Асмодей

      Легкий порыв влажного ветра, неосторожно задев приоткрытое окно, ворвался в душную комнату, освещаемую свечами на позолоченном канделябре, который имел несколько разветвлений. Изящно изогнутый, подобно Лернейской Гидре, и когда ветер, очередной раз ворвавшись в комнату, игриво пробегает по языкам пламени, существо словно оживает. Это матовое свечение падает на стены, стеллаж с книгами, выхватывает из мрака бледное лицо, острые скулы, отражается в темных глазах каким-то таинственным оранжевым светом. Свечение падает на тонкие длинные пальцы, которые неторопливо скользят по шершавой поверхности гребня. Угольные волосы, обычно аккуратно собранные в низкий хвост, сейчас спадают на плечи, спину, лезут в лицо.        — Ты всё ещё не готов? — недоумевающее лицо Анны появилось в беззвучно раскрывшейся двери, затем и всё тело.        — Ты, вероятно, забыла постучаться… — окинув гостью мимолётным взглядом, Итачи провел гребнем по шелковым волосам. — В чём дело? — поинтересовался он, увидев, как дорогая сестра едва сдерживает уголки губ, дабы те не растянулись в озорной улыбке.        — Тебе надо было родиться девчонкой.        — Это привилегия аристократов — быть изысканными, — прошептал Итачи, ничуть не смутившись.        — Вне всякого сомнения, — Анна провела кончиками пальцев по его волосам. — Я и не сомневалась, что за время своего отсутствия ты не растерял ни капли своего самолюбия. Отец рассказывал, что ты бывал в Голландии, учился у одного владельца военной судостроительной компании и достиг там успехов. Ты так и не рассказал мне ничего.        — Вся история моего пребывания в Голландии лишена красочных происшествий, и я не сделал ничего важного для своей судьбы. У меня там были неприятности, и я бы предпочёл больше не возвращаться к этому вопросу, дорогая Анна. К тому же, сейчас нам пора спускаться… — он повернулся к ней, обхватил нежно ее лицо ладонями и почти невесомо коснулся губами ее лба.        — Милорд, — осторожно постучался Альберт, затем открыл дверь. — Госпожа… Вас ожидают в зале.        — Спасибо, сейчас спустимся, — Итачи развернулся и подобрал со стола ленту под цвет волос, — Завяжи-ка мне, Анна. ***        — Сюда пригласили всю знать Лондона? — больше досадно, чем удивленно прошептал Учиха, спускаясь к гостям.       Эти лица… Итачи невольно сбавляет шаг, взгляд тускнеет. Эти лица лживы и полны лицемерия. Половину гостей составляют малознакомые, а то и незнакомые люди, наблюдающие за молодым графом сквозь пелену надменности и неприязни, под покровом улыбающихся лиц. Старые знакомые, коих было гораздо меньше, надевшие маски радушия и сердечности — все они, так или иначе, задействованы в этой большой игре за выживание. И все они стоят на шахматной доске. Но какие бы цели они не преследовали — в этой игре они всего лишь пешки. А это представление является гонгом, оповещающим её начало.       Воистину, под руководством Бенджамина, всё, как и всегда, превосходило ожидания. Словно Итачи и не уезжал никогда. Еда, музыка, танцы — всё, как подобает знатному аристократу.       Люди подходили, представлялись, интересовались о его жизни вне родного поместья. Всем было интересно, любопытно то, о чем он так желал забыть. Бесспорно, за эти четыре года случалось и хорошее, да и опыта больше набрался, что в жизни, что и в корабельном деле. Зато многое пришлось пережить, да и через многое пройти. Но сердцем он всегда был здесь, рядом с сестрой. Этим лицам плевать на то, что случилось. Ведь сейчас у них есть повод пить и веселиться. Сестра следовала рядом и рассказывала о важных людях из компании, с кем стоило укрепить связи, пока не исчезла куда-то.       Там, где-то в толпе, он замечает знакомую фигуру. Длинные руки, рельефные мышцы, спина красивая, прямая. А белые короткие пряди, как и всегда, рассыпаны на лбу, и по бокам гладко причесаны; аккуратные высокие скулы; хоть и не видно губ, однако мелкие складки, образовавшиеся вокруг глаз, выдают его улыбку. А глаза голубые-голубые, словно синева моря в полуденный час, когда солнце ярче всего. Он отвлечен беседой с какой-то дамой, но стоит Итачи сделать еще один шаг, как взгляд обоих устремляется на него.       Немного волнительно. Ведь Итачи все это время думал о нем, хоть и не писал ему ни разу. Уехал не попрощавшись, не помирившись после размолвки, и так и не нашел слов, что мог бы написать дорогому человеку. Тем не менее, в каждом письме, отправленном Анне, было его имя. Он не мог о нем не спрашивать.       Подняв подбородок и не разрывая взгляда, он стал приближаться к стоящей паре. В этих глазах перестала отображаться радость, они обеспокоены и напряжены. Что в них? Злоба?       