Моралисты

— Давай, последний кадр! Она уже шевелится! - я, жмурясь, попробовала открыть глаза, но почувствовала на них непрозрачную плотную и черную ткань. Руки будто бы тоже были связаны, но при том еще и заведены за голову. Подрыгав и ногами, я с облегчением выдохнула, поняв, что хоть они свободны. Хотя особой радости это не добавило. — Что здесь?.. — успела поинтересоваться я, прежде чем повязку с моих глаз сдернули. Яркий свет ослепил, зажмурившись, я стала кашлять, ибо в горле изрядно пересохло, и стоял четкий вкус жеванных сигарет. — Происходит… — В рассыпную! — грозным голосом Хиддлстона приказала эфемерность передо мной. Послышался топот ног, смех и шебуршание, руки мои быстро развязали, и я, пошевелив ими, словно пробуя свободу на вкус, схватила за ворот того, кто сидел на мне. — Какого?.. — только хотел возмутиться мужчина, как мы оба свалились на пол с дичайшим грохотом. Как ни старалась я в полете оседлать Тома, все равно оказалось так, что он был сверху. Его смачное и тяжелое дыхание обожгло мое лицо, запястья сдавили сильные руки, в пах уперлось твердое колено. Я замерла, стараясь не дышать слишком громко, но получалось плохо. Впрочем, Том мог и не заметить этого, потому что, не отрываясь, смотрел в мои глаза. Тело отзывалось волнами мурашек и тяжестью, липкой и тягучей, в низу живота. Мышцы на шее проступили от напряжения и явственного сопротивления, зрачки, должно быть, почти скрыли радужку, грудь вздымалась и опускалась, касаясь затвердевшими сосками рубахи Хиддлстона через тонкую ткань футболки. Остаточная влага в волосах освежала, правда, не так сильно, как осознание того, что происходило со мной в данный момент. Сколько времени прошло, как долго мы так лежали, смотря друг на друга в непоколебимом смирении и смиренном, царственном покое, никто сказать не мог, поэтому нас прервал нелепый возглас Эвана Питерса. Том, словно очнувшись, слетел с меня, скрипя зубами и напрягая мышцы шеи. Я поднялась на ноги и, отряхнувшись от мнимой пыли, изогнув бровь, осмотрелась по сторонам. В углу, у двери собрались все легким полукругом, шушукаясь и подавляя смешки. Переглянувшись с Хиддлстоном "аля-Чо за мем?", мы дружно пошли к толпе, узнать и посмеяться вместе с ними. Меня сразу же пустили вперед, в центр круга, где, держа фотоаппарат и гаденько улыбаясь, стоял Райан Рейнольдс. — А, Лэйн, если не ошибаюсь? — коряво спросил он, смерив меня лицемерным взглядом. — Дэдпул ошибается часто. — суровым голосом ответила я, в толпе послышались скудные смешки. Райан протянул мне фотоаппарат с вольным жестом, на что я ответила недоумением и подозрением. Приняв «презент», я уставилась на маленький экранчик, на котором транслировалась фотография: на диванчике, со связанными руками и завязанными глазами лежала я, а сверху с похотливо-довольнющей рожей сидел Хиддлстон, потирая руки и глядя в камеру. Сквозь зубы выдохнув, я поискала взглядом Тома в толпе и, не найдя, вернулась к камере. Следующим кадром стал эпический видок плачущего голого Хиддлстона, сидящего, поджавшего ноги, рядом с диваном, на котором я, в темных очках и с дымящейся сигарой в зубах, сидела, убрав руки за голову и закинув одну ногу на другую. Картинка была реальной, я это понимала, отчего и засмеялась, прикрыв рот рукой. Все вокруг захихикали тоже, но как только я быстро смолкла, зло глядя на всех, замолчали, позаткнув рты. Еще раз окинув толпу актеров с мировой известностью гнусноватым, гнилым взглядом с налетом ярости и раздражения, я вернулась к фотоаппарату, глазея на экран и одна за другой рассматривая снимки. Некоторые из них, как, к примеру, снимок, где я, сидя на