Порочный Чикаго

      Бутылка летит мне в голову, но я успеваю пригнуться, и на меня от стены попадает только крошево стекла и крепкое до противного пиво.       — Я сказал, что буду пить, значит, мне похуй, нравится это тебе или нет! Поняла, тварь тупорылая?!       — Да ебись ты конем… — бурчу, аккуратно снимая с волос темно-зеленые осколки, чтобы не пораниться.       — Чего ты там мямлишь? — тянет он, выдавая свое самое презрительное выражение лица, все также сидя на полу возле дивана.       — Поняла, говорю, поняла, — я повышаю голос, чтобы быть услышанной, и иду в ванную.       Запираю дверь, поворачивая маленькую защелку на замке, гарантирующую мое уединение. Наклоняюсь над раковиной, чтобы по минимуму разбросать стекляшки, и легкими движениями пальцев смахиваю с черной копны все лишнее. Мне чертовски везет, что по итогу я обхожусь без травм, даже мелких. На этом, собственно, все везение и заканчивается.       Мой отец — алкоголик, и я единственная, кто может о нем позаботиться. Мать давно умерла, Линн сказала, что ей все это нахер не надо и она не собирается терпеть его пьяные выходки, и с эффектным скандалом съехала в отдельную квартиру, а про четырнадцатилетнего Гека и говорить не стоит. Хорошо хоть, что мы с сестрой поделили опеку над мужчинами семейства и она забрала к себе пацана. Наш папочка — просто образец знатока всех тонкостей воспитания… Все его выебоны легли на мои плечи, а я сама бы еще не прочь спрятаться за надежную родительскую спину, вот только нет такой. Иногда я завидую сиротам.       Клайв Миртен — мой вечный позор и угнетающий дух родственник. Он не просыхает. Ежедневно вливает в себя литры всякой дряни, спуская на нее все свое пособие по инвалидности. Его он заслужил, когда упал со Стены во время установки новой аппаратуры системы безопасности и сломал позвоночник. Теперь в спине у него красуются титановые болты с винтиками, соединяющие между собой несколько костей. Врачи сразу предупредили его, что боли не покинут до самой смерти, а прошлую физическую активность стоит снизить до жизненно необходимой, не более, дабы не ухудшить свое положение и снова не пойти под нож. Доктора предложили ему пройти курс процедур для восстановления, выписали обезболивающее, но Клайв, как ярый противник медицины в принципе, наотрез от всего этого отказался. Посещали мысли о суициде, и однажды я застала его в ванной с бритвой, занесенной над запястьем. Но мой отец, хоть и Бесстрашный по рождению, для подобного слишком труслив: увидев меня, он выбросил острую металлическую пластинку и заплакал. Его слезы раньше я могла наблюдать только на похоронах матери восемь лет назад.       Теперь он запивает свою никчемность и бесполезность, утопая в ненависти к себе, будто у него нет детей, которым он бы еще пригодился. На старые дрожжи много бухла не требуется — Миртену хватает чекушки, чтобы снова погрузить себя в некий транс. Так продолжается год…       Я сбилась со счета, сколько раз порывалась плюнуть на все и не вспоминать больше, но злость и спесь утихают вместе с взвинченными нервами, и я вновь хлопаю вокруг него крыльями, посыпая перьями наседки пустую тару от спиртного по всем комнатам.       Само собой, я не сижу целыми днями рядом с ним, слушая его бредни. После инициации я почему‐то не захотела ходить с оружием наперевес и устроилась работать в магазин одежды в Бесстрашии. Да, быть может, продавать черные шмотки всех мастей и фасонов неофитам и членам фракции — не самое веселое занятие, но хотя бы там я могу находиться в спокойном режиме. На меня никто не орет не по делу, никто не называет неблагодарной эгоисткой (чья бы мычала), никто не заставляет задыхаться от перегара. Почти Эдем.       Еще меня спасает любовь. Если бы не поддержка Зика, мои мозги давно бы съехали набекрень. Он — мое чудо, мое солнце, мой стимул ежедневно открывать глаза и продолжать жить.       На цыпочках выхожу из уборной, стараясь не издавать лишних звуков, чтобы не привлечь его внимание и не нарваться снова на очередную вспышку гнева; тихо обуваюсь в коридоре, беру куртку, шапку, шарф — надену уже за дверью — и маленькую сумочку. Чертыхнувшись и посылая проклятия всем и вся, так как ключи, сука, лязгнули, когда я их взяла с тумбочки, спешу покинуть родную обитель, больше напоминающую сейчас шинок.       Бреду по знакомому маршруту пару кварталов, попутно кивая некоторым в знак приветствия. Дойдя до нужного мне места, поднимаюсь по небольшой лестнице на крыльцо и мягко жму на круглую серую кнопку звонка, удерживаю ее несколько секунд. Спустя минуту деревянное полотно передо мной распахивается, и меня с широкой улыбкой, которой не может быть красивее, встречает самый лучший мужчина на свете. Мой мужчина.       — Шона! — Зик пропускает меня в дом вместе с уличной прохладой, торопливо закрывает дверь и крепко обнимает, чего мне так хотелось весь день. Прерывистый вздох вырывается из груди без моего на то согласия, и старший из братьев Педрад замечает это. Отстраняется и пристально смотрит на меня, нахмурившись. — Что случилось? Он ударил тебя? — Кажется, совсем немного, и Зик подорвется к Миртену в острой необходимости заступиться за свою женщину.       — Нет, — уверяю я, качая для убедительности головой, — что ты! Все нормально. Я просто соскучилась. — Снова прижимаюсь к нему, слушая стук любимого сердца.       С ним всегда так хорошо и умиротворенно, что хочется лишь быть к нему максимально близко, блаженно прикрыть глаза уставшими веками и наслаждаться его присутствием. Мне уютно с ним и говорить, и молчать, ведь это так ценно — почувствовать то, что твоему партнеру требуются несколько мгновений тишины. И это не те неловкие паузы, когда не знаешь, что сказать и что спросить, — нам просто важно ощущать друг друга. Рука в руке или нечто иное внутри меня — не суть. Главное, что мы вместе.       Зик берет мое лицо в ладони, которые кажутся горячими, что так контрастирует с моей холодной после прогулки кожей, снова взирает так, будто хочет найти подтверждение искренности произнесенных слов в карих вишнях, обрамленных ресницами.       — Точно?       Я киваю, улыбаюсь и тянусь к нему за поцелуем, вставая на носочки. Беспокоится милый… Приятно осознавать, что ты кому-то небезразлична.       Его губы нежные, мягкие, вкусные, дарящие необыкновенный кайф, а руки, что так спешно сейчас меня раздевают, дают ощущение какого-то сумасшедшего восторга. Зик подхватывает меня и несет в ванную, где аккуратно сажает на эмалированный бортик. Он открывает кран, настраивает воду, проверяя температуру периодически, и с ухмылкой произносит, встретившись с моим непонимающим взглядом:       — Ты ведь замерзла, а это поможет согреться. Ну, и я помогу тоже.       Невозможно не улыбаться самодовольно, когда видишь его таким. Мы вместе столько лет, а он относится ко мне, будто мы все еще переживаем так называемый конфетно-букетный период. Впрочем, если говорить о подарках и сюрпризах, то мы как раз на этой стадии. Задержались немножко, наверное. А может, так и должно быть? Мне сложно об этом судить, ведь обычно мнение о том, как выглядят идеальные отношения, складывается из какого-то живого примера перед глазами, но в моем окружении таких вечно милующихся парочек нет.       Пока наполняется ванна, Зик решает заняться мной. Что ж, я совсем не против. Он избавляет меня от одежды, покрывает поцелуями, вызывая мурашки. Кажется, они бегут по мне огромным стадом, расходящимся от места соприкосновения его губ с моей кожей как можно дальше. Я дрожу в его руках, но причина не в холоде — здесь, наоборот, становится жарко из‐за поднимающегося пара от горячей воды. Он ласкает мое тело умелыми пальцами, заставляя томиться от ожидания и желать большего. Зик знает, чего я хочу, и целует меня со всей присущей ему в такие моменты страстью. У меня кружится голова от этого, и отпусти он меня — тут же рухну, не в силах удержать равновесие.       — Зик, ты там? — раздается голос за дверью.       Видимо, мое испуганное лицо выглядит слишком комично, и Зик прыскает со смеху, когда я бешено озираюсь в поисках одежды. Ну, хотя бы белья. Да мне бы трусы найти, уже за счастье…       — Да, брат, я здесь! И я не один. — Зик хватает меня за запястье и качает головой, мол, не надо паниковать. Я сжимаю губы в тонкую линию, вырываюсь и продолжаю начатое, быстро натягивая свитер. В любом случае, я уже не смогу расслабиться, зная, что в доме есть еще кто‐то, кроме нас двоих.       — Привет, Шона! — смеется Юрайя.       — Привет.       Чувствую, что щеки заливаются плотным румянцем. Боже, как неловко…       — Что ты хотел? — интересуется любимый, не успевший с себя снять ничего, даже футболку.       — Ну-у… Черт, Зик, я понимаю, что не вовремя, но ты мне нужен сейчас.       — Не одному тебе, — двусмысленно хмыкает мой дорогой.       — Я серьезно.       — Это так срочно? — Он начинает злиться.       — Ты думаешь, я не в курсе, чем вы там занимаетесь? Стал бы я, по-твоему, снимать тебя с Шоны, если бы это не было срочно?       Зик со стоном поднимается с кафельного пола, проверяет, оделась ли я, закрывает кран и с явной неохотой плетется к двери.       — Ну, что там у тебя?