Все дни Сакура проводила в своих покоях. Её состояние оставляло желать лучшего, однако были заметны временные улучшения самочувствия. Будь её воля, она никого не пускала бы к себе, кроме доктора, — настолько сильным было желание побыть одной, прийти в себя после всего пережитого, так внезапно обрушившегося на хрупкие плечи, но Сакура, прекрасно понимая, что одна не справится, неохотно принимала помощь служанок, которых в какой-то степени ненавидела. Не оставалось и толики сомнения, что случившееся на неё покушение — дело рук одной из них, а может, сразу нескольких.
И всё же Сакура не догадывалась, что в этом поместье завёлся кто-то, желающий убрать её с дороги. Избавиться, как от ненужной вещи. Ей будто подносили еду, которой обещали помочь отвлечься от проблем. Уйти от них раз и навсегда. Безвозвратно. Мучительно. Греховно. Сакура не могла предполагать, что за такой короткий промежуток времени, который провела в качестве жены Саске, её жизнь превратится в устрашающую и длительную борьбу, из которой выйти победительницей крайне сложно. Но эту опасность должен был предвидеть Саске, что наблюдал многочисленные заговоры, задуманные против его клана, императорской семьи и самого Императора. Он должен был слышать шорох предательства, чувствовать тлетворный запах убийцы. Но он был неосмотрителен настолько, что чуть не потерял Сакуру, которая исполняла долг перед ним так, как её воспитывали, — по всем правилам и постулатам.
Ещё во время первого визита она ощущала странное и наигранное спокойствие. Эта подчинённость прислуги, абсолютный контроль всех областей жизни, женские глаза, что вечно смотрели в пол в поклоне, убийственная тишина, что развеивалась лишь дуновением ветра, шарканьем щёток и мётел, ржанием лошадей и всплесками воды. Всё это шокировало — в каждом уголке поместья Сакура чувствовала опасность и живой интерес, всё настолько переплеталось, что одни доводы сменялись другими, но всё это уходило на второй план.
Невиданная роскошь Саске так удивляла, что атмосфера терялась на её фоне. Те пятнадцать дней, которые она провела с ним под одной крышей, настолько затмили интуицию, приглушили чувство опасности, заставляя в какой-то момент окунуться в реальную сказку. Сакура бродила по большому саду, что, казалось, был перенесён из дикого леса. Красота цветов, деревьев и даже животных, что охотно плели гнёзда, так воодушевляла её, что хотелось раствориться в этом изумительном мире. Редко она чувствовала что-то подозрительное и волнующее, но те редкие предвестники опасности кричали о чём-то страшном. Жертва попалась в сети, не послушав свою интуицию.
Сейчас, лёжа на кровати, Сакура ничего предпринять не могла, ведь это были лишь секундные порывы, но из-за этого её положение становилось безвыходным. Здесь она совершенно одна — нет ни поддержки, ни понимания, ни любви, казалось, все в этом чёртовом доме ополчились против неё: начиная Саске, до этого спокойно носившим маску заботливого и любящего, заканчивая рабынями, улыбающимися и услужливыми, но готовыми в любой момент всадить нож в спину. Сакура отчаялась. А ведь она здесь совершенно недавно в качестве хозяйки дома, но уже успела упасть в грязь лицом, позволив причинить себе и репутации вред.
Саске неподвижно сидел за столом у себя в кабинете, изредка скрещивая пальцы. Его лицо выражало крайнюю озадаченность происходящим. Всё рушилось, не успев толком начаться. Второй раз злой рок сделал кровожадную попытку отнять у него Сакуру. Сложно было предположить, у кого хватило наглости и смелости сотворить такое. Саске отчаянно выдохнул, тяжело смыкая веки: пока он один, мог позволить себе выпустить эмоции, что уничтожали его изнутри.
