***
Никто не знал, как ему удалось усмирить Сакуру, но ни Саске, ни она после инцидента не выходили из комнаты. Он охранял её, прислонившись спиной к твёрдой стене, держа катану, способную хоть как-то успокоить его. Сакура спала, вздрагивая, изредка что-то выкрикивая, вновь и вновь засыпая. Её покой был прерывистым, сопровождённым стонами и плачем, но всё же он настиг измотанную Сакуру, будто потерявшую рассудок. Она спала долго, словно вбирая силы, которые бездарно растеряла. Сакура не знала, что пропустила первый день церемонии, провалявшись в постели, не знала, что Итачи выбрал удачную дату, чтобы сопроводить Камелию в западный рай. Саске спал чутко, нервно, реагируя на каждый подозрительный шорох. И в тот момент, когда Сакура пробудилась, он был рядом. Саске видел в таких знакомых глазах непонимание, в них было спокойствие и разочарование, которые быстро сменились стыдом. Казалось, Сакура вспомнила события, шире раскрыв глаза и со страхом взглянув на него. Саске смотрел спокойно, чуть устало, но без лишних эмоций. Он не оценивал её — лишь глядел, как менялось выражение лица, а без того красные глаза вновь налились слезами. Веки были припухшими, а тень, падавшая на лицо, усугубляла и без того ужасный внешний вид. — Очнулась? — на выдохе спросил Саске, поднявшись. — Д-да… Сакура произнесла это бесшумно, словно потеряла голос, но её глухие звуки ему удалось расшифровать. Стоило Саске дождаться, как она робко взглянула на него, то он увидел, как её рука тут же прикоснулась к правой щеке. — Ка… — Скоро отпевание. Монахи уже прибыли. Это отрезвляюще подействовало на неё, но всё же хлынули слёзы. Сакура понимала, что проспала целые сутки, потеряв драгоценный день прощания. Своими действиями, неблагоразумием, жадностью сделала хуже всем, кто рядом. Уничтожила то, что должна ценить больше всех. Бросила Камелию, когда этого делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Стоило Сакуре пошевелиться, как тело пронзила страшная боль, от которой она зашипела, веря, что это возмездие.***
День проходил ужасно мучительно, словно высасывал жизненные силы. Сакура молчала, не проронив ни слова, стыдясь за всё, что совершила. Чувство вины настолько захватило разум, что она не реагировала на обстановку, даже не замечая, как пели монахи во время отпевания, поставившие гроб на семейный алтарь, в котором Камелия лежала головой к западу. Сакура умоляюще смотрела на служителей храма, которые переставили гроб именно таким образом. «Ты любила закат. Пусть он встретит тебя», — мыслила она, стоя около изголовья. В комнате сильно пахло ладаном, раскуренным кем-то из монахов, жглись фимиамы, а священник читал сутру. Сакура не слушала его, безотрывно глядя на закрытые очи Камелии; на золотистые волосы, убранные в простую причёску; на полы, запахнутые справа налево; на закрытые тыльные стороны кистей рук и запястья; на ноги, одетые в таби и соломенные тапочки; на руки, в которые были вложены чётки, и на белую треугольную косынку вокруг головы. Сакура заплакала, вспоминая, как они вдвоём придумывали узор для этого кусочка ткани. В какой-то момент тело Камелии накрыли стёганым одеялом, вывернутым наизнанку. И это означало, что скоро прекрасное белое и уже остывшее лицо скроется за крышкой гроба. Сакура пошатнулась, задев место, отгороженное перевёрнутой ширмой. Она запаниковала, тряся головой, сожалея обо всём, что произошло, извиняясь за то, что сотворила, что так ужасно проводила её в западный рай, где душа сможет переродиться. Сакуре хотелось верить, что Камелия раскроет глаза, посмеётся, погладит по голове, ведь она была почти что живой. Кожа аккуратно загримированная, чистая в тех местах, где это требовалось, губы влажные, чуть блестящие от красителя… Но гроб и все элементы были частью похоронного ритуала. Все действия сделаны наоборот… «Надеюсь, что дух смерти запутается и не сможет прийти за кем-либо другим», — помолилась Сакура. — Анеко, — вдруг произнёс монах. Услышав новое посмертное имя, Сакура роняла слёзы, прекрасно зная, что оно подходило Камелии. «Старшая сестра», — захныкала вдруг она, едва заметно склонившись. Сакура