Вандейские драбблы

У Жюльена не так много мечтаний, и все они кажутся ему простыми и понятными. Он мечтает о мире, о ярком солнце, о спокойной жизни - все это ясно, как сама жизнь, и рождает в его душе легкий и светлый трепет, который Жюльен выплескивает наружу, как может: в стихах и песнях, которые он даже не сочиняет - они сами ложатся ему на язык. Но есть внутри него маленькая часть, которой он сам немного побаивается. Она покрыта ореолом загадки, она местами темна, она извивается внутри него, как змея, и внутренняя дрожь, которую она вызывает, совсем не светла. Это тоже мечтание, но какое-то другое, странное и горячее, как уголь, только что побывавший в костре. Жюльену сложно дать себе в этом отчет, но он все-таки может - съеживаясь, как перед лицом огромного и неведомого противника. Он мечтает о месье Тентаньяке. Это мечтание не имеет четкой формы - Жюльен не может определить границы своих желаний, но безошибочно определяет: даже одна мысль о предмете этого мечтания (а сколько их обычно, этих мыслей!) поднимает в его душе волну необычайного волнения, в животе становится удивительно пусто, а в груди, наоборот, раздувается огромный шар. Когда месье Тентаньяк рядом, Жюльен и вовсе с трудом может держать себя в руках: смущается, отоводит взгляд, точно девица, только бы не выдать себя, не пересечься с ним взглядом - у месье Тентаньяка пронзительные глаза, как у кошки, и Жюльену кажется, что тот вмиг раскроет все его помыслы, даром что многие из них остаются тайной даже для него самого. С месье Тентаньяком он почти не разговаривает, но четко помнит каждую из их коротких бесед. Однажды месье Тентаньяк, протягивая ему донесение для брата, случайно коснулся его руки. Кончики пальцев после этого жгло еще полдня, будто Жюльен по недосмотру сунул их в кипяток. Однажды месье Тентаньяк ему улыбнулся, но это, конечно же, ничего не значило, ведь заслужить его благосклонную улыбку - несложное дело. Однажды он даже обратился к Жюльену по имени, и Жюльен долго удивлялся тому, что месье Тентаньяку оно, оказывается, известно. У Жюльена подрагивают руки, когда он думает, куда могут простираться его мечтания. Он точно знает, что хочет быть рядом. Что хочет чем-то отличиться, чтобы в улыбке месье Тентаньяка, обращенной к нему, было что-то особенное, отличающее ее от сотен других его улыбок. Что хочет прикоснуться... ведь месье Тентаньяк красив, пусть и немногие так считают, но редко кто может отказать ему в очаровании... На этом мечтания обрываются. Жюльен не хочет думать о дальнейшем. Вечерами он пытается привычно излить свои чувства в песню, но получается из рук вон плохо. Струны выскальзывают из-под пальцев, голос срывается, глаза начинают слезиться от дыма костра, и в этом дыму, в дрожащем от жара воздухе Жюльен видит силуэт сидящего напротив месье Тентаньяка, мерцание его прищуренных кошачьих глаз. Напряжение внутри него растет с каждым днем, и от этого Жюльен становится тревожен и раздражителен. Черная змея в его груди словно бы разрастается и набухает, обвиваясь вокруг внутренностей и сдавливая их, и он не знает, как освободиться от этого тягостного, мешающего ощущения. Иногда ему почти больно, и он тщетно пытается не обращать на это внимания. Он надеется лишь на время: что оно сгладит, притушит все, - но даже оно оказывается здесь бессильно. Все решается в один вечер, когда шуаны празднуют мелкую победную вылазку: днем смогли разжиться едой и порохом, убили несколько синих, а из своих никто даже не был ранен, и поэтому устраивается небольшое пиршество. Жюльен сильнее обычного налегает на вино, но и оно не приносит желанного облегчения. Тогда он пьет полынную настойку из горла чужой фляжки и после этого совершенно теряет способность что-то соображать. Он сам, пошатываясь, подходит к месье Тентаньяку и что-то говорит ему, сбивчиво, стыдливо, опустив взгляд. Потом медленно опускается на колени - все-таки он выше месье Тентаньяка почти на голову, - неловко утыкается лбом куда-то ему в живот и замирает так, чувствуя лишь, как тяжело клокочет во всем теле загустевшая от опьянения кровь. Он слышит смех. - Как будто я слепой, - говорит месье Тентаньяк, а Жюльен слишком пьян, чтобы