Сине-голубая печаль

      Он взял обмякшего Фрэнка на руки понес к машине, положил на заднее сидение, и начал осматривать голову. Волосы на макушке были влажные от крови. Джерард легонько притронулся к ним пальцами, а потом поцеловал Фрэнка, который был все еще без сознания, в губы. Потом чмокнул в лоб и захлопнул дверь. «Как же вкусно ты пахнешь, — думал Джерард, садясь за руль. — И какой я дурак…»       Стемнело. Начался летний ливень с грозой, а Джерард уже не первый час ехал по мокрому шоссе за пределами города. По обе стороны от дороги шли поля, на которых высокие кукурузные стебли, стоявшие совсем рядом друг от друга, бились и колыхались порывами ветра. Фрэнк так и не пришел в сознание, он лежал неподвижно, но Джерард всякий раз, когда брал его за руку, чтобы нащупать пульс, отпускал, чувствуя, насколько она горячая.       Около четырех утра, они приехали к небольшому покосившемуся от времени домику из длинных досок, покрытых облупившимся светлым лаком. Впрочем, окна и двери выглядели совсем новыми, на крыльце, под дверью белой краской было неаккуратно выведено полустертое 13D. Джерард сначала открыл дверь, потом вернулся за Фрэнком и занес его в дом, уложил на не застеленную кровать без подушки, а сам пошел за водой и аптечкой. Пока он был на кухне, Фрэнк очнулся и обеими руками потянулся к раскалывающейся голове. Руки были ватными и слабыми, и, немного приподняв, он опустил их снова на кровать. Перед глазами был темный дубовый потолок, а сил повернуть голову даже на сантиметр, чтобы оглянуться по сторонам, не было. Внутри что-то пульсировало, боль то нарастала, то сходила опять, и эта пытка не прекращалась, усиливаясь при каждой попытке пошевелиться. Перед глазами периодически темнело, и Фрэнк мечтал снова вырубиться, желание умереть давно испарилось. Сейчас ему было плевать, где он находится, хотелось немного: жить без этой дурацкой боли, вдохнуть пропитанный озоном воздух с улицы и остаться в одиночестве на год или всю жизнь, потому что люди приносят только боль душевную и физическую, больше всего они любят мучить друг друга, от них только неприятности и сплошные проблемы, а в конце каждый умирает один, и это настолько нормально, что больше никто не замечает или не хочет замечать, как сам исчезает вместе с тем, что разрушил.       Джерард вернулся в комнату. — Наконец-то ты проснулся. Прости, если сможешь. — Тебя? — почти прошептал Фрэнк слабым голосом. — Таких, как ты, не прощают. Надеюсь, я скоро сдохну.       Джер молчал, впрочем, как всегда. Он никогда не был многословным. — Где мы? — У меня. дома. — Джерард, уйди, прошу, пока я не умру. Потом спрячешь мой труп в лесу. У тебя это отлично получится. — он немного улыбнулся.       Дверь закрылась, он действительно ушел, оставив Фрэнка наедине с мыслями и болью. — Что это за человек. Бьет, просит прощения, притаскивает к себе в дом и оставляет одного. Дурак, я просто встану и уйду. Смерть не входит в мои планы, в этот раз точно, — его бросает в жар, и через полчаса он отключается. — Вставай, попей. — услышал Фрэнк сквозь пелену сна. — Давай проснись. — А, это опять ты. Какой нетерпеливый, я скоро сдохну, тогда приходи. — Я же вижу, ты не хочешь умирать. — Откуда тебе знать? — Ладно, забудь. Выпей это, — он протянул стакан. — Здесь обезболивающее. — Давай. — Фрэнк приподнялся на кровати. — Где мои штаны? Господи! А трусы? Это не мои трусы! — Тише. Тише. Ты обделался во сне. Не оставлять же тебя с дерьмом под жопой. Не волнуйся ты, тебе нельзя еще. — Это вторжение в част… — не успевая договорить, он опять потерял сознание, предварительно покраснев, как вареный рак.       Джерард сел на пол возле кровати, он говорил громко зная, что Фрэнк его не слышит: — Нечего стесняться, глупыш, ты так невинно красив, даже больше, ты совершенен. Каждый изгиб, каждый изъян — все в тебе прекрасно. Только глупый, черт возьми, о чем ты думаешь.? Чем дышишь, о чем мечтаешь те семь минут перед тем, как заснуть, кого любил или любишь, я хочу знать тебя всего, полностью. — И я добиваюсь своего, — его рука соскользнула с шеи Фрэнка на грудь, он вел ее медленно, каждое ребро немного тормозило его пальцы, пока он не остановил себя на мысли, что Фрэнк может очнуться. Он быстро убрал руку, встал, обошел кровать и стал рассматривать удар, который сам нанес, не решая притронуться.       