бы упала в ноги, но нельзя. Вдруг путь Камелии, впредь именуемой Анеко, будет затруднён такой выходкой? Голос монаха затих, и вдруг прекрасное, умиротворённое лицо Камелии скрылось за крышкой гроба, которую поручили положить Итачи. Он камнем стучал по гвоздям, крепко сжав губы, пряча её от глаз присутствующих. Он напрягся, скрывая волнение, но был благодарен Кизаши, который принял его как сына, позволив закрыть Камелию. Итачи не был родственником, но только так Кизаши смог выразить почтение. Все знали, что за связь была между Камелией и Итачи, но предпочитали молчать. А спустя несколько дней поместье клана Харуно опустело.***
Саске и Сакура вернулись на свои земли гораздо быстрее, чем предполагалось. Путь назад был на удивление спокойным, поэтому остановки в рёканах и маленьких деревнях являлись вынужденными. Экипаж менялся часто, чтобы не загнать лошадей до смерти и запастись провиантом, тёплой одеждой и лекарствами. После смерти Камелии Сакура сказала лишь несколько слов, тихо сидела по правую сторону от Саске, изредка пила и ела. Она на глазах бледнела, сжимая пальцы на животе, а иногда и плакала, дрожа всем телом. Возможно, поэтому Саске и торопился в Киото, видя, как стремительно ухудшалось состояние Сакуры. Её иногда тошнило, кружилась голова, а сон был беспокойным и нервным; Саске слышал, как тяжело она дышала и долго ворочалась на их футоне. Он знал, что Сакура отдалялась от него настолько, насколько позволяли размеры совместной постели, но ничего не предпринимал, лишь наблюдая. Когда же они наконец вернулись в поместье, Саске приказал вызвать лекаря для Сакуры. — Госпожа! — низко поклонилась Каору, позволив себе улыбнуться. — Зайдёшь ко мне, — вдруг резко произнёс Саске, глядя на неё. — Слушаюсь, — отозвалась Каору, следуя позади. Болезненный вид Сакуры быстро вызвал перешёптывания, которые было невозможно скрыть. Они распространялись от низшего класса слуг, которые даже порой путали то, как правильно писалось их имя, до тех, кто был приближен к самим управляющим, а посему о всех домыслах знала даже Осен-сан. — Неужели нас ждёт новая госпожа? — хихикала одна из девушек, чьё лицо было изуродовано шрамами, а волосы напоминали солому. — Третья жена? Как думаешь, Саске-сан быстро найдёт замену? — предположила другая, на что остальные засмеялись, выметая с дорожек опавшие листья. И они продолжали глупо хихикать, изо дня в день придумывая нечто новое, разбавляя жизнь пустой болтовнёй. — А я слышала, что Сакура-сан беременна. Доктор Мегуми осмотрела её, наказав пить шиповник, ромашку и, самое главное, всё то, что служит успокоительным. — Это невозможно. Моя подруга прачка. Она говорит, что господин и госпожа не делят постель как супруги, — опровергла девушка. — А ещё она видела кровь на её белье… — А мне кажется, что она хотела покончить с жизнью и приняла яд, чтобы… — Чтобы отрезать твой длинный язык! — зашипела Каору, выхватив метлу из рук. Она злилась, тяжело дышала и сжимала кулаки. Пряди её тёмно-русых волос, собранных в незамысловатую причёску, развевались по ветру, как и длинные рукава кимоно. — Из ума выжили? Нашли, где болтать гадости! — вновь прокричала Каору, со злости раскидав листья, собранные в кучу. Служанки оторопели, но тут же почти все поклонились, прося прощения. Все знали, что она обладала большими правами и возможностями, да и ко всему прочему после случившегося никто не знал, что ещё могло измениться. Они понимали главное — им придётся слушаться ту, которую ещё недавно считали предателем и убийцей. И были те, кто не хотел принимать перемены, затрагивающие личные интересы, но разве кто-то им говорил, что будет слушать их претензии? Каору со злости бросила метлу в сторону, подойдя к той, что смотрела на неё со злостью и гневом. Служанка, не отличающая внешним видом от других, отказалась извиняться, показывая неприязнь. Она с отвращением взглянула на предмет, что лежал около её ног, а после — на Каору, демонстрируя неподчинение. Каору лишь усмехнулась, оскалившись, а после смело подошла к бунтующей, угрожающе прошептав: — С этой стороны находятся окна Учихи-сама, как думаете, услышь