У истока расходящихся кругов

Клоунесса Акробат насмешливо касается пальцем моего подбородка: — Рот прикрой, ворона залетит! — Иногда ты чересчур заботливый, братец, — отвечаю я. Мой голос должен звучать язвительно, но вместо этого выходит какой-то тихий и настороженный звук — я все не могу оправиться от впечатления, произведенного на меня елкой, и завороженно смотрю на нее даже тогда, когда со мной пытаются говорить. Я ничего подобного в жизни не видела, да и ребята, пожалуй, тоже, а потому мы стоим с круглыми от восторга и удивления глазами и не можем отвести взгляды. Елка увешана разноцветными стеклянными шарами, конфетами в ярких фантиках, бумажными гирляндами и блестящими бусами. На верхушке ее сияет золотом восьмиконечная звезда, а на пушистых зеленых лапах горят теплые огоньки свечей. Вокруг елки гурьбой столпились ребятишки всех возрастов, нарядные, розовощекие и счастливые, и водят хороводы. И я вдруг понимаю, что мне хочется, очень хочется к ним: у нас с братом никогда не было такого детства, как у этих малышей. Да что уж там говорить, если тебе минуло семнадцать лет, а ты впервые в жизни приходишь на рождественские гуляния, которые может посетить любой желающий… Мы с Акробатом не имели такой возможности ни в передвижном цирке герра Лампрехта, ни в Доме призрения матушки Анны. Хотя, стоит отдать им должное, монахини от всего сердца старались сделать наше детство более красочным, в Доме всегда были игрушки, а в хорошую погоду нас выводили гулять во двор, и матушка Анна всякий раз создавала в приюте праздничное настроение под Рождество или к Пасхе… Но скромная елочка, украшенная игрушками, которые помогали делать воспитанники Дома, не может идти ни в какое сравнение с празднеством, которое продолжается здесь, на площади, вот уж несколько дней… Сердце замирает от счастья. Я беру брата за руку и тяну его за собою: — Ну же, пойдемте туда, прошу! — Постой, Клоунесса! — останавливает меня Корень. — Мы все туда хотим, но… — Да к черту все твои «но»! — обрывает его Фараон и, смеясь, хватает за руку. Фараон заразительно весел, он смеется и бежит в сторону елки, к толпе, и Корень вынужден семенить за ним. В последний миг он успевает уцепиться за ладонь Кармина, а тот в свою очередь сжимает мое запястье, и вот уже мы все бежим цепочкой вслед за Фараоном, хохоча и спотыкаясь. Наконец, замираем у самой елки и так и стоим, восторженно глядя на нее. Я пытаюсь отдышаться и, вдохнув в какой-то миг особенно глубоко, ощущаю непередаваемый запах, мгновенно наполнивший все мое существо. Морозный воздух пахнет хвоей, карамелью и пряностями, и отовсюду я слышу песни, радостный гомон и зазывные крики торговцев, подмигивающих из-за своих ларьков. Боже, чего здесь только нет!.. Имбирные прянички, яблоки в карамели, петушки на палочках, ароматные булочки с корицей, горячий чай и пунш, который разливают всем желающим прямо у прилавка за определенную плату… От обилия ароматов кружится голова, и сразу же хочется попробовать все, но… Но у нас нет денег. Я верчу головой, изучая площадь, и вижу в разных ее углах карусели, на которых катаются все, даже взрослые… Возле одного из прилавков растягивает гармонику улыбчивый музыкант, и три девушки в нарядных полушубочках смеются и пританцовывают рядом… — Ах, как здорово! — восклицаю я и, обняв Корня, принимаюсь кружиться с ним в танце. Когда мы наконец останавливаемся, Корень выглядит очень смущенным и растерянным, а я лишь пожимаю плечами и заливисто смеюсь. — Смотрите, а там какие-то игры! — Кармин машет рукой куда-то в сторону, и мы идем