На этот раз Фрэнк очнулся быстро, обнаружив стакан рядом на столике, он выпил его содержимое и опять прилег. Через двадцать минут ему стало легче. Боль практически ушла, и он решил осмотреться в доме, чтобы, зная план, покинуть его незамеченным. Сначала он подошел к окну, снаружи природа, никаких строений. Дальше он открыл первую дверь на его пути, это была кухня, а на ней сидел Джерард с кружкой кофе и газетой. — Кто это у нас проснулся. — Я думал газеты остались в прошлом веке, и нормальные люди читают новости в интернете. — Разве я похож на нормального? — Он послал на Фрэнка свой пожирающий жгучий взгляд. — Ну и тебе будет полезно знать: связь здесь не берет. — Прекрасно. Нас уже ищут? — Кто? — Он чуть не поперхнулся кофе. — Босс, его «страшные» люди.       На всю кухню раздался ненормальный смех: — Может, но здесь им нас не найти. — Я хочу узнать про тебя больше, — продолжил Джи. — Какой толк. Я либо сам уйду отсюда, и мы никогда не встретимся, либо убью тебя и все равно уйду. — Хватит смешить, чудак, лучше выпей чаю и поспи. — Я не шучу. А почему ты такой необщительный, Джерард? — Зови меня уже Джи, — он сделал еще глоток и отложил газету. — Ну, знаешь, нельзя никому доверять, и я болен, как ни прискорбно это признавать. — И нахрена ты мне об этом говоришь? Уже доверять начал? — Нет. Просто теперь ты мой. — Я уже догадываюсь, чем ты болен. — Ты почти прав, потому что я почти псих. Но только наполовину. Мы все немного психи, а я чуть больше.       Фрэнк улыбался глядя в окно. — Скажи мне правду, там, на водохранилище ты обещал. — Ты что, умирать передумал? — Я и не собирался, — громко и резко сказал Фрэнк. — А еще ты будешь пытаться бежать. — Нет, зачем. Я пока не убью тебя, никуда не уйду. — Слышал бы кто-нибудь нас со стороны. Я бы разделил с тобой одну палату: белые стены, мускулистые мед. братья, уколы, делающие из тебя овоща, одним словом — рай. Ах да, два психа. Один грозится убить другого, а тот второй кричит «только не переводите его в другую палату». — Только я не шучу Джи. Зачем я тебе нужен? — Я же сказал, теперь ты мой. — Говоришь обо мне, как о вещи. — А ты, кажется, не против?       Фрэнк хотел подойти и врезать ему, но в голове загудело, он зашатался из стороны в сторону и еле доковылял до стула. — Заварю сладкому мальчику сладкий чай. — Сволочь, я тебе его в рожу выплесну. — Ты всегда рассказываешь о том что будешь делать? Такая прямота, конечно, приятна, но это совсем бесхитростно — выдавать свой план наперед. — Ты вроде не дурак, но какого черта ты иногда несешь? — Я про тебя думал так же. Помнишь я мало говорил, был зажат в себе, со мной всегда так было с детства, видишь какой я, прямо сказать не красавец, я стеснялся себя, психолог не помог. Но потом если я начинаю считать человека своим становлюсь таким, как сейчас. — Значит, ты считаешь меня другом? Лопатой по голове — это ритуал посвящения такой? — Нет, Фрэнки. — он подошел к нему с кружкой теплой воды. — Ты больше.       Фрэнк не мог ни подобрать слова, ни покраснеть от нахлынувших эмоций: — Ты точно псих, — сказал он наконец, а сам не мог понять, что значили эти слова «ты больше», и что происходит в его ставшей внезапно веселой жизни. Он думал, какие желания и чувства успел пробудить в нем Джерард. От давно забытого, как любовь, до желания отомстить, и все за такое малое время. — Я люблю тебя Фрэнк, но любовь моя жестока, ты только мой и ничей больше. — Любовь и жестокость несовместимы. — Это ты пока так думаешь. А ты ничего не хочешь мне сказать? — Джер сиял, как ребенок, которому дали конфету. — Нет. Только что нам пора прощаться и идти своими дорогами. — Ты ведь сам этого не хочешь. — Да кого ты из себя мнишь. — Ты продолжаешь со мной общаться. Все нормально. Знаешь, в бреду ты уже все сказал, мое признание было ответом на твое. — Ты врешь! Ничего я не говорил. — Тебе нравятся мои руки, да. И кто такой Крис? Ты его звал. — Ничего я тебе не скажу. — Фрэнк встал и пошел обратно на кровать, готовый закричать от ужаса. Он говорил во сне, а этот ненормальный раздевал его до гола и все слушал. — Ты говорил, что любишь меня, как когда-то его. — Послышалось вслед Фрэнку. — НЕТ! я ненавижу тебя, я не могу тебя любить. Ты — монстр, ты мне противен, — Фрэнк кричал, и это приносило ему новые вспышки боли в голове.       