Ломая рассвет

      Стоило девушкам оторваться от созерцания грязного пола из старых неровных камней, как новая волна ужаса охватила их. Будь они умнее, то прошли бы прямо, крепко зажмурив глаза, не позволяя огню лампы освещать путь. На полу, за железной решёткой с двух сторон, находились заключённые, сошедшие, казалось, с ума. Они крепко хватались грязными руками за острые прутья ограждений, крича что-то оскорбительное. С их пальцев стекала алая жидкость, а глаза так и горели ненавистью. Они тянули руки к человеку, который когда-то привёл их сюда, лишил их нормальной жизни, отнял у них всё. Семья, богатство, честь… Всё было безжалостно забрано в один день Учихой Саске, который уверенно пересекал помещение. Его шаг был широким и ровным, он даже не смотрел на тех, кто был когда-то самураем, солдатом или помещиком. Зато за всем этим ужасом наблюдали девушки: перекошенные от пыток лица, содранная кожа, перевязанные чёрными тряпками пустые глазницы и беспалые конечности. Некоторые заключённые гудели, видимо, лишённые языка, а некоторые забивались в угол с соломой, лишь бы вновь не испытать боль, через которую проходили изо дня в день.       Последней каплей самообладания служанок стали мыши, что проскользнули меж юбок кимоно. Они оглушительно завопили, вызвав смех у всех за железными ставнями.       — Дай нам вот эту, в лиловом! — завопил кто-то из клеток.       — Мы так их попытаем, что всё выложат! — подхватил другой, вызвав смех у тех, кто ещё мог помнить эту эмоцию.       Саске лишь грозно посмотрел на девушек, которые тряслись так, будто кто-то уже вершил над ними правосудие, выбивая правду. Но разве провести их через такие комнаты не испытание? Они уже были морально уничтожены. Увидеть столько ужаса и страха за пять минут — настоящее истязание.       — Посмотрю, что ты скажешь, когда Шиг-кун накалит железо! — рассмеялся тюремщик.       Его смех был настолько зловещим, что раздавался эхом где-то в подсознании даже после того, как все проследовали в следующее не менее мрачное помещение. Старик провёл рукой по носу, галантно пропуская дам, а после нарочито громко шмыгнул. Самая младшая служанка, завидев бесчисленные орудия пыток, тут же упала в обморок, повиснув на руке стражника, а Каору крепко зажмурилась, мотая головой. Она не желала видеть ещё один кошмар, молясь оставаться в неведении как можно дольше, но, услышав глухое падение, раскрыла глаза и ужаснулась.       На территории тюрьмы раскинулась так называемая дознавательная комната — сэнсакудзё, разделённая на несколько частей. Первая была длиной в восемь дзё, что приравнивалось к двадцати четырём метрам, и шириной в два кэна — почти четырём метрам, но отделена раздвижной перегородкой — караками. Так как комната находилась под землёй, то не было деревянного навеса, однако площадка для бичевания находилась именно здесь; вторая часть в два кэна была предназначена для Саске и писарей, которые запечатлевали каждое слово.       Каору ужаснулась, завидев место, на котором вот-вот окажется. В глазах потемнело, и она упала, почти потеряв сознание.       — Охо-о! — протянул старик, вновь шмыгнув носом.       Он был крайне весел — не каждый день доводилось видеть пытки девушек. Но всё же ему не впервой смотреть на такие падения, а посему он лишь вновь рассмеялся — смех выдавал в нём безумца, а глухой кашель напоминал кряхтение. Если б здесь было эхо, то картина выглядела бы в два раза ужаснее.       — Сделай с ними что-нибудь, — фыркнул Саске, проходя на свою половину.       — Конечно-конечно, мой господин. Великий Саске-сама… — тянул он, поворачиваясь к старой тумбе.       — Заткнись, — приказал Саске, зло посмотрев на тюремщика.       Тот вновь показал мерзкие зубы, держа деревянную кружку с водой.       — Ну что вы, Саске-сан, это моя любимая часть, — заулыбался старик, присев рядом с Каору.       Его грязные руки, нагло отвернули ворот кимоно, дотрагиваясь дряблыми грубыми пальцами до кожи. Он облизнулся, подув на девичье лицо, а Каору лишь откашлялась, учуяв запах из гнилого рта, от которого пробирало насквозь. В ту же секунду она отшатнулась от тюремщика, закашливаясь и зажимая нос рукой. Старик снова расхохотался, внушая ужас. Ему явно нравились такие действия — от них хотелось веселиться, смеяться, да и в моменты прелюдий он просто торжествовал, словно заклиная жертву на новые страхи. Это было для него сродни балу, на которых веселятся дамы в бесконечно красивых платьях, и он считал свои действия нормальными и важными…       — Как грубо. Вы здесь не для того, чтобы в обморок падать, — улыбнулся тюремщик, протягивая стакан Каору. — Хочешь?       