* * *
Вечер встречает парижан теплым ветром, несущим аромат нагретого солнцем асфальта и подрумянившихся коричных булочек. Солнце уже зашло за горизонт, и множество фонарей приятным, уютным желтым светом указывают горожанам путь. В окнах видны силуэты жильцов, радостно жестикулирующих. Мимо по тротуару проносятся маленькие дети на велосипедах, видимо, затеявшие гонку. Сегодняшний вечер преподносит людям чарующую, приятную атмосферу, присущую семейным ужинам или общению с друзьями. У юного Агреста нет ни семьи, ни друзей (как ему кажется). Адриан судорожно подсчитывает количество еще не сгоревших предприятий отца и по пути к пекарне Дюпэн-Чэн покупает несколько леденцов, надеясь, что от них Маринетт плохо не станет. Он сжимает побелевшими пальцами упаковку спичек в кармане. Оказывается, чтобы сгорело пятиэтажное здание, достаточно всего четырех штук. Миссис Чэн с доброй улыбкой встречает его на пороге и провожает до комнаты дочери. Маринетт лежит на кровати, в ногах валяется окровавленное лезвие и тонкая тетрадь с полностью исписанными листами. Ее мать грустно всхлипывает и мрачнеет на глазах. Адриан одаривает ее ободряющим взглядом и прикрывает дверь. Маринетт даже не поворачивает голову в его сторону. — Здравствуй, Котенок. Он отчаянно краснеет и усаживается на край не застеленной кровати, протягивая однокласснице лимонно-желтый леденец. Маринетт облизывает угощение и довольно улыбается. Пухлые губы изящно обхватывают сладость, вбирают ее в рот полностью и изредка посасывают. Тонкий, гибкий язычок скользит по леденцу, белые зубы смыкаются на конце пластиковой палочки. Адриан резко ложится рядом с Маринетт, выхватывает ее угощение и проникает к сладким от карамели губам. Маринетт улыбается сквозь поцелуй. — Ты красивая, — на выдохе произносит Агрест, и она замирает, задерживая дыхание. По щекам предательски скатываются слезы. — Повтори, — дрожащим голосом требует Маринетт, вжимаясь в простыни. — Ты прекрасная, — Адриан проводит языком по мокрым соленым дорожкам слез на ее щеках. У Маринетт свое понятие совершенства, и она никогда не включала в него себя. А Агрест вот так просто, одной фразой ломает к черту все определения и понятия, крепко обнимая ее дрожащие плечи и целуя мокрые щеки. — Ты замечательная, — Адриан наконец повторяет поцелуй в губы, крадет ее неумелые движения своим языком и прижимает хрупкое, фарфоровое тело к себе, сжимая так, будто Дюпэн-Чэн вот-вот исчезнет. — И влюблен я в тебя так, что звезды. Он не говорит, что именно «звезды». Где звезды? Какие звезды? Почему звезды? Да и не нужно это, Маринетт уточнение кажется мелочью, и она даже звонко засмеется, правда, если сможет шевельнуться. А она не может, как будто каждая клеточка ее тела противится движению. Дюпэн-Чэн просто смотрит. В цветуще-зеленых глазах Адриана отражаются ее собственное изумленно-смущенное лицо и короткие безжизненно-черные волосы. — Спасибо, — только на короткое слово ее хватает, а потом голосовые связки отказывают окончательно, и Маринетт просто тянется к губам Агреста. Мир распадается на мириады звезд. Тех самых звезд. Холодные губы касаются шрамов заживших и нет, скользят, одаривая поцелуями все двенадцать выпирающих ребер с одной стороны, добираются до тазовых косточек, задевая полоску белья. Маринетт совершенно точно умирает в этот момент. Умирает от счастья. Адриан выводит языком неведомые узоры на ее груди, задевает бисеринки напряженных сосков и проводит линию вдоль позвоночника. Тело Маринетт окутано сетью шрамов, кровавых корочек и венозных