господин всё это, то что с вами станет? Она произнесла это, испытав весь гнев Саске на себе. Лишь от мысли о том, на что он способен, становилось страшно, а раны, недавно зарубцевавшиеся, защипали. — Учиха-сама уехал. Ещё и служанка первая, — фыркнула всё та же неугомонная, отвернувшись. — Молчи, Мото-тян! — шикнули служанки, вновь поклонившись. — Убери здесь всё, иначе донесу на тебя, — пригрозила Каору. — Господин уехал в город, а я и Осен-сан — его уши и глаза. Я сделаю всё, чтобы Сакура-сан поправилась и поставила таких, как ты, на место! — Она прошла мимо, а после обернулась к тем, кто смиренно стоял позади. — Ваша помощь нужна в доме. Мото сама уберёт двор. Каору гордо покинула всех, вновь продолжая заниматься тем, чем должна. Победная улыбка на её лице пропала быстро, да и злость прошла мгновенно, стоило ей в очередной раз оказаться у дверей Сакуры. Около покоев дежурила грозная стража, облачённая в чёрное кимоно, а в соседней комнате готовил какие-то снадобья лекарь, прибывший в поместье несколько часов назад. — Госпожа, ваш ужин, — прошептала Каору, прекрасно зная, что никто не ответит ей. Она неторопливо прошла внутрь, поклонившись страже, отворившей двери, а после вновь взглянула на кровать, где находилась Сакура. На тумбе стояла нетронутая еда, а стакан из-под травяного отвара лежал на полу. Жидкость была разлита по полу, что ещё больше расстроило Каору, принявшуюся приводить комнату в порядок. — Сакура-чан, прошу, поешьте, — взмолилась она, меняя поднос. — Саске-сан будет волноваться… Каору замерла, когда увидела, что Сакура не спеша повернулась к ней. На её глазах были слёзы, которых становилось всё больше. Зелёный взор поник и потускнел, словно из тела медленно уходила жизнь. Из-за жара свеч выражение лица казалось ещё более печальным, словно внутри этой сильной девушки что-то сломалось, и это что-то невозможно починить. — Я помню, как она горела… — вдруг произнесла Сакура, зарыдав. Каору озадачилась, позволив себе присесть рядом. Её руки принялись осторожно поглаживать холодные пальцы Сакуры, которая смотрела в пустоту. Она повторяла это снова и снова, свободной рукой сжимая ткань юкаты на груди. И в какой-то момент Каору поняла, что случилось действительно нечто переломное и безвозвратное. — Если это сделал господин, будем считать, что он неправ… — не зная, что ответить, произнесла она, решив, что это из-за очередной ссоры между ними. Сакура отрицательно махнула головой, а после доверчиво обняла Каору, принимаясь рыдать ей в грудь до тех пор, пока глаза не защипало. Она тёрла лицо, чуть ли не сдирая кожу, пока оно не покраснело до такой степени, что стало больно касаться. Каору испугалась, принимаясь искать воду и тряпку, чтобы смочить увечья и снять отёки. — Госпожа… — испугалась она, протягивая стакан с каким-то напитком. — Попейте… Для Каору было настоящим достижением, что Сакура сделала пару глотков прохладного настоя из лечебных трав. Она осторожно погладила её по спутанным волосам, чуть массируя кожу головы, заставляя немного расслабиться. Каору бегло осмотрела комнату, окутанную мраком и горем, а после вновь взглянула на Сакуру, которая едва сидела на месте, наслаждаясь приятными ощущениями, окутывавшими теплом. И всё же сдерживаться с каждой секундой становилось всё сложнее. — Госпожа, — вновь обратилась к ней Каору, говоря тихим и неуверенным голосом. Она знала, что не получит ответа, но пыталась завязать разговор, желая услышать хоть простое отрицание. Пока голос Сакуры казался незнакомым и чужим, таким хриплым, что, закрыв глаза, представлялась старушка, жалующаяся на тяжёлую и несправедливую жизнь. — Приехал доктор, вас нужно осмотреть. Саске-сан приказал, — объяснилась Каору, поднимаясь на ноги. Она откланялась, словно прося за что-то прощения, однако, как и прежде, верила в чудо, способное возродить сильную, но увядающую Сакуру, перевернувшую уклад всего поместья, нарушившую всевозможные правила и проделавшую то, на что имели право только мужчины, а в клане Учиха и вовсе только те, кому доверял Саске. Каору выдохнула, получив в ответ лишь тяжёлый выдох, а после радостно улыбнулась, перенося ширму чуть ближе к кровати. Она улыбалась, увидев в этом дыхании новое, совершенно незнакомое выражение лица и какие-то иные эмоции, которые пусть и временно, но заменили гнев и печаль.***