Она замерла, не понимая, что происходило, но мыслить не было времени. Каору протянула трясущиеся руки вперёд, глядя на стакан, как на спасение, а старик всё продолжал его держать, дожидаясь, пока она дотронется до шероховатой деревянной поверхности. Каору подалась вперёд в надежде испить воды, которая поможет прийти в себя, но услышала истеричный смех тюремщика.       — И не для того, чтобы воду пить! — прогоготал он, подобно сумасшедшему, и вылил содержимое на женское кимоно. — Какая досада! — ухмыльнулся он, махнув рукой. — Я помогу тебе раздеться, побудь моей госпожой.       Невесть откуда появились два стражника, которые подбежали к Каору, подхватив её под мышки и насильно поставив на ноги. Она забыла, как кричать, безнадёжно продолжая крутиться в мужских руках; старик нагло подходил к ней, облизывая пересохшие губы. Его мерзкие руки потянулись к ней, от чего Каору завопила, а он вновь загоготал, любуясь выражением лица, искривлённого страхом и нарастающей паникой.       — Нет! Не трогай меня! — Каору сорвалась на крик, заставив другую служанку очнуться.       — Но-но, не надо так орать, — произнёс старик, плюнув себе на руки. — Ты же у нас чистая, — засмеялся он, делая вид, что мыл их. — Так лучше?       Каору вновь закричала, инстинктивно дёргаясь назад, но не сдвинулась ни на миллиметр, ведь была крепко зажата между двумя мужчинами, которые приподняли её, заставив стоять на одних носках.       — Саске-сан! Помогите! Это правда не я! — прокричала Каору, оборачиваясь к нему. — Умоляю вас!       Старик приближался к ней, проводя влажными от слюны пальцами по нежной коже её лица. Его улыбка была настолько отвратительной, что появилась тошнота. То, как ловко он проникал под одежду, просто заставляло кричать настолько сильно, что срывался голос. Каору уже хрипела, кашляя от сухости и ран, образовавшихся внутри, а морщинистые руки продолжали снимать с неё все слои кимоно, заставляя наслаждаться сопротивлением.       А узорный оби уже лежал у её ног.       — Какая строптивая-я, — произнёс старик, распахнув полы кимоно. — Как думаешь, мне сохранить твой прекрасный запах?       Он засмеялся вновь, даже слегка согнувшись от своих шуток. Стражники стянули с Каору всю одежду, оставив лишь почти прозрачную белую накидку. Каору завопила с такой силой, что её услышали преступники. Она продолжала вырываться и прятаться от мерзких рук.       Её страдальческие крики и его сумасшедший смех встретились в одной комнате, а стража продолжала держать её на весу. Тюремщик счастливо улыбнулся, вновь протягивая руки к молодому телу. Пальцы медленно прошлись меж грудей Каору, заставляя её рычать от стыда и злости. Он спускался к её бёдрам, обхватив их обеими руками, довольно улыбаясь.       — Горячая! Поверните её спиной, — произнёс он, дожидаясь, когда его приказ исполнят.       Каору встретилась взглядом с Саске, не сдерживая слёз и горя. Она искренне верила, что он сжалится над ней, прикажет отпустить и просто выслушает её, но ему было всё равно. Он сидел, наблюдая за девичьими страданиями, внимательно глядя на выражение лица, которое менялось, словно вода в бурлящей реке. Особое отвращение читалось в те моменты, когда Каору чувствовала, как старик исследовал её спину.       — Заткнись, мерзкий! Не трогай меня! Я невиновна!       Тюремщик посмеялся иначе… В интонации читалось наслаждение и ожидание чего-то важного, любимого, дорогого. Но уже всех, включая Саске, тошнило от его низкого, иногда писклявого голоса, когда он старался говорить особенно страстно.       — Саске-сан, отдайте мне её, — облизнулся старик, касаясь руками ягодиц Каору. — У меня давно не было женщины…       — Ещё слово… — прошипел Саске, привстав с места, но тут же успокоился, завидев в руках толстую верёвку.       — Эх, не судьба, останься живой, и я подарю тебе лучшую камеру, — истерично засмеялся тюремщик, умело связывая руки и ноги Каору.       Эта вязка была особенно страшной: каждый узелок, каждая затяжка верёвкой, которая напоминала канат, причиняла такие неудобства, что хотелось желать смерти, но перед мучителями была девушка, поэтому тюремщик ограничился тугим узлом на ногах, а после толкнул Каору на землю, от чего та больно оцарапала руки и колени. Старик приказал одному из стражников связать запястья за спиной, и послышался ужасный вопль. Верёвка врезалась в нежную кожу, а от каждого лишнего движения и сопротивления становилось только больнее. Каору снизу вверх продолжала смотреть на Саске, умоляя остановиться, но он и не думал замечать этого взгляда.       — А ты, малышка, — вдруг заговорил старик, посмотрев на ту, что сидела на полу, поджав колени, — хочешь самую лучшую камеру?       Девушка задрожала, кивая то ли с согласием, то ли с отрицанием. Она ничего не понимала, но рыдала, икая от страха. Стражник около неё поспешил проделать всё то же самое, что и с Каору, которую уже вели на поеденный насекомыми настил. Она хотела было вырваться, но её привязали к столу так, чтобы она не могла переворачиваться и мешать.       — Бамбук, Саске-сан, как вы и любите! — произнёс тюремщик, показывая тонкую палку. — Шестьдесят в длину, семь в ширину… — пропел старик, передавая предмет одному из стражников.       — Хоть верёвками, приступай, — приказал Саске и услышал душераздирающий женский крик.       Палка заносилась так часто, что Каору просто не успевала переставать кричать от одного удара, как наступал следующий. Воздух рассекался с оглушительной силой, ускоряя орудие пыток настолько, насколько это было возможно. Один, второй, третий… Они приходились на разные места спины, заставляя буквально подскакивать на месте. Руки, завязанные за спиной, также подвергались истязанию, и на них показались кровоподтёки. Связанная Каору могла лишь умолять прекратить это, но тщетно. Кожа ужасно горела, словно вместо розог на неё лили горячую воду.       — Признавайся!       — Нет!       Такие диалоги происходили после каждого второго удара, и лишь между ними Каору успевала шумно вдохнуть. Она уже не понимала: плакала она или это пот? Причёска расплелась, обременяя бледное испачканное лицо. В воздухе вновь послышался странный гул, а после — очередной крик Каору, которая даже не могла представить, что творилось со спиной. Удары попадали на открытые раны, от чего пытка становилась куда более извращённой. В ушах лишь раздавался жестокий голос палача, который требовал раскаяния, а после её отрицательного ответа слышался истеричный смех тюремщика, стоявшего неподалеку. Тишины не было в этой комнате, пропахшей кровью и потом, — раны, которые тянулись ровными полосами по спине, кровоточили и жгли. Создавалось впечатление, что на её спину бросили дикого тигра или льва, который мощными когтями драл кожу, решив, что перед ним игрушка, а не живой человек.       — Стоп! — послышался голос Саске, который размеренно подходил к столу бичевания.       Каору, казалось, разучилась дышать, захлёбываясь, будто она наглоталась воды, беспорядочно шевеля губами, словно рыба, выброшенная на берег. Её лицо было мокрым, а глаза закрывались от усталости. Организм требовал прекращения этих пыток, но собравшиеся здесь считали, что сейчас наступала та самая прекрасная фаза, на которой тело буквально сокращалось просто потому, что не могло расслабиться.       — Зачем хотела убить жену нашего достопочтенного господина? — ухмылялся тюремщик, наклоняясь к лицу Каору.       — Я не… не делала… этого.       Она говорила медленно, протяжно, содрогаясь всем телом. Каждое слово давалось с таким трудом, что даже жалкое мычание было бесценной наградой. Ответ не удовлетворил ни одного человека в помещении. Саске, словно сорвавшись с места, грубо провёл руками по раненой спине, на которой белая ткань уже давно порвалась и пропиталась вязкой кровью. Каору лишь хрипела, крепко жмурясь, не зная, как облегчить боль. Из глотки вырывались рваные выдохи и вдохи. Саске грубо оттолкнул тюремщика, схватив Каору за подбородок чистыми пальцами, заставляя её смотреть в глаза.       — Смотри, это твоя кровь, — прошипел он, проводя пальцами по её лицу. — Я могу сделать так, что ты захлебнёшься ею.       Каору покачала головой, после чего тут же ударилась ею — Саске резко отпустил. Он намеревался взять тонкий бамбуковый прут, который рассекал кожу в несколько раз быстрее, а что будет с местом, которое уже разорвано от ударов? Саске осмотрел предмет, а после несколько раз резко взмахнул им вверх-вниз, от чего в комнатке раздался свист, напоминающий рёв приближающегося урагана. Каору потеряла сознание…       — Саске-сан, не марайте своих рук, — прошептал тюремщик, протягивая ведро с чистой водой. — Мы сами справимся, — улыбнулся он, прося вернуть бамбуковый прут.       