***
Поправив воротник бежевого пальто, надеваю темно-коричневые кожаные перчатки. Я не модник, я просто стараюсь максимально избегать черного цвета в одежде, оставив его лишь для работы. Черный напоминает мне о Бесстрашии, и хоть оно и многое дало мне, многому научило, также многим и обделило. Одно время, после нескольких первых трофеев, я подумывал о том, чтобы убрать Макса, но даже мне, такому уроду, паршиво марать об него руки. Все дерьмо в Чикаго процветает с его согласия, с каждого притона и злачного места он имеет выхлоп, а сколько народу дохнет от доступной наркоты и венерических болезней, ему без разницы. Здесь все так живут — в беспокойстве только о себе. Отреченные, и те пиздят еду, предназначенную афракционерам, и от былой самоотверженности остался только серый форменный цвет и липовые бредни от лидеров в День Выбора. Казино «Макао» сверкает, призывно манит переливом огней на вывеске и гирлянде лампочек по всему зданию. В этом районе жизнь кипит и кажется красивой. Впрочем, у богачей реально все красиво. Швейцар вежливо приветствует меня и пропускает внутрь, где тепло и светло, что так контрастирует с улицей. — У себя? — спрашиваю я у одного из охранников, бдящих за порядком в игровом зале. Он кивает и идет вперед, чтобы проводить меня к начальству. Я был здесь бесчисленное количество раз, прекрасно знаю дорогу к кабинету, но у секьюрити свои инструкции. — Э-эрик, как приятно тебя видеть снова! — Гризли как всегда широко и наигранно улыбается в своей манере, вставая с кожаного кресла, и направляется ко мне, раскинув руки. На миг я задумываюсь, здоровался ли он со мной хоть раз иначе, без псевдорадости и ехидства. Но в этом весь Гризли: ему доставляет какое‐то извращенное удовольствие влиять на окружающих так, что у них трясутся поджилки, а потом смотреть на них внимательно и саркастично беседовать, притворяясь добродушным. Меня это только забавляет — каждый развлекается, как может: кто‐то стебет жертв, кто‐то расчленяет, кто‐то насилует. Не мне навязывать кому-либо свою правду. У меня ее, собственно, и нет. — Я за деньгами, — сразу перехожу к сути. — Хорошо, милый друг, не имею ничего против, — он демонстрирует идеальные белоснежные зубы. С такими бабками, как у него, можно и не только исправить прикус. Эрудиты в этом плане шагнули далеко вперед. Гризли вынимает из сейфа пачку за пачкой стодолларовых купюр: десять штук по десять тысяч — таков мой задаток. Не успевает он положить на массивный дубовый стол очередную, как до слуха доносится возмущенный женский голос: — Да мне похуй, с кем он там, ясно тебе, гнида ебломордая?! Я хмыкаю, пораженный таким заявлением, и с улыбкой смотрю на замершего Гризли. Дверь резко открывается, с грохотом врезается в стену, и, повернувшись, я вижу взъерошенную и грязную девушку в порванном платье, отливающем золотом, и меховом манто в паутине. — Какого хуя, блять, Гризли? Ебаный в рот, ты хоть… — она моментально замолкает, когда переводит глаза на меня. В них мелькает удивление и, как мне кажется, что‐то типа узнавания. Самое дебильное то, что я испытываю схожие чувства. — Рыбка, ты где была? — ошарашенно спрашивает Боунс, махнув рукой охраннику, увязавшемуся следом за ней. — Трахалась, прикинь? — ядовито сообщает она, откинув за спину спутанные русые волосы. — Не понял… — Гризли медленно идет к ней, настороженно хмурясь. — Твои глыбы зря получают зарплату! Их вырубить, как покакать при поносе: легко и непринуждённо. Я ухмыляюсь, сдерживая смех. Вижу ее профиль, и она все больше воспринимается мной как знакомая. Что‐то есть в ее чертах, но сознание не может зацепиться за нечто конкретное и дать мне точный ответ. Возможно, мы просто встречались где‐то раньше, возможно, здесь… — Слушай, я сейчас немного занят, дай мне пять минут, и… — Ты что, вообще ни хрена не понимаешь?! — обрывает фурия, повышая громкость. — Нина! — шипит Гризли и тут же меняется в лице, захлопывая рот. — Нина? — тупо переспрашиваю я. Встаю и подхожу к парочке, разворачиваю «рыбку» к себе лицом и внимательно смотрю на нее. Аккуратно убираю за ухо прядь и устало смежаю веки, когда нахожу на щеке около мочки тонкий трехсантиметровый шрам, оставленный отцом. Нашим отцом. Видимо, у меня на лбу написано, в какой я ярости, поэтому когда я открываю глаза и скашиваю их вовсе не на родного человека, о котором ничего не знал много лет, а на Гризли, он делает несколько шагов назад и выставляет ладони перед собой. — Эрик, не дури, — предупредительно говорит он. — Ты, паскуда, ебешь мою сестру? — мой голос тихий, но пугающий. Нина хватает меня за предплечье, отвлекая внимание на себя. — Эрик, пожалуйста, не надо! — уверенно просит она. — С ним у меня все в порядке! Дышу так, что паром из ноздрей вполне мог бы разжечь костер. Зубы начинает ломить от крепкого сжатия челюсти, то же происходит и с кулаками. Все в этой комнате знают, что я и без оружия, голыми руками, справлюсь с Гризли и сверну ему шею, как гусю на ферме Дружелюбия. — Эрик, — Нина берет мое лицо в ладони, они у нее ледяные, что чуть-чуть бодрит, — поверь, он не сделал мне ничего плохого, — мягко доносит она. — Все совсем наоборот, не то, чем кажется. Есть ублюдки, гораздо хуже обошедшиеся со мной. — Кто? — цежу, вглядываясь в ее серые глаза, будто в свои, настолько они одинаковые. Еще один папин подарочек. — Льюис нанял двух выродков, они похитили меня и изнасиловали, — крупные слезы несутся по ее щекам. Может, убить к хуям обоих?Эрик
4 декабря 2015 г. в 12:34
Я вас любил. Любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем,
Но пусть она вас больше не тревожит:
Идите нахуй. Без раздумий. Насовсем.