Он вернулся на кровать, и понял, что несмотря ни на что, хочет узнать больше про Джерарда. Он закрыл глаза, действие препарата начинало понемногу сходить на нет, а во рту пересохло. — Не пугайся, я пришел немного тебя развлечь. — тихо сказал Джерард и протянул стакан с чаем. — У меня голова болит. Заткнись ради Бога. — Я совсем тихо… Заметил, как мы поменялись ролями? Не надо, не отвечай, просто послушай и поймешь, что я прав. Вначале ты был раскован, и уже тогда неровно ко мне дышал и не спорь, а я отвергал тебя, не потому что ты был мне не симпатичен, я, как всегда, боялся. А теперь что? Гляди, настал мой черед быть ведущим в нашем дуэте. Я люблю только парней, как и ты. И поверь, я это понял, как только ты открыл дверь своей квартиры, там на пороге… хотя нет я не скажу. — Я чувствую себя использованным гандоном.       Джи сел на пол и начал гладить Фрэнка по ноге.  — Я знаю, тебе приятно.       Фрэнк не открывал глаз и не шевелился. — Ну же, расслабься, я не сделаю ничего плохого. если ты будешь хорошим, — шептал Джи. — Дело в том, что от природы я не лучший из людей. — Это как посмотреть. Кто-то любит изюм, а кто-то его не переносит. Ты изюм, а я любитель сушеных виноградинок, — его рука остановилась чуть выше колена и немного сжалась. — Теперь я раскован, а ты в плену у самого себя. Ты хочешь избавиться от меня пока не слишком поздно. — Поздно для чего? — Вот тебе первый урок психологии. Часто жертва насильника или маньяка сама отдается ему, короче говоря влюбляется в страдания, которые он ей приносит, и этот маньяк может тоже испытывать чувства к жертве, а может наиграться и потерять интерес, или же вообще ничего не чувствует, у маньяков выбор большой. Закономерно лишь то, что отдача противоположна приложенной силе. — Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей, — сквозь нарастающую боль проговорил Фрэнк. — Именно. И так не только с женщинами. Я хотел откровенность за откровенность. Я хочу влюбить тебя в себя любыми способами и этот вижу единственно подходящим. Теперь ты расскажи про Криса. — Можешь уже не стараться… Профессор Джерард, можно выйти в туалет? Джерард тут же подхватил его на руки. — Сейчас отнесу, тебе лучше не вставать лишний раз с таким сотрясением.       Туалетом оказалась маленькая вонючая каморка без окон и без вентиляции, на полу коврик не стиравшийся похоже ни разу за все годы, что лежал там, стены оклеены вырезками из газет. — Дверь не закрывается. — добавил Джи поставив Фрэнка на ноги. — Теперь я проявляю интерес, а ты меня отвергаешь, но все равно ситуация в моих руках, — думал он, стоя под дверями. — Джи, расскажи, что я еще говорил в бреду, пожалуйста. — В комнате расскажу, — он опять стал резким и грубым, как будто того Джерарда подменили его злым двойником. — Я скорей приступлю к своему плану.       Дверь туалета приоткрылась, опираясь о дверную коробку, вышел Фрэнк, и тут же получил толчок в плечо. — Я еле на ногах держусь ты чего? — На колени! Фрэнк не собирался подчиняться.  — Ты в чем-то прав, но грубостью любовь не заслужишь. Мою точно. — Да что ты понимаешь. — он немного расстроился, повернулся, чтобы уйти, но потом резко развернулся, взял Фрэнка под руку и повел в комнату. — Так мне нравится гораздо больше. — Тогда, в бреду ты говорил про дом, свою мать, про мои руки, про какого-то Криса и снова про меня. Пожалуй все. — А подробней, — он не собирался отставать. — Что про тебя? — Ты испытываешь ко мне тоже, что и я к тебе. Ты необычный. — Почему нельзя было мне об этом просто сказать, без лопаты, без посещения этого дома. Я бы все понял, ты же сам видел, как я на тебя смотрел. — Нет, я не мог. Ты не понимаешь. В бреду люди честней, чем под сывороткой правды. Ты меня отвергаешь, а подсознательно не можешь без меня. — Могу. После того, что ты сделал. И вся твоя психология бессильна.       Обманывать самого себя последнее, что оставалось Фрэнку. Его больше привлекала прямота Джерарда. Он казался таким живым, живым в смысле существовал только он, другие люди были холодными, как мертвецы, а Джерард излучал невидимое и такое притягательное тепло. — Ты заставил меня чувствовать и думать по-новому. Я стал идиотом, но мне это нравится. Я честен перед тобой, теперь и ты расскажи ту обещанную правду. — Не могу. Не все так просто, ты так быстро стал паинькой, подозрительно. Я не могу тебе верить. Хоть и … — он не договорил, легко встал и вышел, таким образом оставив вопрос без ответа, а Фрэнка одного. — От такой любви надо бежать, пока она не опустошила нас изнутри. — Фрэнк закрыл глаза и последнее его видение перед сном было об удачном побеге из дома, ставшего наполовину пленом, от наполовину прекрасного и наполовину психа, Джерарда.