за ним следом. У нескольких прилавков толпится народ, и Кармин с Фараоном принимаются расспрашивать зевак: «Извините, а что здесь такое?» Оказалось, за одним из прилавков зазывает людей наперсточник, а за соседним можно попрактиковаться в стрельбе из арбалета и выиграть приз. И разумеется, ребятам очень хочется попытать счастья. Акробат с Кармином бегут выведывать, попал ли кто-нибудь в мишень в тире, и возвращаются разочарованные: это слишком дорого. — А еще вон там есть дартс, — подпрыгивает Акробат, — и если обыграть владельца точки, тоже можно выиграть приз! Но и это стоит денег… — растроенно добавляет он. — Корень, брат мой, — деловым тоном говорит Фараон, хлопая его по плечу. — Скажи мне, у тебя не осталось монетки? Хотя бы одной, самой мелкой? — Ты что собираешься делать? — настороженно спрашиваю я, косясь на Египетского Принца. — Наперстки, — коротко отвечает он, пробираясь через толпу с монеткой в руке. — Постой! — пытаюсь образумить его я. — Ты что, не знаешь, что все наперсточники — мошенники?! — Клоунесса, отойди и не мешай. Не забывай, с кем имеешь дело. — Паяц! — возмущенно восклицаю я, но все равно зачем-то иду следом. — Поверь, Клоунесса, этот плут знает, что делает, — шепчет Корень. — Да-да, я знаю, — замечает Фараон. — Ставлю все! — громко заявляет он, пробравшись к прилавку и выложив монету на стол. По толпе пробегает смешок. Наперсточник, ушлый мужичонка в потрепанном полушубке, лихо поправляет козырек картуза и усмехается: — Экой вы рисковый, молодой человек! А не боитесь? — А ты не болтай, черт! — Как скажете, — щурится торгаш и накрывает шарик одним из наперстков. — Следите? — Шарик здесь, — равнодушно говорит Фараон. — Давайте как-нибудь побыстрее, я бы не хотел весь вечер провести у вашей лавчонки, меня ждут друзья. Удваиваю ставку. Я пожимаю плечами. Наперсточник откровенно потешается над Фараоном — с его монеткой он много не выиграет, а когда дело дойдет до приличных сумм, его облапошат, как маленького. Именно это я и пытаюсь внушить ему, стоя за спиной, но Акробат бережно берет меня под локоть и шепчет: — Фараон справится здесь и без нас, давай не будем ему мешать? Друг, мы будем ждать тебя у театрального балаганчика! — предупреждает он, и Фараон, обернувшись, легонько кивает. Ну, а мы вчетвером идем смотреть представление, и я стараюсь забыть о том, что Фараон рискует проиграть последнюю монетку Корня. В театральном балагане, хотя сегодня и не Сочельник, разыгрыгрывают сценку рождения Христова, но мы спохватились слишком поздно — представление уже подходит к концу. Ну ничего, на ярмарке и без этого есть чем заняться, а сценку эту мы сможем увидеть и завтра — в исполнении приютских малышей. Барышня в последние дни не покладая рук шила ребятишкам костюмы, а Клоп, Шляпник и Пепел всю неделю готовили декорации, так что в большом зале Дома уже, наверное, сооружен вертеп. Ребятишки покажут попечителям и смотрительницам представление, затем выступит наш маленький хор, а после… А после начнется бал! Но пока рано думать о нем, и я рассеянно верчу головой. — Акробат, а куда подевались Кармин и Корень? — озадаченно спрашиваю я, потянув брата за рукав. Стоило отвлечься на мгновение, как мальчишки куда-то пропали. — А вон там! — смеется братец, махнув рукой. — Вот пройдохи, и когда только успели?.. Ты погляди, погляди, что творят! Мне наконец удается разглядеть в толпе высокого широкоскулого Кармина и низенького Корня, и я, с трудом подавив смешок, прячу лицо в ладонях. Кармин, встав почти в самом центре площади, недалеко от елки, и широко