понять смысл его слов. - Идем. Ему протягивают руку, и он бездумно, в страстном порыве человека, исполнившего свою мечту, берется за нее. Они идут куда-то, он спотыкается о корни деревьев, потому что не видит вокруг себя ничего, даже фигура месье Тентаньяка скрыта от него; все, что он различает - это лишь огромное, черное небо над своей головой и яркие пятнышки звезд. Небо покачивается и кружится вокруг Жюльена, и ему кажется, что он танцует в этом небе, подхваченный какой-то невидимой силой, и он готовится засмеяться, но тут его заводят в темный, душный, пропахший сеном сарай и закрывают дверь. - Что... - у Жюльена с трудом шевелится язык. - Что это все зна... Из темноты до него доносится тихий смех. - А ты еще не понял, лапочка? Все это время, - голос приближается, и Жюльен чувствует чужое дыхание на своей груди, - тебе было достаточно просто попросить. - О чем? - спрашивает было Жюльен, но тут ему закрывают рот чужие губы - жадные и властные, прикосновение которых заставляет его почувствовать себя легкомысленной селянкой, которых, должно быть, в этом сарае побывало уже довольно... Все решается именно тогда, на примятом колком сене. Жюльен не понимает, что с ним собираются делать, но у него нет ни сил, ни воли к сопротивлению. Его торопливо раздевают, и в его ухо проникает жаркий шепот: "Ты такой красивый", отчего Жюльену почему-то хочется вскочить и бежать прочь, точно это может помочь ему. Но он совершенно беспомощен, он только и может, что бесполезно шарить руками вокруг себя, когда его бесцеремонно переворачивают на живот. - Я... я... - у него в голове стучит паническое "я не хочу", но язык отказывается повиноваться, горло сводит судорогой, а в следующую секунду его рот оказывается плотно заткнут - ему на язык настойчиво лезут чужие пальцы. - Оближи, - звучит короткий приказ, и у Жюльена разом пересыхает во рту. Осторожно он касается пальцев сухим, как доска, языком. Тот, кто лежит на нем сверху, вдавливая в сено всем своим весом, разочарованно вздыхает. - Так будет хуже... Пальцы исчезают, и спустя секунду Жюльен слышит звук плевка. Ему страшно так, как никогда в жизни не было - даже когда вокруг него свистели пули, он не испытывал такого животного, всепоглощающего ужаса. Он хочет сказать что-то, чтобы остановить это, ведь это так неправильно, фальшиво, он всего этого не хотел... но все мысли разом пропадают из головы, сметенные волной острой, постыдной боли. Все решается именно так - совсем не так, как он мог представить себе, резко и грубовато. В движениях другого человека не чувствуется ничего, кроме какой-то застарелой привычки: он как будто выполняет то, что давным-давно выучил наизусть. Жюльен лежит неподвижно, боясь даже пошевелиться, чтобы не оказаться разорванным надвое, до крови кусает запястье и пытается убедить себя в том, что того, кто делает с ним это, он когда-то сделал предметом своих мечтаний. - У тебя первый раз? - от этого шепота почему-то хочется вытошнить. - Умница... Все заканчивается. Только боль не проходит, просто уходит куда-то на второй план, встает Жюльену за левое плечо, и он смутно предчувствует, что она расстанется с ним еще очень нескоро. Его почти ласково треплют по голове. - Пора вернуться, пока не хватились, а? Жюльен не отвечает. Другой человек ждет недолго, а потом уходит - Жюльен слышит удаляющиеся шаги и тихий скрип двери. Только после этого он наконец-то переворачивается на спину и бездумно смотрит смотрит в потолок - непроглядно-темный и удивительно тяжеловесный: кажется, еще секунда, и он обрушится на Жюльена и раздавит его. Но Жюльен ловит себя на короткой мысли, что будет этому только рад. После этого приходит пора опустошения. Жюльен думает, что будет испытывать к тому человеку омерзение, но этого не происходит - теперь он смотрит на него с полным равнодушием, и даже когда тот, передавая ему донесение, снова (случайно?) дотрагивается до его руки, Жюльен ничего не чувствует. Черная змея внутри него исчезла, но и для светлого трепета места не осталось: и то, и другое вытеснила какая-то масса однородной серости. Жюльен никому об этом не говорит. Должно быть, и это как-нибудь решится. А если и не решится - все равно.