Саске нехотя передал его, смывая кровь с пальцев. Он зло фыркнул и резко развернулся, набрасывая на плечи чёрный плащ, который буквально пропах зловонием этого гиблого места. Стоило ступить на зрительскую часть, как послышался очередной резкий удар, нанесённый бамбуковым кнутом.       — Как некультурно засыпать во время интеллигентной беседы! — прохрипел старик, ударяя Каору по ногам.       Боль вновь поразила тело, заставив её закричать в очередной бессчётный раз. Ноги в мгновение ока располосовали палки, которыми награждал её тюремщик и палач. Каору не выдержала и окончательно отдалась в руки смерти, как вдруг её окатили водой, в которой Саске мыл руки. От неожиданности она закричала, начиная извиваться на деревянном столе, чем вредила самой себе. Но разве в такой ситуации можно соображать?       — Убейте меня, прошу… — бессвязно прохрипела она, уже не в силах что-либо говорить.       — Нет-нет! — захрипел старичок. — Ты мне ещё нужна в лучшей камере!       — Ещё двадцать ударов по ногам и спине, — изрёк Саске, отряхиваясь от воды, что долетела даже до него.       — Дорогая, тебя в два захода или один? — захихикал старик, обдав дыханием влажное лицо. — Ты же дама…       Каору лишь закрыла глаза, отдаваясь в руки палачам. Тело немело, а жизнь утекала мелкими красными каплями на пол. Она не могла говорить — даже во рту чувствовался стальной привкус собственной крови. Было невозможно слышать мерзкий смех старика, вой бамбукового кнута и едва слышную хрипоту, которая перемешивалась с тяжёлым дыханием. Удар за ударом, капля за каплей… Её били сразу двое: один — по спине, а другой — по ногам. И лишь чьё-то «Достаточно» заставило Каору закрыть глаза.

***

      В комнате тускло горели свечи, создавая неприятное напряжение. Огонь изредка колыхался, от чего освещение дёргалось, неприятно слепя глаза. Сакура продолжала посапывать на кровати. Около неё сидела единственная женщина, дремавшая на прикроватном стуле, держа тонкие пальцы Сакуры. За пределами покоев стояла верная стража, которая не подпускала никого, кроме доктора. Часы показывали второй час ночи, а в коридоре второго этажа послышались тяжёлые шаги Саске.       — Она просыпалась?       — Нет, Саске-сама, от неё не отходит Осен-сан, — быстро ответил стражник.       — Можете сменить пост и отдыхать, — ответил он, осторожно опуская дверную ручку.       Только он хотел войти, как стражник осмелился заговорить, заставив обратить на себя внимание. Саске явно был не против выслушать его, но усталость давала о себе знать, поэтому он тяжело выдохнул, переводя на него взор. Стражник слегка наклонил голову и понизил тон голоса, спросив:       — Что делать со всеми вашими слугами?       Стражники были одеты в чёрное самурайское кимоно и тёмно-синие хакама, к которым были прикреплены самурайские мечи. Их русые волосы были завязаны в низкие хвосты, закреплённые белыми лентами. Рукава были несколько уже, чем принято, но за это Саске не смел их отчитывать, ведь прекрасно знал, как эти тряпки мешались во время боя.       — Заприте их в одной комнате, но не переставать следить, — пояснил он, что-то обдумывая.       — Стариков и детей? — опасливо предположил стражник, выпрямив плечи.       Он был ростом чуть ниже, поэтому приходилось слегка приподнимать голову, чтобы видеть Саске лучше.       — Сам всё знаешь, — ухмыльнулся он, проходя в покои Сакуры.       Взору предстала затемнённая комната, в которой появилось излишне много кувшинчиков и чашек. Саске замер, глядя, как Осен-сан, скрючившись, лежала туловищем на большой кровати, держа пальцы Сакуры. Она, видимо, дремала, не смея отходить от неё. Кимоно было сменено на обычную тёмно-коричневую юкату, а на ногах были надеты таби — низкие носки, с разделённым большим пальцем. Саске уважительно кивнул, тихо подходя к кровати. В комнате было довольно прохладно: торжествовала осень, заливавшаяся ветрами и дождями. Сакура безмятежно спала, лишь изредка меняя положение.       — Осен, ты можешь идти отдыхать, — произнёс Саске, аккуратно дотронувшись до её спины.       Та приоткрыла глаза, но как только увидела Саске, то поспешила встать, однако её остановила мужская рука. Осен-сан осторожно привстала, медленно освобождая морщинистые пальцы из слабого хвата, а Сакура, будто почувствовав это, перевернулась на бок, чуть прижимая рукава юкаты.       — Ей гораздо лучше, Саске-сан.       