раскинув руки в стороны… Поет! Он затянул одну из рождественских песен, что мы репетируем в хоре, а Корень, сорвав с головы шапку, ходит вокруг и зазывает публику, а попросту говоря, попрошайничает. — Корень! — кричу я возмущенно, но тот только улыбается мне в ответ своей обезоруживающей щербатой улыбкой, мол, не одному же Фараону нам на развлечения зарабатывать. — Эх, а чем черт не шутит? — заговорщицки подмигивает мне Акробат и, вмиг сняв с себя шапку и шинелишку, швыряет их в сторону Корня с радостным воплем: — Лови, приятель! — Стой!.. Казенную одежду… — Я пытаюсь образумить братца, но куда там: Корень ловит его пальто одной рукой, а Акробат уже делает колесо и, пройдясь пару метров на руках по очищенной от снега мостовой, оказывается перед поющим Кармином, чем заслуживает шумные аплодисменты ярмарочных зевак. — Дятлы, — недовольно бормочу я и тут же слышу: — Кики, иди к нам! Я замираю. Кики — это сокращенно от Клоунессы. Все тот же братец придумал, заявив однажды, что Клоунесса — это слишком уж длинно для меня и чересчур официально. Мол, не заслужила. С тех пор я иногда становлюсь Кики. — Ну же, давай! — зовет Акробат, выделывая свои любимые трюки вроде сальто, а затем и вовсе скручивается в узел, несмотря на тесную приютскую одежду. И я невольно улыбаюсь: мальчишкам весело, а кое-кто из прохожих даже останавливается и бросает монетки — Корень едва успевает подбирать. Дятлы хоть и Дятлы, но такие они счастливые сейчас, когда дурачатся… И я сдаюсь. Подбираю юбку, чтобы не мешала, и бегу к ним. — Корешочек, милый, отдай шапочку, все равно все мимо летит, — улыбаюсь я и забираю головные уборы Корня и Акробата. Подхожу к поющему Кармину и подхватываю песню, одновременно снимая шапку и с него. Подбрасываю все три по очереди — да уж, жонглировать подобными вещами мне приходится впервые, а вон те яркие шары на елке подошли бы для этого куда как лучше, но… Но и так получается на удивление здорово, учитывая, что иногда мне удается делать нетрудные танцевальные па. Да уж, импровизированное представление сирот на рождественских гуляниях — это не жонгляж на канате под куполом цирка… Не хватает только Шляпника с его губной гармошкой для полного комплекта. Хотя и без него мы, очевидно, привлекаем внимание: толпа зевак, окруживших нас, становится все больше, и я вдруг напрочь забываю о том, что не люблю повышенного внимания к своей персоне — быть может, оттого, что сейчас меня никто не заставляет паясничать?.. Мне весело здесь, на городской елке, рядом мои друзья и любимый брат, воздух пахнет корицей и еловыми шишками, и все кругом словно светится от Карминова пения — в эти минуты все невзгоды и печали, все давние обиды уходят куда-то далеко, забываются, и хочется лишь смеяться танцевать до упаду. Я не знаю, сколько времени так проходит — быть может, три или четыре песни Кармина? — когда сквозь толпу к нам проталкивается сияющий, как начищенный медяк, Фараон. Он вежливо кланяется собравшейся публике и чинным голосом шпрехшталмейстера объявляет: — Представление окончено, господа хорошие, очень прошу вас расходиться: артистам нужен отдых! — Но мы только начали!.. — пытается возразить Акробат, когда мы все собираемся вокруг Фараона, но тот и слушать его не хочет. — У нас мало времени, — шикает он, — а я бы еще хотел наесться карамельных петушков до отвала и пострелять в тире! — Ну же, господа! — обращается он к горожанам, все так же стоящим неподалеку. — Представление окончено, забирайте ваших детишек, ну же… Я слышал, сейчас будут показывать кукольный спектакль!.. — Фараон