Сакура выжила, должна вот-вот прийти в себя — именно этого сейчас он желал больше всего на свете. После случившегося на него постепенно сходило озарение — не стоило так грубо и бесчувственно вести себя с Сакурой, возможно, удалось бы избежать всех этих кошмаров. Но винить себя в случившемся? Нет, он был горд, что не позволяло ему просто принять то, что порой ошибался. По крайней мере, прилюдно Саске не покажет кому-то свои слабости. Позволить своей репутации пасть из-за слабости просто непозволительно. Он привык получать всё, что хотел и когда хотел, даже если это стоило чувств, а то и жизни, других. Сакура не была каким-то серьёзным увлечением, он всё равно бы забрал её спустя несколько лет, и всё же…
Сакура… Он уважал её. В конце концов, её недоверие, поучение в каких-либо делах и умные мысли. Он помнил её пристрастия, в которых она утопала, заставляя его одним движением руки молчать. Сакура не прерывала его, лишь крайне загадочно смотрела, наблюдала, будто решая, подходил ли он ей. Она его оценивала, поэтому и он подыграл, не показывания горькую правду. Нравилась ли она? Возможно. По крайней мере, сопровождать его на вечерах было бы поручено ей. Умная девушка, но в ещё совсем юном возрасте, что не привыкла к жестокости и боли. Для него Сакура родилась слишком поздно, а быть может, он поспешил появиться на свет, заставив отца страдать? Заботиться о той, что не смотрела на него как на мужчину, забывая об их явной разнице… было выше его сил, но уничтожить её он не желал. Саске погнул тот стальной стержень внутри, слегка надломив нрав Сакуры и подпустив врагов близко к семье.
Непривычное, противоречивое, непозволительное действие приравнивалось к утрате авторитета. Саске мог оскорбить, лишь посмотрев на кого-то; да что посмотреть — он мог пройти мимо, не ответив на вопрос, явно адресованный ему. Он предпочитал не выражать эмоции и чувства, принимая их за то, что в будущем сможет навредить. Признать слабость — потерять силу. Чувствовать вину, стыд за свои поступки неприятно, а кому хотелось испытывать неудобства? Даже нежные чувства, такие как любовь, забота, нежность, Саске мог хранить в сердце, уничтожая обидчиков. Просто он не умел по-другому. Подобные внутренние разговоры не первый раз мучили его, тем не менее, он решил, что сейчас не самое подходящее время для самокопания: главное — найти отравительницу, что посмела покуситься на Сакуру.
С ней он поговорит потом, когда всё более-менее уляжется, по крайней мере тогда, когда она сможет уже свободно общаться. Саске был уверен: разговор не будет мягким и простым, даже наоборот, но нельзя закрыть глаза на происходящее, страшась нового удара в спину. Он уже успел приказать мужчинам, что охраняли поместье, проследить за всеми слугами, что были собраны в несколько групп. Дом готовы были буквально сломать до фундамента, отыскивая того, кто посмел причинить вред Сакуре. Было ясно, что преступник очень близко, нужно только отыскать его, поймать, как глупую рыбу, на крючок. Осторожно подкупить вкусной наживкой, медленно подтягивая леску к берегу, явно намереваясь вырвать добычу из привычной среды обитания, а после бросить на железо, раскалённое на солнце, с удовольствием глядя на бесконечные мучения. Интересно, от чего наступит смерть: от недостатка влаги или болевого шока? Но всё же Саске явно нервничал, однако за стенами покоев был весьма сдержан, жесток и страшен.
Стрелки часов уже приближались к вечеру, но всё же показывали ещё дневное время. С завтрака Саске дал Томиро весьма много времени, чтобы отыскать преступницу, поэтому сейчас он рассчитывал на то, что у него появится куда больше информации, нежели на данный момент, да и приближённые из стражи и одни из самых верных людей проследят, чтобы не было уничтожено какого-либо доказательства. Время звать Томиро пришло, ведь именно ей он поручил проследить за остальными слугами, чтобы получить имена тех, кто причастен к трагедии. Он слышал, как она не спеша прошла в его покои и покорно молчала, ожидая разрешения говорить. Она была гораздо более послушной, тихой и сдержанной, чем обычно, поэтому всё это явно выдавало сомнения и тревоги.
— Ну, что у тебя есть? — серьёзно, с нескрываемой холодностью в голосе спросил Саске, грозно глядя на Томиро, от чего той становилось не по себе, казалось, будто именно её сейчас казнят на месте.
— Саске-сан, я не могу сказать точно, но… — начала было она, посмотрев на него.
— Что значит не можешь сказать точно? — Саске был крайне недоволен. — Ты помнишь, что я тебе говорил? — Он резко поднялся с кресла, продолжая прожигать Томиро взглядом.