Саске уже несколько часов сидел около Императора, выслушивавшего идеи Токугава Ёсинобу по поводу будущего Японии. Он со скучающим видом вникал в то, как правящая ветвь вещала о вреде иностранной культуры. Молодой Муцухито восседал на большом королевском троне и молчал, поджав губы. О том, что перед всеми даймё — феодалами — Император, свидетельствовали лишь изысканные ткани, в которые был облачён монарх, и корона Тенно, скрывающая глаза золотыми бусинами, закреплёнными на прочной тканевой тесьме. — Япония теряет свои традиции! — воскликнул Ёсинобу, чей клич поддержали соратники. — Женщины носят одежду, обнажаясь! — добавил приспешник клана Токугава. — Их платья можно надевать только в борделе! — сказал кто-то третий, на что вся левая сторона одобрительно загудела. Саске понимал, чего пытались добиться феодалы, оттого на его губах появилась презрительная усмешка. Он, казалось, был готов рассмеяться им в лица, но сдерживался, покрепче схватив рукоятку меча. Каждый рубец на катане немного, но успокаивал, пробуждая с каждым разом всё более презрительный взгляд. Все даймё, подчинявшиеся власти Токугава, казалось, приказывали Императору, но никак не спрашивали его разрешения на такую политику. — Нужно усилить власть в порте Хакодате, юго-западной оконечности Хоккайдо, но больше всего нас волнует Симода на острове Хонсю, — добавил Ёсинобу, прямо посмотрев на Императора. — Ваше Величество, мои самураи уже приступили к исполнению! Если Император молча слушал, то и дело отводя взгляд на большие красные колонны, всю эту болтовню, игнорируя происходящее, то Саске не собирался пускать всё на самотёк. Его не волновало, что собирался делать сёгунат, чтобы прочнее укрепить власть, однако это относилось лишь к землям Токугава, а не к его. Он изменился в лице, набрав в грудь воздуха, а после ударил ножнами двух мечей друг по другу, привлекая внимание. И ему удалось это сделать только со второй попытки. — Если ваши шавки тронут хоть одного человека на земле моего клана, то увидите, как головы ваших близких будут швырять по улицам Киото! — с угрозой прошипел Саске, сделав несколько шагов вперёд. Его левая рука была сжата в кулак, а правая крепко обхватила рукоятку катаны, готовясь в любой момент отбить удар. Саске со злостью посмотрел на представителей даймё, которых было больше сотни, а после неохотно убрал ладонь с меча. Бунт во дворце никак не входил в его планы. Вот только затронуть честь его семьи и клана непростительно и даже унизительно. В каждом слове сёгуна слышалось надменность и презрение. — Ваш клан, Саске, не справляется с порядком на Хонсю, мои люди лишь помогут его обеспечить, — ответил Ёсинобу, смело посмотрев в глаза. Эта фамильярность раздражала, потому что в глазах других ему явно демонстрировали неуважение. Он бы с радостью обезглавил мерзавца, но это желание не привело бы к благоприятному исходу, а приблизило всего лишь к трагичному, а самое главное позорному, концу. — Суёте своих собак на территории моего отца и брата? Почему же тогда вы так боитесь нас? — цокнул Саске, гордо выпрямившись. — Слабаки наш клан не интересуют. Его голос звучал как сталь, прорезающая всё, что могло замедлить ход. Он говорил с гневом и сдержанностью, угрожающе глядя на человека, который фактически управлял Японией. Реакция Ёсинобу была довольно красочной, но умело скрытой за гунсэном, которым любили обмахиваться самураи, прятавшие озлобленное лицо ото всех, включая Императора. — Слабаки, говоришь? Что за неуважение? Я ведь могу лишить тебя статуса даймё, — пригрозил Ёсинобу, ударив веером по левой ладони, с треском закрыв его. Саске вновь забавлялся, гордо вскинув подбородок, в какой-то мере даже возвысившись над всеми, кто присутствовал в совещательном зале. Но вся эта сила, проявлявшаяся в нужный момент, была направлена лишь на одного человека. — Этот титул дан нашему клану ещё в эпоху Хэйан пятьдесят четвёртым