отчаянно размахивает руками, пытаясь отвлечь от нас внимание, и облегченно выдыхает, когда они расходятся: — Ну наконец-то! Что же, друзья мои, вы давеча очень подсобили мне, когда начали свои фокусы, — улыбается он. — Мне удалось отвлечь того шарлатана, указав ему на ваше представление, так что он замешкался, и я сумел поймать его на жульничестве. Хотя и сам, признаюсь, маленько сжульничал… — Постой, ты что, выиграл?! — недоверчиво спрашиваю я. — Неужели же ты во мне сомневалась? — Фараон хлопает себя по бокам, и я слышу, как звенит мелочь в его карманах. — Я обобрал его до нитки и пригрозил позвать городового, так что этому мошеннику пришлось убраться подобру-поздорову. Он оставил мне свой картуз на память, — ухмыляется Египетский Принц, подбрасывая в воздух головной убор наперсточника. — У Шляпника в коллекции ведь еще нет картуза? Ребята по очереди пожимают Фараону руку, а тот, сощурив свои и без того узкие карие глаза, деловым тоном спрашивает: — Ну, а вы много собрали? Корень сосредоточенно пересчитывает всю мелочь, что народ бросал нам под ноги, и утвердительно кивает: достаточно. — Тогда чего встали, как оглушенные? Идемте скорее веселиться! — тормошит нас кареглазый, и мы гурьбой бежим в сторону каруселей. Прокатиться на вращающей деревянной платформе с резными лошадьми стоит не так уж и дорого, так что после поездки у нас остается не только множество замечательных впечатлений, но и кое-какие деньги, которых хватает на то, чтобы Кармин с Фараоном сделали по одному выстрелу в тире и проиграли, а Акробат, напротив, выиграл в дартс расшитый яркими цветами платок, который я тут же спешу повязать на голову вместо своего старого. В Доме его придется спрятать, но пока у меня есть возможность покрасоваться, и я хочу воспользоваться ею. На город мягко опускается искрящийся белый снежок, и мы, навеселившись вдоволь, потихоньку собираемся обратно в приют. Покупаем по имбирному прянику в кондитерской лавке и большую кружку горячего чаю на всех — на дорожку. Ребята пересчитывают оставшиеся деньги и решают, что нам хватит на извозчика и еще останется: Фараон выиграл в наперстки все деньги, которые наперсточник заработал за вечер, обманывая наивных прохожих, а это немало. Я прошу у него немного денег на подарок для Щуки — все равно нам некуда потратить столько, — и в итоге мы покупаем ленту для нее, крохотный кусочек коралла для Язычницы и шпоры на сапоги для Безумного Шляпника, прежде чем покинуть городскую площадь. — Послушайте, вы уверены, что Шляпнику нужны шпоры? У него даже сапог нет! — пытаюсь образумить Дятлов я, пока Фараон, неплохо сбивший цену, расплачивается с торговцем. — Ты что, это же потрясающие шпоры, да еще фигурные, да еще обошлись нам практически даром! Конечно, Шляпник им обрадуется! — бурно возмущается Акробат, и Кармин с Корнем спешат согласиться с ним. — И вообще, — язвительно замечает братец, — если Шляпнику не нужны шпоры, то и твоей Щучке лента ни к чему. — Ну нет, ленту она будет вплетать в волосы! — Щука? — усмехается Фараон, отходя от прилавка. — Та Щука, которую мы привыкли видеть с вечно растрепанной головой? — Она, может, оттого растрепанная, что у нее ленты нет, — обиженно возражаю я. — Хорошо-хорошо, Клоунесса, — Кармин ободряюще хлопает меня по плечу. — Но и шпоры Безумному Шляпнику очень нужны. — А вам не кажется нечестным, что мы не всем купили подарки? — спрашивает вдруг Корень, резко остановившись. — Я тебе больше скажу, мы даже себе ничего не купили, — утешает его Фараон, а я спешу добавить: — Я пообещала Щучке, что привезу ей