— Я всё помню, — стала оправдываться она, тяжело вздыхая. — У меня есть одно предположение, Саске-сан, но я не знаю, не могу сказать вам точно, так ли это. — Томиро опустила глаза. — Поверьте, я тоже переживаю за Сакуру-сан, но в то же время не смогу, если на моей совести будет клевета на невинного человека. — Она нервно сжала руки в замок. — Дайте мне совсем чуть-чуть времени, тем более день ещё не закончился, и я обещаю: я как можно скорее сообщу вам всё. — Томиро снова подняла взгляд на Саске, с мольбой глядя на него. — Поверьте мне, я знаю, что делаю.
Саске прищурился, продолжая смотреть на неё. Он никогда бы не сделал никому поблажек, тем более в делах особой важности, но речь шла о жизни и здоровье Сакуры — он должен абсолютно точно знать, кто виновен. В конце концов, один раз оплошность была с его стороны, ведь когда умерла его первая супруга, то отравительницу нашли быстро. Девушку казнили, предварительно подарив плети, а после обезглавив. Он помнил отчаянные крики, когда она уверяла, что не трогала Иноэ-сан. А ведь Саске отнял у бедной служанки жизнь, не дождавшись признания. Сейчас он был в замешательстве, ведь несколько лет назад отдался во власть чувствам, поэтому сейчас ему надо особенно сдерживаться.
— Ты знаешь, я своё слово держу, — тихо, но до жути пугающим тоном начал он. — Если виновник не будет найден, не поздоровится всем. Я не потерплю предателей возле себя, а теперь исчезни! — Желание поубивать всех к чёртовой матери, казалось, ещё никогда не было таким буйным.
Томиро не смела ослушаться. Эти несколько минут, проведённые на допросе у Саске, уже стали адом для неё — страшно было подумать, что будет, когда она озвучит предположения. Поклонившись, она скрылась за дверью, оставляя Саске наедине с мыслями и злостью. Действительно, сегодня его настроение куда сквернее предыдущих дней.
С минуту простояв, он не выдержал и со всей силы ударил кулаком по столу, словно это помогло бы решить все проблемы и избавить от негативных мыслей. Это помогло, но буквально на секунду. Нет, даже на мгновение, которое способно откинуть переживания ровно на столько, сколько длится соприкосновение кожи и поверхности дорогого дерева. Увы, но это ничтожно малый срок. А гнев всё стремился захватить Саске, хотя раньше он был куда хладнокровнее.
— Чёрт, — сквозь зубы процедил он, опускаясь обратно в кресло.
Саске с силой, до боли в костяшках пальцев, сжал ручки сиденья. Это тошнотворное чувство вины. Одно из новых для него. Раздражающее. Жгучее. Мерзкое. Оно распространялось по телу, заставляя разум, что всегда был чист, затуманиться. В мыслях он презирал самого себя за просчёты, что привели к таким последствиям. Саске явно чувствовал отвращение к себе. На его руках необоснованная смерть. Смерть женщины, что испытала муки, которые не сравнимы с чем-либо.
Саске помнил, сколько прутьев было сломано о женскую кожу, скрытую тонкой материей, помнил, как кричала служанка, умоляя прекратить страдания, помнил, как она не признавала своё отношение к случившемуся, помнил, как лилась кровь из её ран, помнил, как она теряла сознание от боли, а он сам выливал на неё ушат с ледяной водой, не давая поддаться забвению. Звуки прутьев, что рассекали воздух, звонкие, но такие мерзкие шлепки от соприкосновения с кожей, вскрики, превращающиеся с каждым разом в вопль, от которого срывался голос. Этот визг был слышен на всё поместье: каждый, кто был тогда в услужении, вздрагивал от свиста палки и звуков удара.
А тем временем всё услужение клана Харуно готовилось к отъезду в Кансай — регион западной Японии на острове Хонсю, где находилась префектура Вакаяма — южная часть полуострова Кии в регионе Кинки. Из Такебото Камелии уезжать не хотелось абсолютно, ведь тут она провела последние дорогие моменты с Сакурой. В конце концов, путь в семь дней на лошади — довольно долгое движение, а учитывая, что она не являлась наездницей, весьма сложно перебраться через горы Тамба, отделяющие регионы Киото.