хитросплетений. Агреста это сводит с ума. Он резко расстегивает джинсы, забывая об осторожности, и крепко целует Дюпэн-Чэн, пытаясь протолкнуться внутрь нее. Говорят, на вдохе нельзя бить человека, тогда можно нанести непоправимый вред или вовсе вырубить противника. И Маринетт целиком и полностью в этом убеждается, потому что на вдохе прекрасная сказка заканчивается, прикрывая красивые декорации уродливым занавесом неприятной реальности. Почему-то в тот момент, когда тело взрывается вспышкой немереной боли, Дюпэн-Чэн наконец понимает, как это — падать. Вернее, приземляться. Ее кости словно крошатся на мелкие кусочки, старые раны, причиненные лезвием, открываются, орошая бледно-розовые простыни россыпью кроваво-алых снежинок. Она пытается вдохнуть, и на легкие давит болью. — Хватит, — срывающимся голосом просит Маринетт, и Адриан нежно целует ее в лоб. — Прекрати. — Нельзя. Иначе в следующий раз будет также больно. Дюпэн-Чэн думает, что даже под пытками не согласится на «следующий раз», пока Агрест покрывает ее измученное тело поцелуями. Маринетт чувствует, как Адриан начинает осторожно двигаться в ней, и ощущает лишь боль вперемешку с невесомыми поцелуями. Как пенопластом по стеклу — закладывает уши. — Прости, — тихо роняет Агрест и вновь целует ее губы, пытаясь отвлечь от неприятных ощущений. Маринетт старается меньше морщиться, чтобы показать, что все (почти) хорошо. Хотя бы ради Адриана. Ради Адриана, что назвал ее красивой. И она, превозмогая боль, немного расслабляется, неуверенно отвечает на поцелуи и пытается двигаться в ответ. Маринетт вдруг осознает, что такое «любить так, что звезды». Вот они, эти звезды, сверкают и двоятся в глазах, дергают нервы, вызывая еще большую боль. Вот они, эти звезды, взрываются фейерверком в голове, заставляют двигаться навстречу неприятным ощущениям, потому что так нужно для Адриана. Так нужно для них обоих. Блондин продолжает двигаться, но уже медленней, когда Дюпэн-Чэн чувствует внутри себя что-то липкое, теплое и слегка отвлекающее от неприятных ощущений. Агрест крепко обнимает ее, аккуратно прижимает к себе, накрывает покрывалом и целует в висок. Боль не проходит, но Маринетт как-то привыкает к ней, свыкается с мыслью, что они станут подругами на некоторое время, и обнимает блондина в ответ, прижимаясь к его голой груди. — Спасибо, — благодарно шепчет он, в точности повторяя ее ответ на невысказанный вопрос. Когда отяжелевшие веки опускаются, Маринетт еще видит звезды перед глазами. И пусть.* * *
На следующий день Маринетт просыпается одна, со стыдом и отголосками боли между ног. Тем не менее, она немного счастливо улыбается, зарываясь в простыни, еще хранящие аромат и тепло Адриана. Дым и мед — самые успокаивающие и родные запахи во вселенной. На ступенях коллежа Алья встречает ее свирепым взглядом и хитрым прищуром золотисто-карих глаз. — Тяжелая ночка? — Ага, компанию из алгебры и черчения никак не назовешь приятной. Маринетт зевает и потягивается, отчего рукава свитера слегка задираются, обнажая старые бледные шрамы на запястьях. — Кончай ломать комедию, Агрест не умеет хранить секреты — растрепал все Нино, а тот любезно поделился информацией со мной. Маринетт кажется, что краснеть так сильно нельзя, потому что это просто невозможно. — Да и из тебя конспиратор никакой, — хмыкает Алья, легонько тыкая пальцем куда-то в шею Дюпэн-Чэн. — Засос видно. И все-таки Маринетт краснеет еще больше.* * *
