Бессонница

— Мам, расскажи мне о своей сестре. Так начинается их с Мадж вечер. Миссис Андерси пьёт свои чай, какой-то вкусно пахнущий травяной сбор; Мадж, забравшись с ногами на кресло, лениво читает книгу, силясь понять хоть что-то из написанного. У обоих получается из рук вон плохо. Женщина постоянно обжигается, жмурится, у неё от всего этого благоухания голова кругом. Ещё и эти кошмарные лилии! Лучше бы Мадж их и вовсе не приносила — эти тревожные, зловещие, бьющиеся в счастливой лихорадке цветы. — Мы же договорились не вспоминать о ней. Миссис Андерси боится вспоминать, что испытала, увидев смерть сестры. Это было похоже на пропасть. Резкий обрыв — и падение. Именно тогда и начались боли. Сильные, злые и продолжительные, те, что сжирают организм день за днём, а после отступают, оставляя на берегу обломки отшумевшего шторма. Они не прекратились ни после свадьбы, ни после рождения Мадж. — Мам, пожалуйста. Женщина уступает, она всегда уступает, в какую бы ситуацию ни попала. — Тут и рассказывать нечего. Нас было двое — я и Мейсли. Потом её забрали на Игры. Она не вернулась. В тот год, кровавый и чёрный, Мейсли была пятой. Пушки успели выстрелить сорок три раза, прежде чем отпели и её. Маленькие, нежные птички, что кружатся весёлыми стаями, — они разодрали финалистке горло. — А дальше? Ну, какой она была? — Красивой, — выдыхает женщина, откидываясь на подушку. Спазм сжимает горло, и последнее слово женщина произносит, срываясь на хрип. В комнате слишком много пыльцы, такой густой, что она наглухо забивает трахею. Больная резко сгибается пополам, сотрясаемая накатывающим кашлем. — Вот, возьми, — Мадж послушно наливает воду в стакан и подаёт матери. — Так вы же близнецы. Обе не могут сдержать улыбки: у Мадж она добрая, лёгкая, у миссис Андерси, скорее, вымученная. — Всё равно она была красивее. А как пела… — женщина мечтательно прикрывает покрасневшие глаза, — как пела. Родители её просто обожали, хоть она и была трудным ребёнком: вечно в неприятности какие-то попадала. Вечно ссорилась со всеми. Мейсли была ещё той заразой. Мадж подаётся вперёд, отложив книгу. Если она и слышала раньше что-то о своей тётке, то, в основном, только хорошее: смелая, ловкая, никогда не унывающая, да что там, способная договориться с самим Хеймитчем Эбернетти. — А с тобой, с тобой она ссорилась? — Конечно, мы ругались, — миссис Андерси слабо улыбается. — Из-за всяких мелочей, честное слово. Но всё равно она была прекрасной сестрой. Так и заканчивается их с Мадж вечер. Девочка плотнее задвигает шторы, уносит на кухню поднос с чаем. — Может, что-то ещё? — Да, унеси цветы, пожалуйста. Мадж осторожно целует женщину в горячую и сухую щёку и поспешно выходит, захватив с собой массивную вазу. Ночью ей не спится: она долго ворочается, жмурит глаза и всё думает о Мейсли Доннер. Какой она была? Рассказы матери ничего не дают, только разжигают интерес. Глубоко за полночь Мадж слышит тихий голос из соседней комнаты, своё имя. Видимо, снова приступ. Девочка накидывает на плечи халат и проскальзывает в помещение. — Ты звала меня? Глаза у матери какие-то странные, будто в темноте светятся. Как у кошки, только голубые-голубые. — Да, — женщина широко улыбается, но взгляд у неё злой. — Куда делись мои цветы?