Императором Масара. Учиха приобрели свой статус десять веков назад. Только Муцухито-сама отберёт его, — ответил Саске, давая понять, что просто так никому не позволено покушаться на их территории. — Ну же, господин Учиха, — захихикал сёгун, скрывая лицо за боевым веером. — Вы ведь даймё, как и все мы, разве не видите, что страна и Император в опасности? — Единственный, кому здесь стоит чего-то бояться, — это вы, — без доли смеха сказал Саске, развернувшись к Императору. — Муцухито-сама, прошу простить меня, — поклонился он, занимая своё место. Стоило ему произнести эти слова и отвернуться, как кто-то снова затеял спор, желая обвинить клан Учиха в измене. На этот раз Саске стоял, наблюдая, как могущественные феодалы бунтовали, разбрасываясь гневными словами, пытаясь надавить на Императора, чтобы тот разрешил сместить главу Восточных земель с поста. — Разврат поглотит Японию! Мы станем западом! Женщины должны оставаться женщинами! — вновь кто-по поднял тему, заставляя волноваться толпу. — Если твоя жена занимает половину футона, это не значит, что моей не идёт корсет, — произнёс мужчина, что являлся даймё на территории города Осака. Саске издал едва заметный смешок, чем привлёк внимание главы Хьюга, не обладавшего военной силой. Для многих было неожиданно, что глубоко религиозный клан, поддерживавший культуру Японии, был не на стороне Токугава. Несмотря на хаос на собрании представителей разных земель, большинство понимало, в какую сторону дул ветер. Все готовились к урагану, способному уничтожить противника, но ждали подходящего момента, чтобы нанести или отразить удар. Однако никто не ожидал, что словесные баталии вынудят одного из приспешников Токугава обнажить меч в тронном зале на глазах у Императора, а равно в присутствии представителя божественной воли. Услышав лязг метала, вся стража клана Учиха тут же собралась в кольцо вокруг молодого Муцухито, до сих пор сидевшего на троне со скучающим видом. — Убери меч! Иначе я отдам приказ перерезать вам глотки! — громко произнёс Саске, глядя на группу людей, до хруста костей сжимавших рукоять катаны. — Ёсинобу, не желаешь прервать конфликт? — зловеще добавил он, победно ухмыляясь и демонстрируя пренебрежение к нему. — Мы же взрослые люди, а они ещё юны, — ответил тот, явно что-то обдумывая. — Не глупо ли нападать на самураев? — усмехнулся Токугава, подняв руку. — Остуди свой пыл. И он всем видом показывал, что считал Саске юнцом, неспособным отвечать за свои слова. Несмотря на то что Саске был младше всех, он уже имел награды, которые подчёркивали его статус. Его радикальные действия устрашали, заставляли благоговеть и чувствовать страх, ибо знали, что звук клинка, покинувшего ножны, окончится для кого-то пролитой кровью. — Самураи, чьи мечи не познали человеческой плоти? — с явным желанием унизить прохрипел Саске, стараясь не выдать напряжения. Он внимательно смотрел за ещё поднятой рукой Ёсинобу. Однако спустя мгновение ладонь медленно опустилась к бедру, а самураи зазвенели мечами, пряча их в ножны. Саске мысленно злился на то, что происходило, однако проливать кровь в императорском дворце — высшая степень неуважения. — Нам надо быть на одной стороне, — ответил Ёсинобу, продолжая враждебно смотреть ему в глаза. — Собрание окончено. Учиха Саске, вам необходимо объясниться! — вдруг произнёс Муцухито, гордо встав с места, заставив всех склониться. Смешок злорадства быстро прошёлся по залу, но восточному клану пришлось уступить первенство Токугава, которые с чувством превосходства проследовали за императорской мантией, скрывшейся за огромными красными дверями. Обычно такой визит ничем хорошим не заканчивался, поэтому сёгун ликовал, гордо вышагивая по каменному полу королевского дворца.***