Итачи смешался, опустил глаза, а когда снова их поднял, встретился близко с его взглядом. Он пристально смотрит, и очевидно, что внутри его разрывают злость и обида.        — Бастиан… — шепчет едва слышно, но горло что-то сдавливает, и все слова, что он хотел сказать, куда-то пропадают.       Тот делает еще один шаг навстречу, уголки губ слегка вздрагивают и вытягиваются в улыбку, отчего на щеках образуются ямочки. Он вдруг подается вперед и крепко сжимает Итачи в объятии. «Как же я скучал» — шепчет глухо, хлопая по спине. Он отпускает его и читает во взгляде негодование. Губы того вздрагивают, но не решаются произнести что-либо.        — Я знаю все, — говорит Бастиан, читая немой вопрос, адресованный ему, — твоя сестра показывала мне письма, — он поджимает губы. — Я злился поначалу, но потом успокоился.        — Не представляешь, как я изводил себя мыслями о произошедшем, и ждал, и боялся этой встречи…        — Сейчас, дорогой Итачи, — он снова хлопает по спине, — время наслаждаться весельем. Потом расскажешь мне всё. Мне тоже столько нужно тебе сказать и… я рад, что ты, наконец, вернулся, — добавляет он, и в голосе его искренность.       Эта теплая, успокаивающая улыбка… Как же не хватало ее…       Бастиан — кузен по линии матери. Он, как и покойная матушка Итачи, англичанин с французскими корнями. Возможно поэтому и картавил немного, хотя, это никак не должно зависеть от происхождения, однако прекрасно дополняло его образ «француза». С Итачи они хоть и не росли вместе, не отличались в детстве особо теплыми отношениями, тем не менее, с переездом его семьи в Лондон, еще в юношеском возрасте, они достаточно сблизились. Бастиан всегда потрясающе умел вести беседу, легко, непринужденно, с шутками. И сейчас шутил непринужденно, улыбался искренне и тепло. Казался юным парнишкой, хотя был старше Итачи. Пусть и ненамного. Во многом он помогал отцу в компании и, по словам Анны, именно он и его отец держали наверху компанию с тех пор, когда покойный граф покинул всех.        — Некоторые мне здесь незнакомы, — растерянно произнес Итачи, оглядывая зал.        — О, так давай я расскажу хотя бы о некоторых, — с энтузиазмом произнес тот, улыбнувшись. — Доротту из соседнего поместья ты знаешь, с ней адвокат Леонард, младший сын славного рода Монгори, а этот, — продолжает, увидев кивок Итачи в сторону высокого тщедушного юноши с длинными белокурыми волосами, завязанные так же, как и у самого молодого графа, в хвост, и с лицом, носившим отпечаток беспутной жизни, — сын госпожи Розалин Фостер, которая стоит рядом. Очень сомнительный молодой человек.        — А кто этот господин с бароном Хант? — спросил Итачи, не отрывая от того взгляда. — Не помню, чтобы я был с ним знаком.        — Я не знаю, — повел руками Бастиан, — полагаю, что он тоже какой-то важный человек, раз ведет непринужденную беседу с бароном. ***        — Господи, Саске, ты только посмотри, жил невесть где, а вернулся и уже граф.        — Я оставлял на время поместье, господин Хант, но это не значит, что лишался титула. — Своенравный голос за спиной заставил обоих резко обернуться. — Как вам вечер, барон? Как здесь вашему собеседнику? Не помню, чтобы мы были представлены…        — Плохо, что вы с ним не представлены, — не растерялся, видимо, барон. — Это руководитель английского филиала японской торговой компании — господин Саске Иноа.       Парень с короткой стрижкой медленно и демонстративно кивает в знак почтения, отчего угольные пряди почти застилают глаза, однако в этом взгляде читается неприкрытый интерес, а на лице ухмылка. Большие темные глаза с не менее темными ресницами, прямой нос, хищная улыбка бледных губ, высокие скулы, твердый волевой подбородок. По сравнению с ним, Итачи кажется выше где-то на ладонь и взрослее.        — Иноа… — что-то знакомое неуловимо крутится в голове. — Чем же вы занимаетесь?        — Импортом и экспортом товаров, к тому же, я сотрудничал с вашим отцом некоторое время.       Лёгкая улыбка коснулась его губ. Улыбка, таящая нечто большее, нежели чем простое добродушие. Отпечаток какой-то затаенной иронии.        — Даже так? — он был несказанно удивлен. — Так почему же прекратили?        — К сожалению, наши мнения с уважаемым графом разошлись. Тем не менее, мы остались в хороших отношениях.        — Тогда почему моему кузену, который в компании давно, неизвестно о вас ничего?        Зал заполнился аплодисментами при звуках песен и восторженных голосов.        — Я не пересекался с вашим кузеном, — сказал Саске, — и ушел ранее, чем скончался ваш отец.        — Я слыхал, что вы какое-то время оттачивали свои навыки в Голландии, — вмешался барон.       Барону было лет около сорока; он был высокого роста, смугл, с короткими черными волосами, так же был весьма тщеславен, о чем говорили его искривленные в насмешке губы.        — Да, но там я провел лишь последний год.        — И где же вы были? — поинтересовался юноша, вскинув брови. — Расскажите.        — В Европе, господин Иноа. Я путешествовал и повидал много незабываемых мест.        — Надеюсь, вы как-нибудь поведаете мне эту историю, — ухмыльнулся тот, — в другой обстановке.        — А вот мне ваша фамилия кажется знакомой… — начал Итачи неуверенно. Ведь он точно слышал это раньше. — Не о вас ли идет слава хозяина борделя? — Он замялся. — Простите мне излишнюю прямоту, это меня не касается.       Юноша, прежде сохранявший холодную вежливость, оживился и, не сдержавшись, отпустил смешок.        — Что ж вы так грубо-то? — продолжал он улыбаться. — Это всего лишь место для отдыха. Ведь все мы нуждаемся в нём. И если пожелаете, можете порадовать нас своим визитом. О вашем отдыхе позаботятся наши лучшие эм… работники. Но так как вы будете гостем особенным, то я сам могу позаботится об этом.       Он снова засмеялся.        — Если вы сами будете заботиться об отдыхе ваших посетителей, то, боюсь, что вас на всех не хватит.        — Только вы, господин Итачи, — ухмыльнулся тот. — Только вы.       Однозначно, этот юноша такой же лицедей, как и большинство здесь присутствующих. Он юн, красив, богат и, возможно, не так прост, как это может показаться.        — Что ж, — добавил он, — прошу меня простить, меня, наверное, заждалась моя дама. Рад был познакомиться, граф, — и, не тая улыбки, также кивнул, как и в начале, и скрылся в толпе. ***       Лёгкий шум послышался в двери, и Итачи поднял голову.        — Почему ты ушел? — спросил Бастиан, проходя в комнату. — Я всё искал тебя.       Итачи, стоявший у открытого окна, развернулся и дрогнул уголками губ в попытке улыбнуться. Не вытянул.        — Погода портится, простудишься ведь.        — Я устал глядеть на все эти лица. Поэтому ушёл.       Бастиан, подойдя к кузену, закрыл окно и встал рядом, скрестив руки на груди.        — Они все пришли к тебе, — проговорил он, — нехорошо-то получается.        — Мне плевать, Бас. Ведь это мой дом. Они лицемерны и пусты. И они пришли сюда лишь для того, чтобы поесть, развлечься, посмотреть на меня. Себя я показал. Думаю, этого вполне достаточно. К тому же, я не люблю весь этот шум, ты сам прекрасно знаешь. Если бы не Анна, то ничего этого не было бы.        — Я видел, ты подходил к барону Хант…        — Да, человек с ним никто иной, как владелец борделя — Иноа. Занимается торговлей и, кстати, я хочу, чтобы ты проверил, как долго этот человек находился в сотрудничестве с отцом, да и всё, чем они занимались.       Бастиан повел бровью, выражая удивление, однако ничего не ответил. Итачи, потеряв интерес к собеседнику, возвратил взгляд к окну, продолжая вглядываться в темноту, на освещаемый тротуар, по которому изредка проходили темные фигуры людей, придерживая шляпы, дабы поднявшийся ветер не сорвал их. Они покидали в спешке пустые улицы, желая скрыться от надвигающейся непогоды.       Он изменился, возмужал, стал серьёзнее. Однако лицо выдавало печать, что наложили трудности.        — Ты изменился, Итачи, — прошептал он. — Что с тобой произошло там?       Тот, пройдя мимо Бастиана, подошел к креслу, стоящему возле письменного стола, и небрежно развалился в нем.        — Не думаю, что тебе понравится все, что ты услышишь, — сказал он, однако тот мотнул головой, требуя рассказа. — Ладно… — замялся он. — Тогда слушай: первое время, поскольку у меня было достаточно денег, я путешествовал по Европе, я играл, пил, развлекался, как и все прожигатели жизни, пока не потратил всё, до последней копейки. Хотя даже после этого жил за счет женщин. Я дрался с их мужьями, убегал, но не умнел. Я был низок, Бас… Очень, — он вздохнул и выпрямился. — Потом, в Голландии, я попал в судостроительную компанию, где и работал, пока не вернулся домой.       Голос его дрожит, он поджимает нервно губы… Ведь это не все, что с ним произошло. Но о каких же ужасных днях, пережитых им, он предпочёл промолчать? Мрачный и грустный взор выдавал, какие муки он вытерпел, находясь далеко от дома, и сейчас, погруженный в свои мысли, он старался улыбаться и относиться с почтением, не в силах ни на минуту забыть того, что сжигало его. Тут излишне его расспрашивать. Может быть, когда-нибудь.        — Мне так не хватало тебя, Бас, — добавляет он, не поднимая взгляда. — С тобой я не упал бы тогда так низко…