Н.А.И.В.

— Мне сделали одно интересное предложение, — самым обыденным, на который только был способен, голосом проговорил Дима, вешая на крючок свою чашку. На даче тарелки стояли на старых металлический сушилках, а чашки висели на разляпистой алюминиевой вешалке. На улице лил дождь. Было скучно и одиноко. Идти даже до машины — лень. Да и водитель не горел желанием убираться из дальнего Подмосковья. Подобрав под себя ноги, он раскладывал перед собой крупные чёрные, коричневые, голубые перья большого дикого селезня, которого подстрелил ещё в прошлый приезд, да так и не смог приготовить. Только выдрал несколько перьев, да продал какому-то менее удачливому коллеге. — Если приму его, лишусь всех выходных и возможностей отдыхать и видеть ребёнка на долгие годы вперёд, — Снейк сел сбоку, верхом на стул, тяжёлым выдохом раздул выложенную из перьев надпись «НАИВ», опустил голову. — Если откажусь, сам себя съем и барабанами закушу… — А что за предложение? — Валера меланхолично собрал перья в пучок и, перемотав какой-то ниткой, отложил от греха подальше. Встал, принёс с кухни две бутылки пива. Дима вцепился в одну из них мёртвой хваткой, подумав на секунду, что лучше бы это была водка… — Меня зовут в Агату. Валера дёрнулся, подавился пивом и принялся кашлять, согнувшись пополам. — Ты с дуба рухнул думать?! — прохрипел он из-под стола, прочистив, наконец, от пены и алкоголя дыхательные пути. — Котов ушёл, они вдвоём остались, им барабанщик нужен как воздух! Классный барабанщик, коим ты и являешься! Так что, даже думать забудь отказываться, звони Вадиму немедленно! Хлопнувшая с размаху дверь чуть не сломала Чаче руку, которую он подставил, чтобы не дать закрыться. Гитарист спустился на несколько этажей пешком, сел на ступеньки. Душила обида. О существовании такого понятия, как ревность, он не подозревал никогда. Слишком спокойный и слишком чувствительный одновременно. Приученный не быть никому должным, довольствоваться тем, что есть. Знающий себе цену, но усилиями прошлой группы основательно её забывший… Валера понял, что грызёт, силясь не заплакать, кулак, только почувствовав на губах кровь. По щекам всё равно стекали слёзы, рыдания душили, сердце колотилось где-то в горле. На лестнице раздались спешные шаги и хлопанье кожаных тапочек о босые пятки. Донёсся раздражённый оклик. Не менее злобный ответ. Закрыв глаза, Валера уткнулся носом в колени, закрылся руками. Видеть, слышать, осязать наглого предателя он совершенно не хотел. Чача сел рядом, осторожно тронул Аркадина за локоть, но тот прянул в сторону. — Не трогай меня. — Нет, а что я сделал? На улице — разгар весны, но ночи ещё совсем холодные. В джинсах на голое тело и халате было мерзко, но Саша решил потерпеть ради того, чтобы узнать, что, в сущности произошло такого сверхъестественного. — Ты знал, что я сплю не только с тобой. Знал, не отрицай. Так что, нефиг истерики мне тут закатывать. Валера поднял голову. Перед глазами стояла нагло ухмыляющаяся рожа Коляна. Голого Коляна. Коляна, распространяющего запах секса, травы, алкоголя и сигарет. Он долго рассматривал гостя с ног до головы и с головы до ног, и в его диких серых глазах читалось дикое злорадство. Всем видом он давал понять, что всецело отомстил за грубый отказ несколько лет назад. Потом на лестничной клетке появился Чача. Ни грамма раскаяния. Только тупое, полупьяное «А ты что здесь делаешь?». Подставленная под открывающуюся наружу дверь рука. Как же хотелось её сломать! — Он использовал тебя, чтобы отомстить мне… Но, если хочешь, встречайся с ним… Валера поднялся на ноги, вытер ладонью лицо и зашагал, на ходу набирая СМС, вниз. «Приехай, пожалуйста! Мне очень плохо! Я не хочу запить!» Адресат, чувствуя неясные переживания за группу, не спал, сжимая мобильник в руке. Помимо