Не считая утреннего происшествия, занятия в коллеже проходят быстро и легко, особенно, когда Адриан как бы ненароком касается ее ладоней или задевает коленом. Маринетт резко распахивает дверь своей комнаты и удивленно протирает глаза. У нее за столом сидит Нуар и что-то сосредоточено выводит на листке бумаги. — Привет, Принцесса, — бурчит он, не отрываясь от записей. Дюпэн-Чэн кидает школьную сумку на пол и робко подходит к Коту, краснея и пряча глаза. Кружево скатерти, коей устелен рабочий стол, грязь школьных кроссовок, в которых она сегодня бежала на физкультуре, помятость серой рубашки в черную клетку, впопыхах натянутой утром поверх белой майки, — все это кажется Маринетт куда более увлекательным, чем силуэт самого разыскиваемого преступника Парижа, сидящего за ее столом. Она что-то тихо бормочет, выкладлывая рядом с Нуаром свои школьные принадлежности, изредка как бы случайно задевая его спину то ладонью, то боком, крутясь рядом и тщательно следя за его реакцией. Агрест устало снимает черную маску, и его глаза, — Маринетт видит, — наполняются непонятной ей пустотой и горечью. Не должно быть так после вчерашнего. Не должно. — Осталось всего одно здание, — потеряно шепчет Агрест куда-то в стол, касаясь ладонью своих растрепанных волос. Его шепот звучит как-то слишком громко, гротескно и неправильно в тихой комнате на втором этаже знаменитой пекарни. Он повисает в воздухе вместо тысячи слов, что могли сказать эти двое друг другу. — А потом что?.. — как-то слишком обреченно произносит Маринетт, садясь на кровать. — Ничего. Ничего — не будет больше Нуара и Ледибаг, сумасшедшего смеха, дыма и поцелуев под дождем. Какой-то отдаленной частью сознания Маринетт понимает, что тянется за лезвием, лежащим где-то под одеялом, когда ее непозволительно тонкие руки перехватывает Адриан. — Нет, — тихо, но твердо произносит он, прижимая ее ладони к своей груди, смотрит в лазурные глаза и целует в лоб. — Ты больше никогда не будешь резать вены. Я не позволю. Мышцы стягивает остатками вчерашней боли. Будто звезды мерещатся в зелени глаз Адриана. — Нам пора, — устало произносит Агрест. И Маринетт достает привычную маску из ящика стола, стягивает волосы в два коротких хвостика, готовая вместе с Адрианом разорвать последнюю нить, удерживающую его в этом городе. И на следующий день весь город поставлен на уши известием о том, что после сожжения очередного здания Поджигатели оставили записку: «Мы заканчиваем сжигать дома в Париже, все, что мы хотели — мы уже сделали. Можете воспользоваться следующей информацией, как вам угодно, но даже не пытайтесь нас разыскивать. Мы появимся тогда, когда посчитаем нужным. Наши имена — Маринетт Дюпэн-Чэн (успокойте моих родителей, со мной все в порядке) и Адриан Агрест (передайте пламенный привет воспитателям в приюте)». И сбежали.* * *
В лазурных глазах Маринетт Дюпэн-Чэн отражаются огни города за окном. Старый поезд мирно охает, скрипит и грохочет по рельсам, увозя двух потенциальных преступников подальше от известного всем города любви. Где-то под боком сонно ворочается Адриан, обвивая ее тонкую талию рукой. — Ты почему не спишь? — тихо интересуется он, стараясь не разбудить спящих на соседних койках соседей. — Думаю о том, что будет с родителями и друзьями, — Дюпэн-Чэн грустно улыбается в темноте. — Алья, наверное, будет рвать и метать, а еще непременно попытается сорваться на поиски нас, а Нино будет ее отговоривать, — Маринетт тихо смеется, утыкаясь лицом Агресту в шею. Адриан тянет ее за собой, и старушка-кровать устало скрипит под их весом. Маринетт знает — любви не существует. Да и не нужна она — звезды же есть. (И с тех пор Дюпэн-Чэн видит их все чаще).