Вандейские драбблы

Ужасную дыру представляет из себя Нуармутье в течение всего года — по пустынным улицам гуляет ледяной океанский ветер, покачивает одинокие мачты в порту и гоняет по пристани мусор, только кое-где в окнах горит свет да раз в неделю ударит гулко и безответно колокол в старинной Сен-Филибер. Только ближе к лету начинает там пробуждаться жизнь — открываются прибрежные кабаки, устраивается под сенью распустившихся деревьев прибывшая с континента ярмарка, и на улицах появляются гуляки, деловитые служанки, бегущие куда-то с поручениями, новоприбывшие моряки и — в неожиданном изобилии, — пьяницы. Все остальное время остров пустынен до того, что можно вообразить, будто там прошла чума или холера. Гостей там, пока не прогреется как следует воздух и не проглянут первые почки, не видать — потому-то редкие прохожие провожали удивленными взглядами человека, который появился на улицах одним апрельским утром. Никто толком не знал, откуда он взялся на острове — прибыл ли на лодке или пришел по суше, не испугавшись, что внезапно нахлынувший прилив может безжалостно смыть его в океан и отправить на дно. Судя по тому, с каким интересом он разглядывал хилые, покосившиеся дома и невзрачные рыбацкие лодки, на Нуармутье ему довелось побывать впервые, и он, что удивительно, увиденным оставался вполне доволен. Впрочем, это было не единственным в его облике, что привлекало внимание: те, кто встречался ему на пути, с простодушным изумлением разглядывали его странный наряд. По всему, пришелец напоминал не то бродягу, не то заблудившегося актера, ибо одет он был вычурно, но вместе с тем до крайности нелепо. Непонятно, что на нем выглядело наиболее глупо: то ли шелковые чулки, явно не из дешевых, но до смешного не сочетавшиеся с грязными, стоптанными башмаками, то ли некогда расшитый, а теперь зиявший прорехами плащ, в который пришелец был замотан, как в тогу, то ли широкий шелковый пояс, явно принадлежавший ранее какому-нибудь почтенному кюре, то ли, в конце концов, помятый бархатный берет с фиолетовым пером, который незнакомец достал черт пойми откуда. Впрочем, своего странного вида он отнюдь не стеснялся и вовсе не стремился спрятаться от посторонних глаз, благодаря чему почти все из встреченных им людей с первого же взгляда окрестили его сумасшедшим. Проходя мимо замка, безумец поежился, потому что на площади на него напал порыв лютого ветра, но упрямо продолжил свой путь —, а направлялся он, как выяснилось, прямиком в порт. Пожалуй, это было единственное место на всем острове, где было более или менее многолюдно: не так давно к пристани причалили несколько рыбацких лодок, и теперь их хозяева выгружали наловленное добро. Одна из рыб, застрявших в сети, сделала последнее усилие к тому, чтобы спастись, и выпрыгнула за борт, но, не рассчитав собственных сил, приземлилась на пирс и беспомощно забилась у ног проходившего мимо пришельца. — Следил бы за своей добычей, милейший, — доброжелательно посоветовал он зазевавшемуся рыбаку, хватая рыбину за склизкий хвост и бросая ее обратно в лодку. — Так-то она у тебя вся разбежится. Тот посмотрел на доброхота мутным глазом — второго не было видно за расплывшимся на половину лица синяком, — и буркнул неохотно: — Сам справлюсь. Ничуть не обидевшись, пришелец пошел дальше и вскоре, отряхнув перед входом башмаки, зашел в здание морской администрации. Там было ничуть не теплее, чем на улице, а стены настолько пропитались сыростью, что незнакомец начал мелко вздрагивать от каждого собственного движения. Перед тем, как открыть дверь в конце коридора, он остановился, чтобы подышать себе на пальцы, ибо они успели, очевидно, порядочно занеметь, и его, замешкавшегося, чуть не сбил с ног вышедший из кабинета широкоплечий человек с красным, ничего не выражающим лицом. Пришелец не успел пискнуть, как его бесцеремонно оттеснили в сторону и, не удостоив его даже взглядом, удалились. Ошеломленно посмотрев вслед человеку, который позволил себе так с ним обойтись, пришелец поспешно юркнул в приоткрытую дверь и с облегчением вздохнул: внутри было тепло. Кабинет был невелик, и большую его часть занимал массивный стол, за котором сидел, лихорадочно исписывая какие-то бумаги, щуплый сосредоточенный человек в местами плешивом парике. На гостя он взглянул подозрительно и даже с презрением. — Что вам нужно? — отрывисто спросил он неприятным, каркающим голосом. Пришелец стянул с себя свой несуразный берет и замер в нерешительности, сминая его в руках. — Меня ваш мордатый чуть не убил, — зачем-то заметил он. Но симпатии к нему у чиновника от этого не прибавилось совершенно. — Это месье Леруа, начальник порта, — отрезал он. На лице пришельца появилось раздосадованное выражение: очевидно, подобные казусы происходили с ним не впервые. — Вот оно что… ладно, — вздохнул он, стремясь замять возникшее неудобство. — Мне сказали, у вас тут может служба найтись. Для человека, которому наверняка уже исполнилось сорок, он вел себя удивительно неуверенно, и от этого в голосе чиновника, и без того успевшего разглядеть его с головы до ног, прибавилось подозрений: — А документ у вас есть? Пришелец подал ему документ. Его собеседник бегло просмотрел несколько не первой свежести бумаг и снова поднял глаза. — Месье-де Тинги? — сухо переспросил он. — Именно, — кивнул гость и еле уловимо приосанился. — А вы… — Теодор-де Ламбер, начальник интендантства, — тут только его собеседник счел нужным представиться. — Тут сказано, что вы женаты. Мимолетный ужас отразился на лице визитера, и он заговорил тише: — Супруги со мной нет. Удовлетворившись этим ответом, чиновник бегло просмотрел вторую бумагу — какое-то наспех составленное рекомендательное письмо, - и, что-то про себя просчитав, убрал его в ящик стола. Гость, заметив это, оживился. — Зайдите к комиссару, его фамилия Пеллетье, — посоветовал ему интендант, черкая что-то на бумаге и протягивая ему. — Он решил подыскать заместителя. Вы найдете его тут завтра. — Спасибо, — обрадованный, ответил гость, и бережно спрятал поданную бумагу в карман плаща. Чиновник по-прежнему прохладно смотрел на него. — И не называйте кого попало «мордатым», пока не выясните, кто перед вами, — сказал он, подводя в разговоре черту. Судя по всему, множество слов готово было сорваться с языка у пришельца, но он смог удержаться, сам себе наступив на ногу, и счел за лучшее откланяться.