Снейка в обновлённый состав «Агаты Кристи» вошёл худенький мальчик-клавишник из лауреатов «Героя нашего времени». Сам Снейк очень быстро натурально превратился в змею. Сгруженные на него весьма запущенные дела легендарной группы отнимали столько времени, что, приходя домой он мог разве что проглотить не жуя скромную порцию ужина и завалиться спать. Хорошо ещё, греть ужин самому не приходилось. После той истории с участием Чачи и Коли Дима так и остался жить у Валеры. В течение недели перетащил вещи и кота, сделал Даше дубликат ключей. Девушка жила в квартире только, когда там отсутствовали оба хозяина. Присматривала за котом, протирала пыль, поливала цветы. Всё остальное время она проводила дома, приезжая лишь изредка, когда жажда тела странного друга-любовника из любимой с детства группы перехлестывала все возможные и невозможные пределы. Валера изменился с того дня очень сильно. Словно, вырастив заботливо и бережно редкий сорт розы, Чача окатил своим поступком нежный цветок жидким азотом. Внешне замершая красота и хрупкая, нежная нервная система, кристаллы боли, в любую секунду готовые разорвать сосуды… Чего только стоит та история, когда гитарист чуть не получил инсульт. Примчавшегося в больницу Сашу он видеть не захотел. Слишком долго так продолжаться попросту не могло. Слишком долго, это, когда через барабанную дробь и истерику гитары слышишь, как под дверью шуршит, сминаясь чужой пиджак, а, открывая дверь, видишь сидящего на пороге базы Аркашу. Когда скандалы и истерики в чужой группе против тихо и ровно пламенеющей ненависти в родной становятся нормой. Когда вместе в одной пробке, на одной дороге. И одна пачка сигарет на двоих. — Я люблю тебя, — глядя в тёмный потолок вагона, произносит Дима. Не отдавая себе отчёта. Только чувствуя. Как всегда мечтал научиться… — Это было пиздецки по-Чачевски, — прокомментировал Колян, закуривая. Эфир на радио — до истерики смешная пародия на нормальное интервью по поводу распада группы. Какие пресс-конференции, вы о чём? Саша даже не приехал. Да и Диму вернули в полпути неотложные и очень сложные дела. Что переживал в то время он, было сложно даже представить… Но по крайней мере, пусть и по скайпу, но он пришёл. Он хотел видеть и слышать других. Хотел знать, что, когда будет подписан последний документ, мир не распадётся на куски. — Наверно, ты считаешь, что это я виноват? — Этого следовало ожидать. Ебитесь на здоровье… — сердце ломается вновь, едва начавшее заживать. — Мне нет до вас с Сашей никакого дела… Что будет дальше, хотелось бы знать. Маленький бар на окраине Москвы. Слёзы, истерики, битая посуда. Так много ненависти на троих. Так много боли. Так сложно поверить в то, что всё это, в конце концов, произошло… Он просто вымотан и выпотрошен. Он просто дико устал и не видит перспектив. Он сам обнимает за шею и прячет на плече заплаканное лицо. Он не знает, что решение о его участии в новом проекте уже принято. Что впереди их ждёт долгая дорога. Нервы и срывы. Алкоголь и наркота. Музыка, от которой устаёшь потому что сидишь за барабанами и смотришь сверху вниз, как они там внизу не делают ровным счётом ничего кроме как издеваются друг над другом… Там впереди — большая жизнь. Четверо самых, кого только можно было найти, непохожих… А здесь и сейчас. Переломанные нервы. Вспотевшая под длинными волосами шея. Отодвинуть чёлку, посмотреть. Голубые глаза и карие. Сдуть, загадав желание, выпавшую ресничку с кончика носа и, улыбнувшись — сбудется — притянуть поближе. — Ты хочешь меня… — обречённая горчинка, переливающаяся солнечным зайчиком на вдребезги разбитом зеркале души. — Ну что ты, Аркаш… — запустить в волосы пальцы, погладить за ухом как кошку. Там впереди — неопределённость длиною в жизнь. А здесь и сейчас. — Я просто тебя люблю…