диване, закрывала одной рукой глаза, а другой сжимала в руках игрушечный разноцветный пистолет, направив его на Рейнольдса, Питерса и Джекмана, сидящих с завязанными руками и ртами, были забавными, а некоторые, как, к примеру, тот, на котором крупным планом был мой зад с чьей-то ладонью на правой ягодице, ужасно возмущали. Истерично хихикнув, я недовольно посмотрела на всех. — Чья рука? — мой голос был, как шипение змеи, и все, зароптав, стали отступать. На месте остался только Фассбендер, стоя, сложив руки на груди и премило улыбаясь. Казалось, моргнешь, а у него над головой появится нимб, ну, а за спиной — белоснежные перьевые крылья. С красным лицом, будто бы я — не я, а вареный рак, я подошла к Майклу и ткнула его пальцем в грудь. — Твоих рук дело? .. — Нет! — театрально вскинув брови, воскликнул мужчина. Преодолевая смущение и пунцовый цвет своих щек, я стала обходить каждого из присутствующих и спрашивать, он ли это сделал. Но никто, конечно, не признался. Поэтому, вернув фотоаппарат Райану, я вернулась на диван и взобралась на него, подобрав ноги под себя. На мои плечи, напряженные и затекшие, легли теплые мягкие ладони, длинные пальцы впились в мышцы и стали их разминать, бархатистый голос послышался над ухом, все нутро сжалось и завертелось, завязавшись узлом от смущения. Краснота с моих щек не ушла, лишь наоборот усилилась, поэтому я прикусила язык и стала слушать звучный низкий голос Хиддлстона, который специально понизил его до критической степени сексуальности и томности. — Ты знаешь, что ходить по кораблю в одних трусиках и футболке опасно? .. — Но не противозаконно. — сдавлено пискнула я. Том рассмеялся, его невесомые руки испарились с моих плеч, а сам он оказался рядом со мной, сидя и смотря прямо в мои глаза. Его бледноватая кожа светилась легким румянцем, он сложил руки на груди и положил на них голову, продолжая смотреть на меня. — Никто не хочет, чтобы ты пострадала, — подумав, сказал Том. Я выпучила глаза, как рыба, и стала глотать ртом воздух, будто бы узнала, что на здесь мы задержаны навсегда. — Но ходить по кораблю, полным мужчин, в таком виде, либо глупость, — он остановился и кашлянул, его живот заурчал. — Либо провокация. — Я относительно умная, — намеренно насаживаясь на этот «крючок», почти пропела я, понимая, что это успеет перетечь во флирт, а если учесть то, что одежды на мне почти не было, то это становилось притягательно-опасным. Хиддлстон рассмеялся, глубокие ямочки на его щеках проступили явственно, он ткнул пальцем мое бедро, ногтем поводив по нежной коже. Я судорожно выдохнула, сжав край футболки руками. Том, облизнув нижнюю губу, как котик, отвернулся, но палец не убрал. — Ключевое слово здесь — относительно? — поинтересовался он сладким, приторным, сахарным голосом. — Да. Относительно. — прогундосила я, отодвинувшись. — Например, для тебя я слишком умная… Хиддлстон вновь обрушил на меня град своего смеха, словно услада, и, повернувшись, сверкнул глазами. — Значит, это провокация? — промурлыкал он. Я натянуто улыбнулась. В горле пересохло, когда мужчина встал: его длинные ноги выпрямились, тонкие жилистые руки потянулись ко мне, овал лица очертился светом, полумрак языками выхватывал тени — прямой нос, тонкие губы, острый кадык, грудь, стянутая будто бы тесной рубашкой, пряжка ремня, ширинка штанов… Выдохнув, я вжалась в диван, замотав головой. Том расплылся в улыбочке, тенистой и едва различимой. — Тогда идем со мной, — он взял меня за руку и потянул за собой. — Будем восстанавливать баланс внимания на корабле. А то оно скакнуло в твою сторону после завтрака… Мужчина выволок меня из комнаты под своры