Вандейские драбблы

Когда Лескюру сказали, что шевалье Шаретт хочет видеть его, он даже обрадовался, решив, что тот попросту убьет его, избавив тем самым от необходимости и дальше выносить собственное существование. После того, что случилось при Люсоне, маркиз не испытывал большого желания продолжать топтать бренную землю: обжигающий позор снедал его, обгладывал, не щадя, и Лескюр, ведомый своей вечной болезненной привычке, был только раз подхлестнуть его, напомнить себе о том, каким на самом деле ничтожеством он является. А ведь он поверил - действительно поверил на секунду, что что-то может; что он сумеет, наконец, расправить плечи и, вернувшись с поля боя триумфатором, получить заслуженную награду - восхищенные взгляды, похвалу, благодарные поцелуи Виктории. Замечтавшись, он забыл, что может проиграть, и реальность оказалась для него сродни резкому удару о землю. Он не пошел на вечерний совет, попытался напиться, но даже вино, дурное, разбавленное уксусом анжуйское, казалось, отторгало его. После трех глотков маркиза едва не вытошнило, и он почти выбежал из палатки проветриться, а там его и настиг гонец Шаретта. Спустя несколько минут Лескюр стоял навытяжку перед самим шевалье - тот, как и маркиз, предпочел проигнорировать собрание генералов, но с употреблением вина у него не было никаких проблем: одна бутылка, пустая, валялась на столе с картами и бумагами, горло другой шевалье сжимал в руке и поминутно прикладывался к нему, глядя на Лескюра тяжелым, мутным взглядом. У маркиза засосало под ложечкой. - Месье, - начал он, - наверное, мне стоит... - Заткнись, - припечатал Шаретт неровным от опьянения голосом; от его наглости и от внезапно накатившего ужаса у Лескюра мгновенно отнялся язык. - Половина моих людей осталась валяться там. И все из-за твоего идиотского плана. - Позвольте, - осмелился сказать маркиз, - но вы сами говорили, что план хорош... - Я хотел утереть нос этому святоше д'Эльбе! - рявкнул Шаретт, и Лескюр, покрывшись мурашками, втянул голову в плечи. - Хотел увидеть, как у него перекосится рожа! А теперь мы оба в дураках из-за тебя! Лескюр подавленно замолчал, не находя слов для ответа. Ярость во взгляде Шаретта внезапно утихла; теперь там появилось презрение и какой-то естественнонаучный интерес. - Знаешь, что мне до сих пор было любопытно? - спросил шевалье, обернувшись и взяв со стола пистолет; Лескюр съежился, но Шаретт и не думал направлять на него дуло - оно слегка покачнулось в его руке и уставилось в пол. - Как ты до сих пор не помер. - П... простите? - Как ты вообще еще жив? - повторил Шаретт с усмешкой. - С твоей-то рожей? С тем, что тебя ткни - ты развалишься? С тем, что ты готов в обморок грохнуться при виде шпаги? С твоим-то беспросветным идиотизмом? С каждым его словом у Лескюра внутри что-то все больше и больше сжималось, но хуже всего было то, что он осознавал - Шаретт прав. Он лишь облек все его страхи в слова, но все, что он говорил, Лескюр знал уже давно. - Ты вообще что-нибудь умеешь, кроме как биться башкой о крест? - тем временем вопросил шевалье. - Ты хоть на что-нибудь годен? Если бы Лескюру повиновался язык, он дал бы Шаретту короткий и честный ответ. Но он не мог даже слова из себя выдавить - стоял, безмолвный и ничтожный, и мелко дрожал, хотя августовская ночь была жаркой и душной. Шаретт посмотрел на него оценивающе и вдруг коротко поманил к себе пистолетным дулом: - Сейчас проверим. Подойди. Лескюр только дернулся, но остался на месте, сжав кулаки. В том, что он не хотел приближаться к Шаретту, не было почти ничего рассудочного - только какой-то животный инстинкт, недвусмысленно шепчущий маркизу о близкой опасности. Шаретт сделал гигантский глоток из бутылки, и до Лескюра доплыла волна тяжелого винного запаха, от которого его замутило с новой силой. - Подойди сюда, говорю, - скомандовал шевалье, и Лескюр подчинился - сделал несколько торопливых и неловких шагов, будто его с силой толкнули в спину, и оказался к Шаретту почти вплотную. Он мог смотреть на шевалье сверху вниз, ибо тот сидел на кресле, облокотившись на подлокотники и расставив ноги, но все равно ощущал себя маленьким и беспомощный, как кролик, оказавшийся