Н.А.И.В.

Настя ушла из школы и посвятила себя разваливующемуся здоровью. Валера всеми конечностями упирался, не желая ехать в тур и покидать супругу надолго. В воздухе пахло политикой. Саша ходил, засунув руки в карманы, хронически простуженный и твердил, что это аллергия на конформизм. Снейк забывал, какое нынче число и какого месяца, бегая с переговоров на переговоры, знакомясь с полезными людьми, нередко с ними же и отдельно от группы напиваясь… У Коли настроение отсутствовало по определению. Год выдался тяжёлый и дёрганный. Сначала дома проблемы, потом смена гитариста… Новенький оказался странным. Тихим, спокойным, но властным. Если он и открывал рот, его хотелось слушать, делать исключительно так, как он говорит. Он держался Снейка, но никогда не был против поговорить и с другими. Слушал, анализировал, делал выводы… И, когда в конце весны он неожиданно свалился с жутчайшей ангиной, эгоцентричный, всегда, при любом удобном случае похваляющийся своим лужёным здоровьем Чача буквально поселился у гитариста, стараясь чем мог помочь поскорее вернуться в строй. И вот, конец года. Отметить с группой, успеть домой, отметить с родными, успеть поспать, а утром — снова в бой. — Покой, — сказал великий лидер, — нам только снится. Мы и так чёрте на что время тратим. Надо пахать, пока никого в городе нет. Серый кардинал покивал обречённо за длинной чёлкой, но, оставшись наедине с товарищами, пообещал привезти вина и настольные игры. Так что, выбора просто не было… 2005й пролетел со скоростью урагана. Глазом моргнуть никто не успел, как уже отползали с Нашествия. Поклонники носили на руках. Но внутри группы покоя не было. Каждый переживал, нервничал, истерил и каждый по своему поводу. Стать единым организмом снова не выходило категорически, как бы ни пытались. Дружбу водили каждый со своей компанией. А некоторые и вовсе сидели сиднем дома: В начале года у Насти обнаружили рак. Настроения не было как и прежде. Таланту нашли применение. Песни вылетали из-под пера Иванова с пугающей скоростью. Глядишь, и альбом скоро можно будет писать. Будет полегче. Будет… — Колян? — М? — Богданов вынырнул из глубокой задумчивости и непонимающе уставился на заглянувшего в репетиционную Валеру. Он же ушёл. Зачем вернулся? — У меня к тебе дело на десять миллионов. Осторожный, нежный, трогательный. Вырвавшись из нищеты, покупает совсем уж молодёжные вещи вроде клешёных от бедра чёрных джинсов и длинной чёрной футболки с серебристым черепом Микки Мауса, в которых сейчас застыл, прислонившись тонким, красивым телом к створу двери. — Слушаю тебя. Коля сам не заметил, когда стал ценить каждое обращение к своей персоне, каждый взгляд и редкие взаимные улыбки, перебрасывание шуточками на концертах и совместное дуракаваляние после. Тем более, не обратил он внимание и на то, как начинало колотиться сердце и сжимались в кулаки руки, когда видел его в обществе лидера. Этого эгоиста. Этой неимоверной мрази… Этого… — Настя в деревню уехала, к бабке какой-то… Она лечится, но кислород и народные средства тоже не лишние. Короче… — Валера отрывает взгляд от разбитого косяка, знававшего хлопание дверью, от которого осыпалась штукатурка, истерики, рукоприкладство… Всю историю группы с тех самых пор, когда они, Наив, впервые перешагнули порог этой реп.базы. — Съезди со мной на охоту? — И не жалко тебе зверей стрелять? — Да я в основном и не стреляю… Но я с ума сойду без смены обстановки. Или запью, что хуже. - Слушай… Дима снял ободок, расчесал пальцами чёлку, снова забрал её назад. Машина стояла в глухой пробке на Дмитровке, на нейтральной территории между их оказавшимися не так уж и далеко друг от друга домами. Валера, пользуясь безвыходностью положения, курил в открытое окно, высматривая конец очереди на поворот и прикидывая, как и где можно всё это безобразие объехать. К оговоренному времени они уже безбожно опоздали, и скандал на базе их ждал знатный. — Мне вообще пофиг на самом деле, но Сашке это важно, и он будет спрашивать. Не обижайся только. Но что ты сейчас принимаешь? Он сам недавно бросил, теперь на наркоманов чуть не с ножом кидается. — Ничего… Я после Коррозии даже курить бросил. Валерий Яковлевич БАДами какими-то кормил, чтобы сердце не остановилось, потом и их бросил. Сейчас тупо на кофе и сигаретах. В пробке забрезжил просвет. Вывернув руль, Валера поспешил протиснуться в образовавшуюся брешь. Машина у него была красивая, ухоженная, большая и тяжёлая. Не новая, но яркая и вылизанная.