Она понимала его без слов, за что он был бесконечно благодарен. Осен-сан была, можно сказать, членом семьи, которая всегда знала своё место. Сколько Саске себя помнил, она была в доме в роли слуги. Её статус рос довольно быстро, что удивительно, но не ему было поручено этим заниматься. Его обучали боевым искусствам, грамоте, тактике сражения, каллиграфии и многим другим наукам, не допуская к документам. Отец всегда был строг и суров, и Саске порой хотелось исчезнуть куда-либо и не появляться вновь. Будучи младшим ребёнком, он не понимал такого холодного отношения к себе, пока не услышал перешёптывания служанок, что заговорили о смерти Микото-самы. Они обвиняли в этом Саске, ведь после его появления на свет Микото прожила меньше двух лет. Саске как сейчас помнил день, когда узнал правду, оттого и стал считать себя убийцей.       В те моменты он был подавлен и одинок, даже проклинал себя, умоляя Ками воскресить маму. Но Осен-сан приняла его, изредка награждая материнской заботой, которой ему так не хватало, одаривала любовью, читая втайне ото всех познавательные истории. Сейчас она была единственной, кому Саске мог доверить семью. Его уважение было безгранично, ведь, став главой клана, он предпринял все меры, чтобы выразить признательность. Всё добро и понимание, которое Осен-сан дарила ему, когда он был ребёнком, Саске запомнил навсегда. Сейчас его черёд отплатить ей: преданность должна быть поощрена. Он уберёг её от плетей, что будут розданы каждой служанке утром или днём, отдал лучшую комнату, дал статус, в котором она не должна сгибать спины, а самое главное — подарил свободу, отпустив всю семью из клана.       — Завтра мне нужна твоя помощь, выспись, — изрёк Саске, чуть отодвинувшись в сторону, указывая рукой в сторону лежака.       Осен-сан лишь благодарно улыбнулась, осторожно вынимая прижатый рукав из-под Сакуры, которая заворочалась, но ещё не думала просыпаться. Саске начал всматриваться в умиротворённое лицо. Он и не заметил, как переключил взгляд на неё, пристально созерцая, как поднималась и опускалась девичья грудь. Так плавно, ровно… Внимание привлекли и её бесконечно прекрасные волосы, что были ужасно закреплены, поэтому и тянулись волнистыми линиями по одеялу, переплетаясь и путаясь. Вдруг рядом раздался плеск воды, от чего Саске напрягся, но, увидев Осен-сан, которая осторожно положила на лоб Сакуры мягкую материю, расслабился. Его одолело желание побыть с ней рядом, просто так, не требуя чего-либо взамен. Сейчас её жизнь дороже всего на свете. Он не мог объяснить этих внезапных перемен, от которых просыпалась жестокость, вызванная её страданиями.       — Я принесу воды, чтобы ночью не ходить куда-либо, — произнесла Осен-сан, чуть поклонившись. — Не засиживайтесь.       Саске вымученно улыбнулся. Услышав звук закрывающейся двери, он остался всматриваться в Сакуру. Её едва слышные вдохи и выдохи были подобны музыке для его ушей. Он слышал, что она жива. От мысли, что Сакура могла умереть, становилось холодно, а усталость, накопленная за несколько часов, отступала. Саске уже переоделся в спальную юкату¹ синего цвета, которая пахла свежестью, смешивающейся с запахом его тела. Он считал недопустимым прийти к Сакуре в чужой крови, да и запах гнили и вони явно бы заставил её и всех вокруг проснуться. Незаметно для себя Саске присел на стул, широко расставив ноги, а локтями упёрся в колени, положив подбородок на ладони. Он устремил взор на Сакуру, которая перевернулась на бок. Это была его самая любимая поза с детства, ведь в ней он мог чуть расслабиться и медленно анализировать события, что одно за другим приходило в его жизнь.       Его волосы были чуть влажными от воды, но уже привычно торчали на затылке. Глаза еле прикрыты, вот только мысли витали где-то далеко, не желая собираться в целое. Сакура вдруг резко дёрнула рукой, прикоснувшись рукой к колену Саске. Её бледные пальцы касались его лишь подушечками, но он чувствовал, насколько они холодны. Это неосознанное прикосновение застало его врасплох, и Саске лишь продолжал смотреть на расслабленную руку Сакуры, не желая отодвигаться. Она посапывала и недовольно морщила нос, а иногда и вовсе скулила, сжимая колени Саске. Он растерялся, явно радуясь, что этого не видела Осен-сан, но окончательно вывело из равновесия его имя, что сорвалось с её губ:       — Саске-кун…       Он вновь замер, принимаясь всматриваться в её лицо. Как он мог не заметить момента её пробуждения? На него из-под полуопущенных ресниц смотрела Сакура, которая продолжала шевелить рукой на его коже. Зелёные глаза были подобны драгоценным камням, поблёскивавшим в темноте от малейшего источника света. Она чуть пошевелила головой, и прохладный компресс упал на подушки. Саске не мог поверить, что она проснулась, — скорее, просто перепутала сон с реальностью. Но даже если так, то почему она уверенно звала его?       — Пить… — шептала Сакура, теребя рукой его кожу.       Саске чертыхнулся, но переложил её ладонь на кровать, чуть сдавив пальцы. Он цокнул языком от негодования, ведь с белым кувшином недавно ушла Осен-сан. Поэтому Саске поспешил убрать с подушек мокрую тряпку, звонко кинув её в пиалу с водой. Он склонился над Сакурой, не зная, что сделать… В уголках зелёных глаз были видны бисеринки слёз, причину появления которых Саске так хотел разгадать. Его лицо было довольно близко, но он не смел наклониться ниже, вспоминая картину их первой брачной ночи. Без того вымотанная всеми событиями, Сакура ещё продолжала бояться его, вжимаясь в мягкую кровать.       — Нет, не надо, — шептала она жалобно, чуть ли не умоляюще.       Саске лишь прикрыл глаза, через силу отходя от неё. Насколько он был несправедлив к ней? В какой момент следовало остановиться в желаниях? Он не понимал, но определённо слышал её мольбы, такие глухие, почти безжизненные. Даже голос был каким-то другим — неузнаваемым. Но даже эта изменившаяся часть в Сакуре дарила некое успокоение. Она нуждалась в нём, как в глотке воды, что так долго несла Осен-сан. И Саске было противно от того, что он не мог исполнить даже такую мелкую просьбу, а ведь Сакура ещё ни разу не просила его о чём-либо. А если и просила, то как часто он её игнорировал?       Саске едва слышно простонал, тяжело выпрямившись. Он осмотрел комнату в надежде, что найдёт хоть что-то, что утолит её жажду. Он должен был помочь ей любым способом, сделать всё, что в его силах. Трудно было говорить, что лучше для Сакуры: его присутствие или отсутствие. И то, и другое для неё неправильно, чуждо и беспокойно. На столе возле окна стояла странная бутылка, к которой Саске поспешил направиться, но его находка оказалась не чем иным, как полупустым сосудом с лекарством, которое уж точно не подходило для утоления жажды. Он неслышно рыкнул, повернувшись к Сакуре, сверкнув агатовыми глазами в ночи.       — Я сейчас! — эмоционально произнёс он, остановившись у её ног. — Схожу за водой…       Эта фраза удивила его самого, по крайней мере, он не помнил, что когда-то произносил её. Это обескураживало. Путало. Раздражало.       «Нужно собраться!» — мысленно приказал он сам себе, крепко жмурясь.       Определённо стало легче, во всяком случае, он так думал. Быстрый шаг сменился размеренной ходьбой, которая хоть немного успокаивала расшатанные нервы. Саске с минуту походил по комнате, возвращая себе былую сдержанность. В конце концов, он глава клана, который не должен быть падким на женщин и быть у них, что называется, на посылках. Ему следовало помнить, что он представитель своего рода в южных землях, глава Императорской армии и воин. Неужели все правила, что ему внушали несколько лет, рассыпались, стоило плениться зелёным взором?       У него есть одни обязанности, у Сакуры — вторые, а у прислуги — третьи, поэтому нельзя лишать кого-то своей чашки риса.       — Воды, прошу, — вновь произнесла Сакура, стараясь сесть, опять привлекая внимание.       Её хриплый голос вырвал Саске из раздумий, и он вновь упустил крупицы самоконтроля. Но он не смел обвинять в этом Сакуру, которая лишь просила о помощи.       — Осен пошла за ней, — решил пояснить Саске, чуть подойдя ближе к ней, объясняя своё ожидание.       — Графин на столе, справа от вас… — прошептала Сакура, тяжело задышав.       Саске обернулся, обнаружив за стопками книг стеклянную бутылку. Он снова ухмыльнулся, понимая, почему Осен-сан не спешила возвращаться. Всё-таки она слишком хорошо знала его, читая лишь по взгляду истинные намерения. Саске позволил себе шумно выдохнуть, наливая в кружку прозрачную жидкость. Сакура продолжала ждать, хватаясь за края тонкой юкаты. Отчего-то дыхание не желало успокаиваться, а сердце продолжало бешено стучать. Слабость, накопленная за столько дней, давала о себе знать, притом в весьма ярких красках. У Сакуры была ужасная тошнота, из-за которой во рту, казалось, до сих пор стоял противный запах желчи и еды. Хотелось раствориться в приятном сне и наконец-таки почувствовать прилив сил, ощутить себя здоровой. Но прежде всего заглушить жажду, что прожигала её изнутри, словно кто-то заставил проглотить тлеющий уголёк.       — Возьми, — произнёс Саске, протягивая стакан. — Как ты? — пытливо поинтересовался он, видя жадность, с которой Сакура припала к сосуду.       Струйка воды случайно побежала по её лицу, медленно скатываясь по бледной коже, а после бесшумно капала на тонкую ткань. Стоило Сакуре это заметить, как она поспешила вытереть её полотенцем, виновато опуская глаза. Теперь пришло её время удивляться — судя по всему, Саске здесь давно и видел гораздо больше, нежели нужно. Она, казалось, специально пропустила заданный ей вопрос, вертя глиняную кружку, что ещё была влажной. В тусклом свете огня Сакура видела своё отражение, которое было настолько размытым и мрачным, будто его там и не было, но она продолжала всматриваться в чёрное дно, что-то обдумывая.       — Где Каору-чан? — поинтересовалась она, внезапно вернув Саске его прежнюю ледяную маску.       Он-то прекрасно знал, где она, — завтра, возможно, Каору подвергнут другой пытке, где её будут сдавливать плитами. Саске злился, хотя и не должен был в присутствии Сакуры. Он тяжело выдохнул, прекрасно зная о связи между ней и Каору. Да и этот суффикс «-чан» лишний раз доказывал, что для неё Каору стала почти лучшим другом и той, на кого она могла положиться. Но… Саске не мог сообщить, что та истекала кровью в грязном подземелье, лёжа на соломе рядом с крысами. Он не мог признаться, что лично привёл её туда, намереваясь нарушить принципы и получать признание. Скажи он об этом, Сакура тут же начнёт волноваться, рыдать и проклинать его, виня в том, что она лишилась дорогого человека вновь. И снова по его вине…       — Я отправил её к себе, — соврал Саске, отвернувшись.       — Тогда надо позвать её, — произнесла Сакура, снова ложась.       — Нет, завтра у неё тяжёлый день, — прервал Саске, грозно посмотрев на неё.       Сакура, казалось, и не обратила на это внимание, теплее укутываясь в одеяло. Она явно погрустнела. Саске понимал, что не сможет скрывать горькую правду долго, но хотя бы день постарается держаться достойно. Он выдохнул и присел рядом с Сакурой, не зная, что делать. Ведь Осен-сан и не думала возвращаться… Он лишь старался понять, о чём думала Сакура, всматриваясь в мрачное дно стакана, но никаких догадок не было. Она лишь показывала грусть и одиночество.       — Спасибо за заботу, — прошептала Сакура так грустно, что чуть было не заплакала.       — Как ты? — вновь попытался Саске, упираясь обеими ладонями о кровать.       Сакура была не в силах натянуть одеяло выше — он прижал его, поэтому опустилась, прикрывая взгляд. Эта комната давила на неё, словно шептала, что осталось ей здесь весьма недолго. Свечи изредка колыхались, придавая без того жуткой атмосфере больше ужаса. Сакура не хотела узнавать страдание и страх, которые ей не доводилось испытывать. По крайней мере, эти чувства были не такими пугающими и не нависали над ней, как грозовая туча, что с каждым днём лишь разрасталась. Имея счастливое детство, любящую семью и дружбу почти со всей прислугой, Сакура сравнивала своё положение до и после замужества. Её новый дом пропитан ужасом и покорностью, каждый гнул спины, пряча от неё взгляды. Она слышала перешёптывания, связанные с ней, не зная правды. Кругом царила фальшь, а каждый уголок поместья утопал в страданиях. Совсем иной она представляла жизнь и не задумывалась, что реальность, с которой ей пришлось столкнуться, окажется настолько суровой.       — Доктор сказал, что я простыла. Сейчас болит голова и немного горло, — наконец ответила Сакура, осторожно подбирая слова.       Она укуталась так, что были видны лишь глаза, смотрящие с явным недоверием. Меньше всего ей хотелось стать объектом насмешек, отчего она разволнуется и снова будет неожиданно терять сознание. Голос дрожал, не подчиняясь. Хотя что о нём говорить, если тело морозило, а голова горела? У Сакуры не было власти даже над собой, поэтому как она могла управлять другими? Руководствуясь эмоциями и отчаянием, она натворила глупости, которых не замечала. В своём клане ей прощалось практически всё. Отец не наказывал, а лишь иногда повышал голос, от чего Сакура чувствовала неловкость, но стоило ей обворожительно улыбнуться, чуть поклонившись, — как все проказы сходили ей с рук, а отец смеялся. В своём поместье она купалась в любви и заботе. Здесь же ей был уготован океан слёз и горя, которые она сама порождала. Сакуре приходилось принимать постулаты нового дома, но жизнь по-старому была ей куда приятнее и ближе.       — Выздоравливай, — отстранённо добавил Саске, вновь принимая удобную позу, довольный, что правда скрыта.       Хватило лишь секунды, чтобы пробудить воспоминания, связанные с Сакурой. Столько непонятного произошло, что хотелось покоя, уюта и тепла. Но будучи слишком гордым, Саске отказывался признавать это, продолжая неподвижно смотреть в одну точку. Он напрягся всем телом, создавая впечатление неприязни, стараясь показать, что ему здесь невыносимо находиться, а Сакура смотрела на него, пытаясь как можно бесшумнее отодвинуться, чтобы лишить себя возможности читать его мысли. Всё равно она не могла ничего сделать, вечно ошибаясь в догадках. Ей не дано понять его, поэтому и идти одной дорогой невозможно. Сакура смирилась, что будет идти где-то в стороне от него, обходя его неизвестными путями. Воспоминания о его теплоте в весеннюю ночь спрятали все недостатки, туманя её разум. Саске смог затмить часть себя, безмолвно привязав Сакуру к себе. Его забота и спасение от сексуального рабства пробудили в ней что-то тёплое. Оно заставляло робеть, смущаться и молчать в надежде не сболтнуть лишнего.       Тогда ей хотелось нравиться ему…       Но она не смогла заставить его откинуть предубеждения и принципы, а он лишь ослепил её, заставив согласиться на брак. Её глупые мечты разрушились весьма быстро и жестоко, и это невозможно забыть. И всё же, несмотря на возможности, Сакура считала этот брак правильным. Камелия не могла принести клану процветание, поэтому это сделала она. Каждый член клана должен жить во имя рода и укрепления отношений, жертвуя желаниями, чувствами и мнением. Весть об их свадьбе облетела всю Японию, многочисленные помещики спешили выразить почтение и поднести подарки. Все спешили услужить клану Учиха, особенно соседи, которые подарили роскошные ткани из шёлковых нитей. Ещё бы, ведь теперь дочь из самого влиятельного клана в аграрном вопросе защитила свои земли, распугав всех, кто мог бы нанести угрозу.       — А кто сегодня останется со мной? Каору всегда была тут… — задала вопрос Сакура, не желая оставаться одной.       Она точно знала и видела, что Саске желал покинуть спальню. Она была уверена, что он сосредоточенно смотрел на дверь, желая увидеть медленно входящую Осен-сан с графином, которая вновь присядет рядом и будет поглаживать её пальцы. Но никто не заходил и не беспокоил их уединение, в котором они первый раз в жизни не повышали друг на друга голос. И от этой мысли Сакура шумно ахнула.       — За дверью охрана… — начал Саске, как тут же был прерван:       — Нет! Позови слугу! Я не хочу быть одна! — Она схватилась за его рукав, от чего Саске даже слегка дёрнулся — правая рука потеряла опору.       Сакура виновато посмотрела на то, что сделала. Её эмоциональность вновь сыграла с ней дурную шутку. Из-за этого она виновато отвернулась, продолжая держать рукав. Голова вновь начинала раскалываться, а на глазах стали появляться слёзы. У неё была веская причина не отпускать Саске.       — Меня ведь пытались убить, — шмыгнула она, разрыдавшись. — Верно?       Саске замер. Конечно, как он мог решить, что она не знала? Скрыть правду от той, что прошла через такой кошмар, — главная оплошность. Сакура вновь начала плакать, даже не скрывая горя. И стоило ему встретиться с её глазами, как он прочёл в них бесконечный ужас, страх и немую просьбу остаться. Пальцы, цеплявшиеся за его рукав, затряслись, но из последних сил не желали отпускать ткань юкаты. Она нуждалась в нём, словно готовая закрыть глаза на всё плохое, что он причинил ей за этот короткий срок. Сакура была готова простить всё, что было между ними, лишь бы сохранить жизнь.       — Да. Я посижу, пока ты уснёшь, — выдохнул Саске, прикрывая глаза.       — Я не усну, — разрыдалась она, не желая оставаться одна ни на минуту. — Ты… — начала было Сакура, как тут же осеклась. — Вы уйдёте, а меня убьют… — добавила она, отпуская его рукав.       Саске лишь выдохнул, прекрасно зная, что никто сюда не проникнет. Только Осен-сан, что и не думала возвращаться, позволив ему остаться с Сакурой. Его губы тронула одобрительная ухмылка, которую можно было не видеть, но лишь по одной интонации понять, что он не злился. Напряжение ушло, а он позволил усталости взять над собой верх, едва разворачиваясь к Сакуре.       — Тогда я наконец позабочусь о тебе, — произнёс Саске, чуть сжав её ладонь в руках.