Н.А.И.В.

Два года — точно в вакууме. Без эмоций, без нервов, без боли. Смотреть, как гитарист мечется между угасающей супругой и группой, набирающей новую волну популярности совсем не больно. Слишком хорошим был короткий урок на природе. Слишком долго потом провыл в туалете, впиваясь зубами в ладонь. Слишком много выпил. Слишком много познал. Прошло. Отпустило… Зажило… И снова ударило в тот день. Остановившийся взгляд. Ослабшие пальцы. Захлопнутая перед их с Хакимовым носами дверь. В тот день, наверно, всё это и началось. В тот день, когда не стало Насти. В тот день, когда раз и навсегда поселился в сердце каждого, кто был рядом, призрак с ума сводящей боли, что рвала в тот момент душу гитариста. Она касалась всех, кто оказывался рядом. Её не могли передавить ни слова поддержки верных и непотопляемых друзей, ни помощь коллег, ни новая музыка, ни поездки, ни выступления, ни фестивали… Единственным громоотводом оказался неожиданно Чача. Он нашёл как-то те самые слова, что заставили снова научиться улыбаться. Выплеснуть часть горя на бумагу. Со свечой и розой. В полной темноте. Срывающимся голосом, пропитым ещё до армии… Столько, сколько будет нужно, чтобы расковырять эту рану и выпустить весь гной. Так громко, чтобы перестать слышать её крики. Так тихо, чтобы снова научиться различать за боем ритма музыки своё сердце. Взять всё в свои руки. Прекратить срываться. Бросить. На долгие годы бросить пить… Глаза у Чачи почти такие же жёлтые, как у Паука. Только не такие безумные. С широкими зелёными и карими прожилками. С искоркой разума, вселенского понимания и снисхождения в суженных от яркого зимнего солнца зрачках. У него большие ладони и очень сильные руки. Он любит в этом мире только себя. А ещё – то, что делает. Песни, интервью, фестивали… секс… Оставив одну руку в распоряжение длинных любопытных пальцев, другой он трогает перепутанные, разметавшиеся по подушке длинные кудрявые волосы. Дышит в затылок. Когда моргает, дотрагивается ресницами до волос. — У тебя очень красивые глаза, — хриплым шёпотом. Его голос не создан, чтобы шептать. Он создан, чтобы кричать со сцены, отдавать приказания группе и техникам. Чтобы петь простецкие, но от того понятные и любимые многими песни. — Спасибо… Валера снял кольцо только после очень грубой попытки Саши содрать его. Если честно, лидер чуть не сломал гитаристу палец, предварительно до боли заломав руку и приложив головой о стол. И только после этого сделал следующий шаг. Забавно было, наверно, наблюдать со стороны, глазами того, кто не знал этих людей так хорошо, как медленно, но упорно развивались их отношения. Взаимный интерес чувствовался с самого начала, но не имел никакого развития до того самого дня. Никто не знал, что сказал и сделал тогда Чача, заперевшись с неспособным работать после четырёх дней без сна и еды Валерой в студии. Но буквально со следующего дня Аркадин вернулся в строй. Чача оберегал его. Ненавязчиво, но постоянно держал в поле зрения, старался поддержать. Конечно, в большей степени он делал это ради группы. Как иначе не допустить глупого, но неизбежного спада? Потом, когда, погружённый в работу и привычное общение Валера снова начал жизнерадостно, хотя всё ещё немного отстранённо улыбаться, перешёл в плавное наступление… Он делал следующий шаг только получая полную отдачу от предыдущего. Даже дарил цветы и конфеты. Таскал, невзирая на популярность и узнаваемую внешность, на концерты. В нескольких городах они даже побывали в театрах, чем шокировали местную публику. На не отличавшемся оригинальностью, но хорошо поставленном «Ревизоре» в Вологодской Драме вымотанный довольно бешеным графиком Валера крепко уснул у Саши на плече, и проснулся только, когда они остались одни в зале. Это было сигналом к следующему этапу… За всю свою жизнь Снейк ни разу не пожалел о дурацкой привычке делать слепки с ключей от квартир ребят, с которыми работал. Вот и в тот день, поздней осенью его точно что-то кольнуло, когда, прокручивая записную книжку в телефоне, пытаясь вспомнить, что ещё не сделал за день, наткнулся взглядом на номер Чачи. Вызвав такси, Дима за пятнадцать минут домчался до дома Иванова, поднялся на нужный этаж и повернул ключ в замке. На какую-то долю секунды он почувствовал себя персонажем их же песни. По дому были забросаны вещи, на всю квартиру орали (как специально!) Green Day. Периодически вокалиста перекрикивала какая-то девка. Болезненно хлопнув себя по лбу, Снейк прошёл в комнату, выключил музыкальный центр, замер рядом с кроватью, переплетя на груди руки. Девушка напряглась и вернулась из сладких грёз дикого секса со знаменитостью почти сразу. У неё были короткие чёрные волосы, большие, сильно накрашенные глаза, маленькие пухлые губки и маленькая грудь. На левой руке