— Смотрю, у вас тут всё в движении, — улыбаясь, произнёс Итачи, осматривая уже отцветающие сады поместья.
— Это ещё спокойствие — будь здесь моя сестра, то ты бы увидел настоящий ураган, — ухмыльнулась Камелия, чуть прищурив глаза, глядя на солнце, что спешило скрыться за горизонтом.
Итачи, сопровождающий её, тепло улыбнулся, одной рукой держа за узды рыжую лошадь, что старательно искала его плечо. Её грива была аккуратно вычесана, а шкура блестела, так и маня мягкостью. Тот, кто имел возможность взглянуть на эту кобылу, точно мог судить о её ухоженности, посему почти любому хотелось погладить тёплую шкуру. Стоило Итачи осторожно похлопать лошадь по морде, как она довольно заржала, чуть ударив копытом о землю. Стройная шея пару раз дёрнулась, словно прося поиграться. Она была в прекрасном настроении.
— Ну, не ёрничай, Белль, — ухмыльнулся он, почесав лошадь за острым ухом.
— Может, отпустить её побегать? Сакура выпускала своего Ветра, а он всегда возвращался, — произнесла Камелия, осторожно протягивая руку к длинной шее. — Что скажешь, Итачи?
Он лишь улыбнулся, чуть придвинув её ближе к себе, позволяя ей свободно гладить молодую кобылу. Его чёрные волосы были убраны в низкий хвост, а глаза с нежностью смотрели на Камелию, что сама прижималась к нему. Они привыкли общаться без норм этикета, когда были наедине. Из-за этой привычки родители часто грозно смотрели на них, слыша, как кто-либо из их детей забывал произнести уважительный суффикс, но тут же спокойно выдыхали, делая вид, что не заметили этого.
Конечно, оказывали они друг другу знаки внимания не на глазах у всех — всё же это считалось дурным тоном. Итачи мог показать своё расположение к Камелии, проявляя интерес, увлекая её разговорами, приглашая в поместье со всей семьёй. Собственно, он так и поступал, но ответная реакция Камелии, что не смела скрывать чувств, заставила Итачи признаться куда быстрее. Она ласково смотрела на него, отдаваясь во власть сердцу, как и он, прекрасно зная, какие сложности представлял их союз. Но в стенах поместья они лишь позволяли себе редкое держание за руки и лёгкие касания.
Если бы кто знал, как они страдали на самом деле. Они могли лишь писать друг другу письма и узнавать что-то новое через бесконечные слухи, в которых содержались лишь частицы правды. Эта пара была определённо создана небесами, но, видимо, творец поспешил и не смог наградить Камелию крепким здоровьем. Ни Фугаку, ни Кизаши не смели разлучать детей, зная, что если бы судьба сложилась иначе, то сотрудничество их кланов не имело бы такую сложную систему, в которую были впутаны Саске и Сакура. Родители Камелии закрывали глаза на то, что Итачи до позднего вечера проводил с ней время, обедал и ходил на открытую поляну за стенами поместья. Все знали, что Камелии становилось хуже день ото дня, и даже такая чистая любовь, что царила между ними, не могла исцелить неизлечимую болезнь.
По крайней мере, тот, кто любил её, старался быть с ней как можно чаще.
Клан Учиха действительно сожалел, что не могли вылечить Камелию, которую бы охотно приняли в семью. Родителям Итачи было несколько не по себе от того, что их сын видел в жёнах лишь дочь Кизаши, которую когда-то вместе с маленькой Сакурой привезли к ним в поместье. Их отношения можно сравнить с руслом реки, что размывала землю, но лишь на первый взгляд можно было решить, что всё прекрасно… Вода постепенно испарялась — Камелия увядала, отведённый срок стремительно сокращался. Но стоило пройти дождю, как русло вновь заполняла вода, что ускоряла медленный поток, который тут же принимался смачивать опустевшие участки земли.
