Вандейские драбблы

Анриетта, вздрагивая про себя, проворно забралась кончиками пальцев под нижнюю кромку рубашки д'Эльбе, только хотела было потянуть ее наверх, но ее запястья тут же оказались мягко, но неумолимо перехвачены. — Нет, — раздался из темноты спокойный и твердый голос, и Анриетта не стала спорить. В потемках, чувствуя на губах и шее жадные поцелуи, меньше всего стоило тратить время на пререкания, и она сдалась. Тепло чужого тела она привычно ощущала через два слоя ткани: ее тоже не раздели до конца, оставив на ней одну лишь сорочку, и сорочка эта мешалась, собираясь в несколько слоев складок, Анриетта недовольно ерзала и порывалась избавиться от надоевшей одежды, но в последний момент останавливалась, точно прихваченная ледяным взглядом матушки. Непристойно, ужасно, греховно - то, чем они занимались, и без этого было таковым, а оставаться полностью обнаженной и вовсе было чем-то немыслимым. Больше всего Анри мечтала о том, чтобы от сорочки ее избавил Морис, но тот упрямо не трогал ее, словно оставляя ей последний бастион обороны. И себя раздеть не давал — сегодняшняя попытка была далеко не первой и, как думала про себя девушка, не последней. — Почему вы не раздеваетесь? — спросила она утром, едва проснувшись. Морис сонно уставился на нее и медленно моргнул. — Т-тебе не понравится то, что ты увидишь, — коротко ответил он и сел на постели. Анриетта тут же вскочила следом за ним. — Почему вы так уверены? Я хочу попробовать! — Нет, — последовал все тот же непререкаемый ответ. Пришлось послушаться: Анри по опыту знала, что, когда д'Эльбе начинает отвечать таким тоном, переубеждать его так же бесполезно, как пытаться в одиночку сдвинуть с места груженую камнями телегу. Но разговор она не оставила вовсе, лишь отложила на вечер, к возвращению Мориса из штаба. Да и момент был подходящий — он как раз, давя зевки, начал стягивать сюртук. — Вы меня боитесь? — осторожно спросила Анри, приближаясь к Морису со спины. Он едва заметно вздрогнул, когда она легко коснулась его плеч, скользнула ладонями вниз, ближе к талии. — Почему ты так д-думаешь? — Вы не даете мне вас рассмотреть, — Анриетта выглянула из-за его плеча и, поймав взгляд своего отражения в зеркале, мимоходом состроила шаловливую рожицу. — Как будто я испугаюсь и убегу. На лице Мориса появилась усталая улыбка. — Н-не исключено. — Прекратите так о себе говорить, — нарочито сердито сказала Анри и поцеловала его в щеку. — Ну же, позвольте мне. А вы, если хотите… — она глубоко вдохнула, отгоняя от себя рой нравоучительных видений из прошлого, — можете и меня раздеть… Он не торопился с ответом, очевидно, затронутый ее словами, и по тому, как дрогнуло его лицо, можно было понять, что он колеблется. Анриетта сильнее сомкнула объятия, готовая, если что, задействовать еще больше поцелуев для подкрепления своих слов, но тут Морис решился сам: осторожно отстранил ее, чтобы иметь возможность повернуться к ней лицом, и заговорил, чуть прикрыв глаза: — Хорошо. Я с-согласен. Анри не удержалась от торжествующей улыбки и, едва не подпрыгивая от нетерпения, ждала, пока он привычно разоблачится. Требовательно подала голос она лишь тогда, когда он остался в одной рубашке. — Стойте. Я сама! Склонив голову в знак шутливой покорности, он вроде бы ждал спокойно, пока она приблизится к нему, но в глазах его металась тревога, причину которой Анри искренне не могла понять. Неужели он действительно думает, что она может испытать к нему хотя бы толику отвращения? После всего, что было между ними… — Все хорошо, — зачем-то пробормотала она и, не дожидаясь ответа, решительно потянула с Мориса рубашку. Он не противился, наоборот, поднял руки, помогая ей, но, оставшись полностью обнаженным, инстинктивно обхватил себя за локти. Плечи и руки его мгновенно покрылись мурашками, и виной тому был вовсе не холод — стоял конец августа, и в палатке было чудовищно душно, до того, что Анри с трудом могла сделать вдох; хотя, может, у нее просто сперло дыхание от того, что ей наконец-то удалось добиться своего. Решительно ничего пугающего ей не открылось — не считать же было таковым то, д'Эльбе был худ почти до болезненности, а его левое плечо пересекало несколько косых шрамов, до которых Анри, ведомая каким-то странным любопытством, тут же дотронулась кончиками пальцев. Морис вздрогнул, но руки ее не убрал. — Это было давно, — зачем-то счел нужным пояснить он, — еще в П-польше. Осколки. Анри, обведя контур самого глубокого рубца, молча прижалась к нему губами. Морис почти невесомо привлек ее к себе, и она тут же ощутила его теплую ладонь под тканью своей сорочки — сначала, привычно, на бедре, затем на пояснице, и от этого простого поглаживания по всему телу разлилась волна горячей дрожи. Анри этого хватило, чтобы забыть обо всем ненужном и мешающем — подцепив подол сорочки, она помогла Морису избавить себя от нее. И замерла, давая рассмотреть себя, не поддаваясь искушению поежиться и закрыться. Никто еще не мог видеть ее такой — нагой, открытой, удивительно беспомощной… Несмотря на духоту, на секунду ей стало холодно, когда она ощутила на себе внимательный, почти изучающий взгляд, и, как она ни пыталась скрыть это за маской внешнего спокойствия, Морис почувствовал ее неловкость. — П-прости, — проговорил он, поднимая взгляд и глядя ей в глаза, — прости человека, которому редко выпадала в-возможность увидеть нечто настолько п-прекрасное… — Вы мне льстите, — смущенно бормотнула Анриетта, с радостью прячась в его объятиях; чувство соприкосновения обнаженных тел кружило голову, и девушка, потерявшись на секунду в собственных ощущениях, прижалась к Морису как можно сильнее, безошибочно чувствуя, как он отвечает ей тем же. — По-моему, — несмело пробормотала она, поднимая голову от его плеча, — так стало лучше… — По-моему, — в тон ей ответил Морис, прежде чем мягко поцеловать ее, — ты совершенно п-права.