остался браслет с коротенькими тупыми шипами, исцарапавший, тем не менее, Чаче всё плечо. Саша пришёл в себя только, когда девушка несколько раз сильно ударила его по спине. — Ты — кыш отсюда, — Дима бросил девушке её трусики и майку. — Ты — на кухню. Нам надо поговорить. Девушка скатилась с кровати, вскочила, подобрала лифчик и бросилась в коридор одеваться. У неё были короткие ноги, тоненькая талия, узкие плечи. В целом она напоминала Вайнону Райдер в юности. Даже жалко выставлять… Пометив в голове пункт «если получится, взять телефончик», Снейк прошёл на кухню, присел на разделочный столик, закурил. Чача ввалился следом. В боксёрах и халате, всклокоченный и злой. — Что ты здесь делаешь?! — прорычал лидер. Мало кто задумывается, что на самом деле человек с такой огромной энергетикой как Чача, был только на пару сантиметров выше Димы. Зато сейчас, когда Снейк оставался в грязных ботинках на платформе, а Чача расхаживал по дому босяком, разница в росте и силе оказалась отнюдь не на стороне второго. — Решил заглянуть, оказалось, не зря. Ты какого хера творишь?! — Просто сцена из какого-то фильмеца! — Саша стукнул кулаком по столу, стиснул зубы. Желание ударить наглого директора было настолько сильным, что болели кулаки. — Охуеть можно! Дима! Я взрослый человек! Я что, за каждую шлюху оправдываться должен?! — Ты уже полгода за Валерой хвостом вьёшься, на свидания его зовёшь, в музеи водишь, театры… Какого хрена ты это сюда приволок?! А, если он узнает?! Чача, очнись! Ты только-только начал склеивать его сердце. Зачем, чтобы снова разбить? Ты смерти ему желаешь? Хочешь, чтобы группа развалилась? Немного придя в себя, Чача осел на табуретку, вцепился в волосы длинными узловатыми пальцами. — Ты понимаешь, что если они, — Саша неопределённо ткнул пальцем куда-то в область окна, — узнают, что я гей, моя жизнь будет официально кончена?! Я обязан поддерживать репутацию! — Но не такой же ценой! Разговор зашёл в тупик. Снейк понимал, что в какой-то степени Чача был прав. Даже, если самые близкие друзья не отвернутся, кто знает, как отреагируют фанаты? Фанатки… Они же отвернутся. Продолжая вожделеть тела звезды, они озлобятся, понимая, что он не смотрит на них. Фанаты мужчины… Это ещё страшнее. — Послушай… — Дима тяжело вздохнул, устало провёл ладонью по лицу. — Делай что хочешь, но, если ты разобьёшь Валере сердце… — Да-да, — Чача нервно махнул рукой, закурил. Сигарета дрожала в пальцах. — Ты разобьёшь мне лицо. Банальности-банальности-банальности… Вали уже, Робин-гуд! Выйдя из квартиры, Снейк на удачу заглянул на лестницу, ведущую на верхние этажи. Девочка сидела там на грязных ступеньках и курила тонкую сигарету, мерзко пахнущую клубничным ароматизатором. — Любишь Наив? Она моргнула огромными глазами. На нижнем веке отпечаталась тушь. — Угу… — Давно слушаешь? — С 1998го года… — С рождения что ли? — Мне 20… — девочка пожала плечами, встала, протянула руку. — Даша. — Дима. Домой отвезти? — Я из Дмитрова… Дима покосился в окно. Стояла ночь. Сажать такую красотку на электричку сейчас было бы преступлением. А оставить здесь — подлостью. — Кота не трогай и в комнате не кури… — обречённо выдохнул он, потянув фанатку за руку за собой. Первый раз было страшно. В конце концов, сколько бы они ни шли друг к другу, какими бы опытными они оба ни были, всегда страшно причинить боль тому, к кому испытываешь такие чувства. Валера боялся называть это любовью. Любовь, это навсегда. Любовь, это записки в классе, два тяжёлых портфеля на плече. Голодные утки на Сетуни. Звёзды над головой… Это мокрые и покорёженные от слёз письма о том, что не будет ждать и ни капельки не любит. Это тоненькие руки на шее. Холодные длинные волосы, липнущие к губам. Это всепрощение. Это мескалин в ладошке и болезненная улыбка… Любовь, это то, что осталось там, уже больше года назад, за пределами понимания. За порогом смерти. То, что останется в сердце мёртвой занозой навсегда… Нет… Это что-то иное. Заботливые касания. Защита. Точно крылом закрывает от мира. Смотрит долго-долго в глаза. Усилием воли включает в сферу своей ответственности, под юрисдикцию своего легендарного эгоизма второго человека. Целует не губы — ладони. Массирует потихоньку кисти рук, сам кладёт их себе на шею. Минуя губы, трогает невесомо виски, играет со стеклянной плагой и просит снять. Пока ждёт, отыскивает в комоде три серебряных колечка и вдевает в растянутые дырочки их. Потому что так больше нравится лично ему. Он не такой высокий и не такой сильный, каким кажется на сцене. Но с лёгкостью донёс исхудавшего гитариста до постели и уронил не неё. Гладил оцепеневшие от страха мышцы. Своей рукой убирал от лица пушистые волосы. Прикусив слегка губу, добивался ответной реакции… И только получив её, сделал следующий шаг…