Мы оба знаем, что ждать от меня извинений и каких-либо признаний — глупо, очень. Не иду следом, а она не возвращается. Гордость. Понятия не имею о причинах назревающей истерики. С ней удобно, приятно, но, похоже, настал тот период, когда играть по моим правилам ей больше невыносимо. Я не тот, из кого можно вылепить нужного и податливого, и это ей тоже известно, однако признать свое бессилие, а значит, проигрыш, тяжело и болезненно. Я навсегда останусь потребителем. Поэтому слышу звук закрывающейся двери. Входной — не в ванную, куда я предложил ей пойти.
В том, что она все-таки вернется, я не сомневаюсь. Я вовсе не считаю себя единственным и неповторимым — мужиков в Чикаго с избытком. И все же я знаю баб, и ее в том числе, а женщины в большинстве своем не могут быстро переключиться с одного на другого, они до последнего стараются спасти то, что неминуемо рушится. Понимаю, что своим поведением я лишь подталкиваю ее к расставанию, каждый раз подчеркивая, какой я эгоистичный ублюдок и моральный разложенец, но не родилась еще та, ради которой я изменю свой жизненный ритм.
А теперь она еще и в курсе моей профессии. Это не было тайной, и тем, как я зарабатываю, она не интересовалась. Я не похож на продавца или парикмахера, а о том, что я не батрачу на благо фракции, она давно осведомлена. Между нами был секс, до интервью почти не доходило. Возможно, она боялась что‐то спросить, боялась самого меня, но, видимо, чувствовала себя со мной в безопасности, раз часто во сне крепко прижималась, положив голову на грудь и свернувшись рядом комочком. Мне не всегда было комфортно так лежать, но почему‐то я не дергался и не хотел будить. Наверное, где‐то внутри все еще жив человек, заботливый и чуткий. Его мало, чтобы я жаждал духовной близости, а вот разумного во мне как раз-таки достаточно, и Линн если надеется, то зря. Она не наивна, до бестолочи ей далеко, а то, что она на данный момент демонстрирует, — просто временное помутнение на фоне… С этим я еще не разобрался. Да оно и не надо мне.
Я еще не решил, кого из двух заказчиков убью, но задаток у Льюиса уже забрал, пора и Гризли по тому же поводу навестить. Кого бы я ни выбрал, либо часть оплаты будет официально нужна, либо она трупу больше не пригодится, а воронья на чужое добро в обоих случаях прилетит, мягко говоря, дохуя, и не мне, убийце, быть деликатным и принципиальным, чтобы чураться денег. В конце концов, они так же грязны, как и я сам, — подружимся.
Пока до часа икс есть время, я могу подумать о том, кто же станет моей жертвой. Оба мне не друзья, таких у меня не водится; оба частенько снабжают меня доходом, желая избавиться от людей, ставших лишними. Платят хорошо — столько, сколько скажу. Условий не ставят, подробностями не интересуются, держат нос на лице, а не в моих делах. Даже жаль терять кого-то из них, ведь я привык к этим кретинам: сколько народу по их приказу полегло… И вот они помешали друг другу. Возможно, мне по силам их помирить, но вот незадача — мне насрать. Главное, мои плюсы, а врагов — зайчиков и белочек — больше у Гризли. В этой битве Фредерик Боунс победит, потому что принесет мне выгоду крупнее. Я человек подневольный. Будет ли у меня хлеб и свежее масло к нему, зависит от значимых персон города, и я никак не могу перейти на плесневелые сухари и воду.
Пиздеть не буду: дело не только в бабках. Они, само собой, имеют ключевую роль, но есть еще и дополнительные факторы, влияющие на мои предпочтения. К примеру, до меня доходили слухи, что Сэм устроил к себе Нину, мою сестру. Конечно, я сразу же пришел к нему с этим вопросом, и пистолет у виска помог ему говорить быстро и точно. На всякий случай я обошел всю «Красную ленту», проверил каждую комнату, даже те, где девочки отрабатывали смену. Мне совсем не помешали проклятья голых мужиков, потревоженных моим визитом, и охранники, которым Льюис, прикрывая салфеткой разбитую даже за подозрения губу, приказал не препятствовать.
Нину я не нашел. И все же мысль о том, что сутенер мог шугануться и спрятать, а то и избавиться от нее, прочно засела мне в голову. Я не знаю, где и в чем правда, и, возможно, Сэм действительно не имеет к подобному отношения, но откуда‐то же пошли эти сплетни!