С мягкими чехлами на сидениях и чётками из белого дерева на зеркальце заднего вида. В аудиосистеме — тихонечко Rolling stones. Ещё бы стаканчик кофе из Макдака, и даже от пробки можно получать удовольствие. — Это хорошо. Это правильно. Я, вот, с кислоты не могу слезть. — Слезешь, когда захочешь… Слова оказались пророческими. В действительности устав от необходимости постоянной стимуляции, примерно через полгода Дима в одночасье избавился от зависимости, перейдя на куда более рациональный способ сохранения энергии — составление графика. Ружьё оказалось тяжелее гитары. Широкий ремень оттягивал плечо не хуже походного рюкзака. Кстати, тоже наличествовавшего. Однако в целом ни тяжёлое снаряжение, ни жара, ни комары не мешали наслаждаться тихой неспешной прогулкой по лесу. Тем более, что рядом брёл в глубокой задумчивости её инициатор. Валера в футболке и штанах защитного цвета, в бейсболке и тёмных очках шёл медленно, периодически посматривая по сторонам. Из дичи на данный момент набрался небольшой пакетик маленьких розовых грибов (Коля помнил, как на даче бабушка вымачивала их в солёной воде и очень вкусно жарила с картошкой и кабачками) и по паре горстей черники. Ещё с час назад видели пролетевшего над дорогой чибиса. И, естественно, бесчисленное количество всякой пузатой мелочи, оглушительно чирикавшей над ухом уже третий, наверно, час… Солнце пронизывало густые ветви, рисуя загадочные узоры на постепенно рыжеющей траве. Под ногами хрустели сухие шишки и сухие листья. В лесу осень всегда наступает раньше, чем в городе, где редкие деревья имеют возможность брать столько солнца, сколько только будет, греться под парниковым эффектом, получать удобрения из нередко странных и экзотических вещей, таких, как сигаретный пепел, например. — Слушай, — Коля наклонился за очередным грибом, но, выяснив, что это был очень красивый, но бесполезный (если не знать рецепты) мухомор, отбросил его в сторону, вытер руки об рубашку. — Снейк, когда с Чачей ругается, называет его «глухарь на токовище». Я всё стесняюсь спросить, что это значит? — Глухарь, это большая и очень глупая промысловая птица. Токовище, это место, где они дерутся за самок. Когда глухарь зовёт самку, он громко щёлкает косточкой в голове, и ничего в этот момент не слышит. Один такой товарищ осознал, что на него охотятся, только врезавшись мне в ноги. — То есть… — То есть, Димка считает, что Чача не слышит никого кроме себя. В сущности, так ведь оно и есть… Так оно и было. Мнение Александра обсуждению не подлежало. На любое его предложение полагалось взять под козырёк, и немедля ломануть исполнять. Этот умный, собранный, созданный рушить стериотипы мужчина затачивал под себя всё, к чему прикасался. Всё, включая группу… Снова повисло молчание. Тропинка незаметно вывела на берег небольшого озера, окружённого высоким непролазным кустарником. Камыши продолжением леса уходили от берега по подводным косам почти до самой середины. В заводях купались, начищали пёрышки и учили летать молодняк утки и пресноводные крачки. — Всё, — Колян свалил в развилке корней огромного дуба рюкзак, сполз по стволу на землю. — Перекур. Валера не возражал. Смена обстановки и рода деятельности действительно пошла ему на пользу. Во всяком случае, чёрная депрессия сменилась отстранённой меланхоличностью. По крайней мере, это было куда больше похоже на черту характера, нежели на болезнь. Алкоголь не брали. Приехали на машине, вдвоём. Смысла тащить бухло не было принципиально. И всё же было что-то. Не то в воздухе, кристально чистом, сухом, пряном, пропитанным предсмертной агонией лета, близостью прогретой солнцем воды, не то в случайных соприкосновениях пальцев над одноразовой пластиковой миской с виноградом, во встрече взглядов… Мироощущение точно подкосило. Сложился паззл, выплыла из набора пятен стереокартинка. Смотреть, как этот человек смотрит на природу, жуёт бутерброд, забрасывает в рот виноград, запивает перегревшимся в рюкзаке апельсиновым соком… Видеть каждый грёбанный день его длинные, сильные пальцы, его мягкие волосы, закручивающиеся без лака и торчащие во все стороны разом… Его прекрасные глаза… Колю остановила отнюдь не совесть. Не проснувшиеся понятия о морали и нормах. Не привитые с детства мысли о порочности тяги к своему полу. В горло, в мягкие ткани, аккурат над кадыком холоднокровно упёрлось дуло охотничьей винтовки. Из-за тёмных очков могло показаться, что Валера по-прежнему смотрит куда-то в сторону. Но Колян чувствовал на себе сосредоточенный взгляд. — Я выстрелю. Сомнений не было, он это сделает. Но, чёрт возьми, зачем же тогда звал? Зачем говорил о том, что хочет отвлечься и забыть о проблемах? Зачем улыбался на концертах и после них, участвовал во всём этом шоу… Сглотнув, Коля медленно подался назад, сел. По телу прокатилась волна обиды. Аркадин медленно опустил ружьё. — Но… Ты же… — говорить было тяжело, скорее из-за лёгкого удушья, оставшегося от неласкового прикосновения горячего от солнца металла к горлу, нежели от переизбытка чувств. — Ты же тоже имеешь… гейский интерес. — Да. Но, поверь, — в голосе — больная насмешка, выдающая на мгновение терзания сердца, — отнюдь не к тебе. От громкости, на которой четвёртый или пятый раз подряд играла «Прыгну со скалы», тряслись стены. И соседи не пришли до сих пор просто потому, что знали: за тяжёлой дверью, за коконом из музыки и боли. За пропастью отчуждения… Он смотрел пустыми и сухими глазами в потолок. Он хотел одного — уйти вместе с Ней…