Вандейские драбблы

Приглашение на собрание Ассоциации Боншану вручил лично Ла Руэри, сопроводив его той своей ласковой улыбкой, которая исключала всякую возможность отказа. Мельхиор, в общем, к этому и не стремился — общество обещало быть в высшей степени интересным, ведь он ни на йоту не сомневался в умениях наставника правильно выбирать собеседников. Он явился в назначенный день и час — один, без жены, ибо Рене, сославшись на дурное самочувствие, предпочла остаться в Баронньере, и Боншан всецело ее в этом поддержал, — и среди всех собравшихся его сразу же привлекла персона шевалье де Тентаньяка, невысокого ленивого человека, чье скучающе-блудливое выражение лица было Боншану знакомо — не так давно, еще не остепенившись, он мог бы наблюдать его в зеркале. Почуяв интересное и плодотворное знакомство, он тут же разыскал повод быть представленным Тентаньяку, и совсем скоро они, почувствовав друг к другу сильнейший взаимный интерес, отыскали себе достаточно уединенные места в углу зала, в тени стола, за которым шла ожесточенная игра в вист — оттуда можно было видеть всех и не быть замеченным никем. Разговор тек неторопливо, ибо оба его участника понимали друг друга с полуслова, и все больше, к их удовольствию, переходил в колею двусмысленности. Тентаньяк был искушен в умении флиртовать не менее самого Мельхиора, и тот, полностью довольный открывающимися перед ним приятными перспективами, ни на секунду не отпускал улыбку со своего лица и не отрывал взгляда от сверкающих, кошачьих глаз собеседника — казалось, мелкое дрожание протянувшейся между ними невидимой нити говорило куда больше, чем могли бы сказать самые замысловатые остроты. Одно было плохо — у Боншана быстро пересохло в горле, а смочить его было нечем, ведь в том углу, где они сидели, не нашлось ни одной бутылки. Впрочем, как раз в этот момент в зале появился слуга, плотный молодой мужчина, по виду бретонец, и Мельхиор не замедлил окликнуть его: — Любезный! Принеси нам вина! Увлеченный Тентаньяком, он не смотрел на лицо слуги и не видел, какое выражение появилось на нем — только спустя секунду до него донесся ехидный отклик: — Сам принесешь, не развалишься. Оживление, царившее в гостиной, смолкло в один миг, точно у всех присутствующих отнялись языки. Мельхиор ощутил, как у него от нанесенного оскорбления вспыхнули щеки — ощущение было тем более неприятным от того, что он не мог вспомнить, когда с ним последний раз говорили подобным образом. — Что? — вырвалось у него. Тентаньяк явно наслаждался ситуацией, о чем говорила появившаяся на его лице ядовитая ухмылка; точно такую же послал обескураженному Боншану и чертов бретонец. — Сам принесешь, я сказал, — повторил он. — Я тебе что, прислуга? Мельхиору нечасто отказывал голос, но это был как раз тот случай. Беспомощное «Разве нет?» застыло на языке, так и не сорвавшись с него — наверное, к лучшему, ибо тогда скандала точно было бы не избежать. В этот момент рядом с ними материализовался хозяин дома — неизвестно, где он был до сих пор, но, безошибочно почувствовав надвигающуюся ссору, примчался мгновенно. — Господа, господа, — заговорил он примирительным тоном, поднимая руки. — Произошло ужасное недоразумение. Месье Боншан, позвольте представить вам моего друга, месье де Буагарди. Де Буагарди? Мельхиор, никогда не слышавший эту фамилию, окинул бретонца более внимательным взглядом и в первую секунду решил, что над ним издеваются. Даже некоторые из его собственных крестьян одевались лучше — самым приличным в обличье Буагарди был разве что изношенный мундир пехотинца с перештопанными обшлагами, да шпага, к которой Боншан избегнул бы прикоснуться даже пальцем, ибо ножны ее были уже порядком тронуты ржавчиной. — Аматор-Жером-Сильвестр ле Бра де Форж де Буагарди, — смакуя каждое слово, проговорил тем временем тот и отвесил почти издевательский поклон; чем больше вытягивалось лицо Мельхиора, тем шире становилась улыбка новоявленного соратника по Ассоциации. И улыбка эта вовсе не была дружелюбной. — Я... я... — Боншан ненавидел так некстати сковавшую язык немоту, но ему нечего было сказать; впервые за много лет угодив, еще и публично, в настолько неловкое положение, больше всего он мечтал отмотать время назад — или, по крайней мере, как-то заставить этого Буагарди немедленно исчезнуть и больше не появляться. Но тот, конечно, был от этого далек и продолжал ехидно сверкать глазами, все больше уничтожая Мельхиора одним фактом своего присутствия. — Надеюсь, вы будете повежливее, месье, — сказал он, продолжая ухмыляться; Боншан машинально отметил, что по-французски тот говорит не без труда. — А то я ведь и на дуэль могу вызвать. Мельхиор нервно кивнул. Он не был трусом, но стреляться с месье де Буагарди ему почему-то хотелось в последнюю очередь. Тот тем временем поклонился еще раз и небрежной, размашистой походкой человека, не привыкшего себя сдерживать, удалился в другой конец зала; прочие члены Ассоциации невольно сторонились его, но Буагарди это нисколько не волновало — добравшись до стола с выпивкой, он без всякого стеснения налил себе полный бокал мадеры. Боншан обернулся к Ла Руэри, надеясь, что одного испепеляющего взгляда будет достаточно, чтобы не требовать объяснений вслух. Тот ответил ему совсем чуть-чуть виноватой улыбкой, но Мельхиор прекрасно видел, что его визави с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Прошу меня извинить, — бросил он Тентаньяку (спасибо Буагарди, все куртуазное очарование их знакомства было безвозвратно нарушено) и, почти схватив Ла Руэри за руку, вытащил его на беседу тет-а-тет. Тот и не сопротивлялся — наверняка произошедшее его только забавляло. — Кто это такой? — почти прошипел Боншан, с трудом переваривая осознание, кем он выставил себя перед всеми присутствующими. — Он — дворянин? Вы серьезно? — Абсолютно, — произнес Ла Руэри успокаивающим тоном эскулапа, имеющего дело с экзальтированным и сверх меры мнительным пациентом. — Месье де Буагарди — человек, близкий к народу, и он может оказаться полезным нашему делу. — Я заметил, — отозвался Мельхиор, понемногу беря себя в руки; нельзя было показывать свою злость на себя самого и давать чертову бретонцу еще один повод для насмешек. Ла Руэри смотрел на него с почти родительским сочувствием. — Не берите в голову, мой дорогой. Буагарди — натура сложная, но не злопамятная. Вряд ли он будет пенять вам тем, что произошло. — О да, с ним такое наверняка не впервые, — ответил Боншан резче, чем хотел бы, и, посчитав разговор оконченным, вернулся в зал. Буагарди все еще сидел там, ничуть не смущаясь тем, что к нему стараются не подходить ближе, чем на расстояние вытянутой руки, и большими глотками поглощал содержимое своего бокала. На Боншана он даже не взглянул, и тот, ощущая себя, как под пулями на поле боя, стремительно вернулся к своему месту — ему необходимо было отвлечься и утешиться, залечив рану, нанесенную его самолюбию, а общество шевалье де Тентаньяка подходило для этого как нельзя лучше.