перед лицом удава. - Опустись-ка, - довольный собой, Шаретт резко дернул его за руку вниз - Лескюр, почти теряющий сознание от алкогольного дурмана, шатнулся, но сумел устоять на ногах. - Что вы хотите делать? - спросил он севшим голосом. На кошачьем лице Шаретта появилась его любимая блудливая ухмылка. - Посмотреть, действительно ли ты так безнадежен. Опустись. - Но... - На колени. И Лескюр покорился, будто в нем что-то подломилось об этих слов - почти упал на землю рядом с Шареттом и вдруг, неожиданно сам для себя, всхлипнул. - Как баба, - удовлетворенно заметил тот. - Ну что, утешишь меня? - Вы... вы имеете в виду... - Ну да, - безмятежно отозвался Шаретт. - Ты у нас языкастый, проверим твой рот в деле. В висках у Лескюра застучало, но больше он ничего не почувствовал - внутри него было до странности пусто и холодно. Он стыдился даже поднять взгляд на Шаретта, понимая, как выглядит эта сцена со стороны, только неловко стер со своих щек выступившие слезы, но это не помогло - они полились сильнее, и он, осознавая, что плачет, как маленький, почувствовал такое отвращение к себе, что остальное стало ему все равно. - Я жду, - сказал Шаретт, и Лескюр, подстегнутый его словами, зашевелился - придвинулся ближе, чтобы было удобнее, задержал дыхание - от его визави пахло несвежим бельем, - и трясущейся рукой потянулся к пуговицам его штанов. - Какой же ты жалкий, - раздался голос Шаретта над самым его ухом, отчего Лескюр сотрясся еще сильнее. - На тебя смотреть противно, не то что трахаться. Лескюр не успел бы ничего ответить, даже если бы захотел - Шаретт резко отпихнул его ногой, как котенка, и маркиз неловко, как куль, завалился на спину. - Погляди на себя, - бросил ему Шаретт, поднимаясь со стула и с хрустом расправляя спину, - на кого ты похож? Этот вопрос, верно же, был риторическим: не дожидаясь никакого отклика, Шаретт прошел мимо распластавшегося на земле Лескюра к выходу из палатки; тот при приближении шевалье скорчился, ожидая удара, но Шаретт лишь обошел его и вышел на улицу. - Рене! - послышался снаружи его зычный оклик, и за ним - торопливые шаги и чужой голос: - Я здесь, генерал. - Убери оттуда мусор, - фыркнул Шаретт. - Я скоро приду. Он ушел, а в палатку заглянул еще один человек - Лескюр, продолжавший лежать, закрыв лицо руками, не видел, кто именно, но ему было все равно. Сдавленный вскрик удивления прозвучал для него хуже, чем любая из труб Апокалипсиса. - Месье, вы в порядке? - человек приблизился к нему и, судя по шороху одежды, опустился рядом. - Я помогу вам встать. "Не надо, оставьте меня, дайте мне умереть", - хотел ответить Лескюр, но из груди его вырвалось только сдавленное рыдание. Он мелко замотал головой, надеясь, что это отгонит незнакомца, но тот был неумолим. - Держитесь за меня, вставайте. Ничего не оставалось Лескюру, кроме как подняться; из-за слез, заволокших и так полузрячие глаза, он даже не видел лица человека рядом с собой. А тот, пока Лескюр стоял в оцепенении, борясь с желанием снова сползти на землю, развел вокруг него кипучую деятельность: принюхался, понимающе хмыкнул, отряхнул перепачканный сюртук и, не слушая слов благодарности, подхватил под локоть так, что Лескюр оперся на него. - Я вас отведу к вам, - заявил он, вытаскивая полумертвого маркиза из палатки. - Только скажите, куда. - Никуда, - мутно отозвался Лескюр. - Но ведь куда-то вам надо идти? - Я никуда не хочу идти. Человек озадаченно помолчал. - Хотя бы как вас зовут? - Неважно. Лескюр отвечал монотонно, слыша свой голос точно со стороны, и так же глухо донесся до него голос кого-то третьего, подошедшего откуда-то слева. - Чего это с ним? - Пьян, - коротко ответил тот, кто держал Лескюра. - Знаешь, кто это? - Конечно, знаю, - послышался ответ. - Это же месье Лескюр, святой из Пуату. Только что он тут забыл? - Наверное, выпил лишнего с месье Шареттом. Ты знаешь, куда его проводить? - Не надо, - вдруг снова услышал Лескюр свой голос. - Я сам покажу. Человек, держащий его, приободрился: - Вы вспомнили, месье? - Вспомнил, - безразлично ответил ему Лескюр. Все равно сопротивляться было бесполезно. Оставалось пойти по хорошо знакомому ему пути - смириться.