удивленных и подозревающих взглядов, захлопнув за собой дверь левой пяткой. Вдоль по коридору мы шли молча, но и без слов, в принципе, все было ясно и понятно. Его рука сжимала мою ладонь, как большая теплая варежка, поэтому к чувству волнения добавилось чувство крайней радости и смущения. Том втолкнул меня в гардеробную, в которой я была недавно с МакЭвоем, и неплотно прикрыл дверь, словно ожидая кого-то еще. Он прямой рукой указал на шкаф с его именем, и я подошла к нему, открыв: ряды выглаженных рубашек пахнули на меня свежестью: брюки, ремни, перчатки, пиджаки… Сложилось ощущение, что для Тома важнее вид, чем удобство. И в голове сразу же всплыла его грудь и торс, стянутые белой тканью рубашки. Хмыкнув, я вытащила в свет первую попавшуюся вешалку и тут же об этом пожалела, соотнеся в своей голове пропорции Хиддлстона и свои. Бедра у меня были, кажется, значительно больше… — Отвернись, чтобы не было провокации, — постаралась проворковать я, и Том, дернув бровями, отвернулся к двери. С максимальной скоростью скинув футболку, я надела рубашку и стала ее застегивать наспех, иногда путая пуговицы и петли. Закончив с рубашкой, я сдавленно застонала от досады, ибо ткань была почти прозрачной. Фыркнув, я надела сверху пиджак и принялась влезать в брюки. Внизу они, как оказалось, болтались, а бедра обтянули знатно — попа приподнялась, теперь была оттопыренной и торчала из-под пиджака. Найдя в шкафу с одеждой кеды, я, удивившись, надела их, пусть они и были размера на четыре больше. Зато обувь удобная. Похлопав себя по бокам и коленям, я кашлянула и, дождавшись, когда Том повернется ко мне, улыбнулась столь глуповато и туповато, что он неловко оскалился, почесав макушку. — Очень, — с явным британским акцентом проговорил мужчина. — НЕ провокационно. — У тебя хороший вкус, — сказала я, когда мы покидали гардеробную. Футболка, в которой я недавно щеголяла, осталась в шкафу Тома. Да и он, кажется, против не был. Мы вернулись на кухню, так как время обеда уже подошло. Фассбендер и МакЭвой заняли нам места за привычным последним столом, Хиддлстон направился туда. К сожалению, к досадному недоразумению, взглядов на мне не поубавилось, но я активно убеждала себя, что это от одежды, которая оказалась на мне. — М, мой секс, — радостно проговорил Майкл, его щетина блеснула. — Долго же ты спала… — Добрый день, Лэйн, — добропорядочно поздоровался Джеймс. Я кивнула ему, проигнорировав Майкла. — Привет, Джеймс. — Переодевались? — с шипением спросил Фассбендер, разглядывая темно-синий пиджак на мне. Я улыбнулась, словно ангел. Мужчина, дождавшись кивка со стороны Тома, вернулся к еде. Я тоже приступила к обеду. Опустошив тарелку с супом, я принялась за второе — вроде как, ростбиф. Все было пресно, не по моему вкусу, понравился мне только апельсиновый сок, поэтому, испив его, я стала сидеть и слушать, о чем стали говорить актеры. — Какие новости? — прожевывав кусочек мяса, спросил Том. — Бейл спит, Эванс решил стать нарко-бароном, Питерс курит муку, — без особого энтузиазма ответил МакЭвой. — А какие новости у тебя? — Подавил провокации, — беззаботно ответил Хиддлстон, и рука его, скользнув по моей ноге, сжала ее. Вскочив на ноги так быстро, что стол чуть было не вскочил следом за мной, я распрощалась со всеми обрывчатыми «Хочу спать. Мне нужна кровать» и смылась в спальню. Там было безлюдно, поэтому я, раскопав на кровати Тома альбом с рисунками и карандаш, уселась у стены, параллельной двери, и стала делать наброски окружающей меня обстановки. Рука не слушалась, сама чертила и выводила тонкие линии, в результате чего на листе красовался портрет Хиддлстона…