гостинец, потому что сама она не захотела с нами пойти. А камушек для Язычницы сам ко мне просился… Но если бы я купила еще подарков, об этом обязательно прознала бы Барышня… Понимающе присвистнув — у него это особенно хорошо получается из-за щербинки меж двух передних зубов, — Корень кивает: аргумент кажется ему убедительным. Нет, я очень люблю Барышню, она хорошая, безусловно, но она непременно расскажет о наших похождениях сестрам или матушке Прискилле, и тогда нам несдобровать. — Ну, а нас ребята поймут, — добавляет Кармин, лучезарно улыбаясь. — Пеплу ничего наружнего не надо, он от него, как от огня, шарахается, да и синдромом Плюшкина в Доме никто, кроме Шляпника, не страдает… — У Шляпника сегодня будет праздник, — смеется Акробат. — Блестяшие шпоры и новенький картуз не каждый день получаешь. А впрочем, друзья, кажется, нам пора искать извозчика — времени осталось всего ничего. — И то верно, — кивает Корень, но прежде, чем он успевает остановить одну из проезжающих мимо повозок, я замечаю невдалеке высокого и тучного господина, направляющегося в нашу сторону. Мне отчего-то становится не по себе, и я прошу ребят поторопиться, но господин в один миг оказывается перед нами и, деловито поглаживая длинную черную бороду, зычным, наглым голосом спрашивает: — Молодые люди, сколько вы хотите за девушку? Несколько мгновений им необходимо, чтобы разобрать смысл услышанного. В эти мгновения я пытаюсь интуитивно спрятаться за спины Акробата и Кармина, а брат наконец находит в себе силы ответить, и голос его полон ярости: — Моя сестра не какая-то там продажная девка! — Нет? — мерзко ухмыляется господин и хватает меня за руку, больно сжав запястье. От него сильно разит спиртным. — Тогда я возьму ее так. — Отпустите! — взвизгиваю я, но попытка вырваться из его здоровенных ручищ оборачивается сильной пощечиной. — Да как ты… Что вы себе позволяете?! Я слышу злость в голосе брата, но до последней секунды не могу догадаться, что он собирается делать. Мне попросту страшно, и я закрываю глаза, чтобы не видеть, что будет происходить дальше. Слышу удары и ругательства, произносимые то мальчишками, то мужчиной, а затем тот вдруг резко отпускает мое запястье, и я, пошатнувшись, падаю на колени. Стараясь унять дрожь во всем теле, поднимаюсь и поглядываю на ребят: все четверо набросились грузного, крупного мужчину и пытаются одолеть его, заламывая руки и ставя подножки. Он отбивается от них мощными кулаками, но он пьян и оттого теряет концентрацию, пропуская удары, а Дятлами движет ярость, дающая небольшое преимущество. Они не отступают, и лишь Акробат кричит мне то и дело: — Кики, отойди подальше! Не ввязывайся! И я стою в сторонке, прижимая ладони к лицу, и лишь причитаю на всю улицу: — Что же это делается? Люди добрые, помогите! Убивают!!! Но люди проходят мимо, словно не замечая, лишь кое-кто роняет брезгливые комментарии о том, что, мол, пить надо меньше, но вот наконец одна пара — дама в горностаевой шубе и мужчина в военной шинели — останавливаются около меня и спрашивают, что произошло. — Прошу вас, позовите полицию, он ведь убьет их! — в слезах молю я, сбивчиво объяснив ситуацию, и спутник этой красивой женщины, проявившей ко мне внимание, обещает все уладить. — Он генерал, он сейчас разберется, — утешающе шепчет она, ласково поглаживая меня по спине. — Ох, дорогая, ваше платье! — восклицает она, и я рассеянно смотрю на запачканный, слегка порвавшийся подол. Нужно будет постирать и зашить, пока никто из сестер не заметил… Если мы вообще вернемся в Дом. Муж добросердечной