Бессонница

Питу не страшно. По крайней мере, он так думает. Ему хочется верить, что после смерти жены он опустел и разучился чувствовать. Китнисс не приходит несколько дней, и ему всё легче убедить себя в том, что во всём виновато хеймитчего пойло. — Да, точно оно. Он всё чаще разговаривает сам с собой, — а с кем же ещё? Хеймитч покрутит пальцем у виска и протянет очередной стакан. «Такое бывает, — скажет он. — Иногда мерещится чёрт знает что. Ты крепись, парень». А кроме ментора, Питу не к кому пойти. Отец, мать, братья? И звонить никому не хочется. — Она мертва. Она — мертва, — вдалбливает он себе в мозг, повторяя сто раз на дню. И тупо смотрит на туфли, в которых её похоронили. Грязные, все в земле и клочках травы. Питу не хочется думать о том, как они здесь оказались. Пит вертится с боку на бок, силясь заснуть. Он вспоминает каждую её чёрточку, каждое прикосновение. И сравнивает с тем, что не заметил той ночью. Это всё слишком смутно и размыто, под плёнкой алкогольного дурмана. Холодные руки, сладковатый запах и осипший голос: «Дышать не могу». Она умерла в середине лета, от какой-то забытой в Панеме болезни. Что-то связанное с лёгкими. В последний месяц она всё кашляла и почти не вставала с постели. Если только открыть окно или выйти на улицу. Её всё мучали кошмары. Питу не спится, он встаёт с постели, открывает окно. На всякий случай проверяет: хорошо ли закрыта входная дверь. Хорошо. После смерти жены Мелларк стал слишком мнительным. Он, морщась, выпивает стакан чего-то алкогольного и, наконец, засыпает, убаюканный лёгким летним ветром. Она приходит глубоко за полночь. Тихо приоткрывает дверь и проскальзывает в комнату. Пит слышит её тяжёлые, усталые шаги и открывает глаза. — Привет, — шепчет Китнисс, и голос у неё ещё более хриплый, чем в прошлый раз — неразборчивый, как будто рот набит землёй. Её похоронили в белом ситцевом платье до колен, таком белом, что лицо покойницы казалось синюшным на его фоне. Сейчас ткань, скорее, чёрная — вся в грязи. — Привет, — эхом отвечает Пит, не в силах что-либо понять. Или вспомнить. А потом вдруг как будто просыпается: — Китнисс, ты умерла. Я… я закапывал тебя. Она хмурится, как будто бы не может ничего понять, и отступает в глубину комнаты, подальше от лунного света. — Умерла, — усмехается жена, как делала это при жизни. И вообще, она словно живая: нет ни следов гниения на лице и руках, ни вылезающих из плоти червей. Только пугающая синева и запах формальдегида, мешающийся со зловонием разложения. Пит даже рад, что открыл окно. Он хочет что-то сказать, но жена останавливает его взмахом руки. Мелларк соскакивает с кровати, хватает её за ледяные пальцы, отчаянно пытается, что-то пытается сделать, но не понимает, что именно. — Не смотри на меня, не подходи. — Зачем ты пришла, зачем ты приходишь? — Питу хочется забиться в истерике, хотя всё это время ему казалось, что он хорошо держится. Оказывается, боль только накапливалась. Но, вопреки всему, он серьёзен и отстранён. — Ты позвал меня. Твои мысли, я их чувствую. Это так необычно — пустота внутри и как-будто что-то тёплое течёт в желудок. Когда их нет, очень больно, и чудится всякое: длинные лестницы, облака. А потом ты начинаешь звать меня. — Я не звал тебя. Она заглядывает в шкаф, выуживает оттуда свои туфли: «Неудобно без них». А Пит всё смотрит, стараясь впитать в себя каждое движение, каждую чёрточку, ведь совсем скоро он сможет увидеть это всё только на фотокарточках. — Не зови меня. Пожалуйста, Пит, не надо. Мне уже показалось, что я почти дошла, немного осталось до верха. Когда иду — не больно, а здесь, здесь я чувствую, как разлагаюсь. — Но как мне это сделать, чёрт подери? Китнисс, Китнисс? Она отрицательно качает головой и ложится на кровать, утягивая за собой Пита. Обнимает его и гладит по волосам, как в тот раз. — Я очень хочу остаться, но… — жена замолкает, не зная что сказать. — Не думай обо мне. Засыпай. Мелларк чувствует спиной её тело, холодное и какое-то слишком мягкое. Запах формалина и разложения забирается в нос, вызывая рвотные позывы. И Пит сквозь сон искренне радуется, что заснёт раньше, чем его стошнит. Наутро он не находит ни Китнисс, ни туфель. Он утешает себя, пытается не думать о жене, о её ночных визитах. Не вспоминать, не звать, не тосковать по ней. А через неделю она снова приходит к нему.