и слышу, как Фараон, перебравшийся на козлы, осведомляется у извозчика, долго ли нам добираться. Кармин подсчитывает, сколько свободного времени у нас останется с учетом, что назад придется возвращаться пешком. Выходит не так много, но я все же смею надеяться, что нам хватит. Ну, а пока мы едем в кибитке, и кучер усердно подгоняет жилистую гнедую кобылку. Фараон и Кармин пытаются разговорить его: был ли он на ярмарке, видел ли елку на площади, смотрел ли выступления артистов? Шумно ли там, весело ли? Извозчик выглядит угрюмым, но Фараона природа наградила фантастическим даром красноречия, так что к концу поездки эти двое расстаются едва ли не ближайшими друзьями. Фараон горячо жмет руку извозчику и жарко благодарит его, после чего, дождавшись, когда кобылка затормозит, спускается на землю. Из кибитки выходит Корень и лихо спрыгивают Кармин с Акробатом, подав мне руки, чтобы я тоже могла сойти. Кучер, хлестнув поводьями, уезжает, а я тихонько спрашиваю у Фараона: — Что ты ему наплел? Свою любимую сказочку про маменьку — египетскую царицу? — Это не для такого случая история. Он бы не поверил. То ли дело рассказ об иностранных студентах… — Это мы-то — иностранные студенты? — усмехается братец. — И он поверил? — Корень дружески хлопает Фараона по плечу. — Всегда восхищался твоей способностью внушить человеку любую выдуманную историю, брат. — Да прекратите вы уже трещать? Такое чувство, будто бы с нами все Пересмешницы, а не одна! — возмущается Кармин, даже не глядя на нас. — Вы только посмотрите туда!.. Я послушно гляжу в указанном направлении и разеваю рот от удивления. Невдалеке, прямо посреди площади, стоит огромная наряженная елка.