Саске стоял у ворот замка, придерживая за гриву Ворона. На Киото уже наступила ночь, стремительно покрывшая всё вокруг тенью, благодаря которой на улице становилось прохладно и немноголюдно. Торговцы закрывали лавки, перемещали повозки, перегоняя их домой, чтобы уже завтра выставить товар на рынок. Но это была лишь одна часть населения, другая же спешила в специально огороженный по приказу Сёгуната квартал Симабара. Клан Токугава быстро запретил проституцию на всей территории Японии, обложив юдзё большим налогом, запретив им покидать их рабочее место. Саске видел, как всё вокруг менялось: западные технологии, привезённые из Америки, активно применялись в быту, некоторые кимоно менялись на западные платья, а в волосах дам появлялись украшения в виде перьев. На конях красовалась новая сбруя, дороги стали выкладывать щебнем, да и дома возводились целиком из камня, что внушало страх, тесно перекликающийся с удивлением и восторгом. — Саске-сан, кажется, волнения усиливаются, — сказал Кодо, поравнявшись с ним. — Шавки сёгуна так и стремятся навести порядки, вот только пока нам хватает сил отбиться от них. — Я пригрозил им. Предупредите всех, — как можно тише добавил Саске, осмотревшись. Он и стража медленно проезжали на лошадях по главным улицам, чувствуя, что были те, кто следил за каждым их действием. Однако все держались гордо, легко не выдавая того, что враг давно обнаружили врага. Те, кто был верен клану Учиха, никогда не делали ничего без приказа, предпочитая контролировать эмоции и действия, а не без цели махать мечом. — В Симабаре стало больше посетителей, — вдруг добавил другой стражник. — Запретили юдзё покидать квартал, но весь сёгунат просаживает там деньги на секс и саке. — Нужно проследить за нашим портом. Эти крысы всегда стремятся завладеть большим куском, — презрительно фыркнул Саске, резко пришпорив Ворона. Все поступили так же, спустив лошадей на галоп, дававший животным максимально размяться. Однако во всей этой суете трудно было разглядеть, что так умело прятало клан Учиха от посторонних глаз.***
В эту ночь Ворон мчался особо резво, буквально вырывая копытами землю, замедлявшую ход. Конь недовольно фыркал, когда Саске тянул за узды, вынуждая сбавить скорость, а порой и вовсе останавливаться. Двое стражников, которые отвечали за безопасность, продолжали следовать рядом, контролируя жеребцов, которые явно желали посоревноваться. Путь от замка до поместья занимал чуть меньше часа, но в этот раз поездка домой затянулась. Ворон ждал, изредка стуча копытом, на что дети, шагающие рядом с родителями, удивлённо хлопали в ладоши, всматриваясь в блестящую гриву. Две гнедые лошади повторяли всё, что делал вороной конь, явно признавая в нём вожака. — Это чужая лошадь. А чужое брать нельзя, — проговорила женщина, потянув маленькую девочку за собой. — Госпожа, не подходите к ним сзади, — проговорил один из стражников, поклонившись. Женщина ответила такой же благодарностью, прося прощения за столь бурное обсуждение. Её поклон был низким и учтивым, а маленькая девочка повторила всё за матерью, но позже всё равно смотрела за скакунами, что махали хвостами и били копытами, осматриваясь. — Кодо-сан, девочка не видела лошадей, разрешите? — проговорил стражник, царапая стройную шею. — Под твою ответственность, — произнёс тот, махнув головой прохожим. — Саске-сан часто останавливается здесь, у нас есть немного времени. Девочка быстро стала осматривать животное, сжимая пальцами грубую гриву, поглаживая мягкую, немного израненную шкуру, от которой исходило тепло. Однако времени на такие потехи оказалось меньше, чем рассчитывал Кодо и Яноске, потому как голос Саске заставил выпрямиться и объясниться. — Откуда вы? — взобравшись на Ворона, спросил он, когда обернулся к женщине с ребёнком спиной, на которой был герб его клана. — Учиха-сама, прошу прощения. Мы с окраины, на востоке, — ответила женщина, замявшись. — Яноске, проводи и возвращайся. На улице небезопасно, — устало произнёс Саске, на этот раз направляясь домой, позволяя Ворону самому держать путь до поместья.***
— Добро пожаловать, Саске-сан! — произнесли служанки, убирающие листья. — Кодо, позаботься об остальном. И навести жену, — ухмыльнулся он, передавая Ворона конюхунему. Несмотря на то что дни после приезда из клана Харуно были тяжёлыми и изнуряющими, Саске не предполагал, что встретит взволнованную Осен-сан, которая несвойственно для себя прокричала: — Сакура-сан без сознания и потеряла много крови! — И она ушла прочь с дороги.