женщины, столь участливо ко мне отнесшейся, тем временем прекращает драку и посылает какого-то мальчонку, околачивающегося неподалеку, за полицией, а сам удерживает бородатого пьяницу, потерявшего свой грозный вид. Дятлы, потрепанные, все в ссадинах и кровоподтеках, устало отходят в сторонку, и я, плача, подбегаю к ним. — Ребята, миленькие, дорогие… — бормочу я, обнимая каждого дрожащими руками. — Ну-ну, тише, все уже хорошо, — успокаивает меня Акробат. — Все уже закончилось. — Да, но нам нужно как можно скорее уходить отсюда, пока не появилась полиция, — нервно замечает Фараон, прикладывая снег к ушибленной скуле. — Иначе придется говорить, что мы сбежали из приюта. — Да нас в таком виде ни один извозчик к себе не посадит… — озадаченно бормочет Корень, запрокинув голову: из носа у него течет кровь. Увы, он оказывается прав: первый же кучер, остановленный нашей компанией, тотчас же интересуется, отчего мы такие потрепанные, и придирчиво оглядывает каждого. Опасается, что мы можем иметь проблемы с законом и хотим сбежать от полиции. Или, что для него, очевидно, еще хуже, думает, что мы хмельные и буйные. — Понимаете, — спешу выкручиваться я, — мои братья вечно спорят о том, кто из них сильнее, ловчее и лучше, и вот сегодня у них случилась очередная волна соперничества. Подрались, — пытаюсь усмехнуться я. Мой голос, несмотря на все мое нервное напряжение, должен звучать непринужденно, иначе извозчик, и без того заподозривший нас бог знает в чем, ни за что не поверит. Поэтому я продолжаю: — Вы не подумайте, они не буйные. Просто вспыльчивые дураки. Готовы поколотить друг друга совершенно без повода, виданное ли дело, а спустя час уже мирно ужинают вместе, забыв о размолвках. — Ваши семейные истории мало меня интересуют, мисс, — ворчит извозчик. — И что же, это все ваши братья? — Верно. Видите ли, вот с этим оболтусом, — я легонько хлопаю Акробата по затылку, — мы близнецы, а эти трое нам двоюродные, но живут с нами в усадьбе, ибо их матушка и батюшка трагически скончались в кругосветном путешествии — их корабль попал в сильных шторм, и… — Ух, шельма, не морочь мне голову! Куда вас везти? Я улыбаюсь, и мы все забираемся в кибитку. Фараон всю дорогу восхищается тем, как я заговорила зубы извозчику. «Вот это Клоунесса, вот это я понимаю, наш человек!» — то и дело повторяет он. Кармин и Корень зализывают полученные раны и оценивают ущерб: у одного занемела и с трудом шевелится рука, а у другого под глазом назревает здоровенный кровоподтек, и Корень пытается найти способ сделать его незаметным для надзирательниц приюта. А Акробат сосредоточенно грызет свою серебряную монетку на шнурке и делает вид, будто обижен на то, что я назвала его оболтусом, а ребят — дураками, хотя они вчетвером спасли меня от этого отвратительного похотливого чудовища. Но брат прекрасно знает, каково мне сейчас, так что я просто прижимаюсь к нему, а он крепко обнимает меня и целует в макушку. — Спасибо, — тихонько шепчу я. Акробат коротко кивает, и в этом кивке борются две его ипостаси. Одна — заботливый брат, который и не мог поступить иначе, а вторая — самоуверенный тип, так и кричащий о том, что ему это ничего не стоило. В этом весь Акробат. Делает вид, что ему все равно, а сам защищается от мира монеткой, спрятанной под рубашкой. И как он только не сгрыз ее за все эти годы?.. Тем временем мы подъезжаем. Просим кучера остановиться у богатого особняка неподалеку от Дома, чтобы тот окончательно поверил в нашу легенду, и, расплатившись, неспешно возвращаемся в приют. Мы успеваем как раз к отбою.