В такие моменты все начинали верить в чудо, замечая лёгкий румянец на бледных щеках и повышенную активность Камелии, но это была лишь иллюзия, что проникала надеждой в самое сердце, уничтожая с большей болью всё, что было так дорого. Природа устанавливала свои порядки, умело обманывая всех, кто не умел читать знаки или же просто не желал их замечать, утопая в невежественности и глупости. Когда выходило солнце, то всё в мире превращалось в нечто спокойное, приятное, привычное, показывая истинную правду, которую невозможно скрыть даже проливными дождями. Вода вновь успокаивалась, уменьшала скорость, всё меньше сопротивляясь преградам на пути, а родители снова грустили, замечая очередные ухудшения в состоянии Камелии.
Они были настолько терпеливыми, настолько спокойными и воспитанными, что любой, кто пострадал, мог почувствовать согревающие лучики, что они дарили. Камелия всегда была добра к тем, кто её окружал, поэтому даже к малознакомым личностям относилась с душой, редко кричала и злилась. Итачи же был благороден с тем, кому мог доверять, кто заслужил знать его тайны, кого он знал много лет. Конечно, он не бросался из крайности в крайность, убивая и казня тех, кто ему пришёлся не по душе, — скорее, просто проверял их верность клану, не более. И всё же стоило ему увидеть того, кто нуждался в его помощи, он бы всегда откликнулся, временно забывая про социальное неравенство.
— Не хочешь прокатиться? — вдруг задал вопрос он, положив ладони поверх девичьих.
Камелия лишь слегка засмущалась, чувствуя его приятный запах. Она нежно, как только могла, улыбнулась, чуть повернувшись в его сторону.
— Знаешь, хочу, чтобы ты прокатил меня рысью, — отозвалась она, уже разворачиваясь к нему.
— Будет исполнено, — с весельем произнёс Итачи, низко склонив голову, словно показывая её превосходство над ним.
Только он сказал эти слова, как тут же легко подхватил Камелию, усаживая на лошадь. Он не выказывал какого-либо напряжения — лишь улыбался, осторожно придерживая Камелию, которая тут же ойкнула, крепче хватаясь за рожок седла: всё же такое удовольствие от прогулок она получала крайне редко. Вот и сейчас её захватили те приятные эмоции, что в скором времени лишь возрастут.
А Итачи уже ловко сел позади, удобно беря поводья. Его ноги умело стояли в стремени, слегка пришпоривая лошадь. Стоило ему сесть на кобылу, как та в нетерпении заржала, прекрасно понимая, что её ждала приятная, хоть и лёгкая пробежка. А что ещё нужно молодым коням, как не бег, чувство защищённости и сытости?
— Я придержу тебя. Тебе не холодно? — поинтересовался Итачи, контролируя умелую походку животного.
— Всё хорошо, я хочу быть счастливой всегда! — пропела Камелия, опираясь на его грудь. — Но не уезжай далеко от поместья, я слаба.
— Тогда будем недалеко, — ободрительно произнёс он, видя, как Камелия приказала открыть главные ворота.
Итачи остановился в поместье Харуно уже как два дня, прекрасно видя, что её состояние ухудшилось. Лицо, ранее беленькое, с пухлыми щеками, изменилось до неузнаваемости. Болезненная бледность, едва видные синяки под глазами и тонкие запястья. Стоило Итачи обхватить их, как между ними и его пальцами виднелся просвет. Платья, что ранее всегда были впору, некрасиво болтались, словно отданы с барского плеча. Но самым страшным знаком был кашель, который напоминал рычание, от которого Камелия не знала спасения. Она отчаянно хваталась за любой предмет, способный удержать вес её исхудавшего тела, а когда не могла устоять на ногах, то обессиленно падала на пол, иногда и вовсе не поднимаясь.
Они катались очень медленно, но Камелия получала от этой выездки удовольствие, которое можно сравнить лишь с тем временем, когда Сакура находилась в поместье. От её заботы, казалось, Камелия выздоравливала, много смеялась и даже что-то чудила в доме. Но стоило им расстаться, как силы, накопленные за всё время, исчезли. Лишь какая-то малость была в её организме, выходящая со слезами. Камелия скучала. Она так страдала, что не могла сдерживать слёз. Её сердце ныло, словно предвещало нечто ужасающее. Они расстались, но их чувства были связаны всегда. Даже в брачную ночь Камелия плакала из-за судьбы Сакуры так долго, насколько хватало сил. А после она слегла, стремительно подходя к смертному одру.
— С тобой всё хорошо? — озадаченно спросил Итачи, завидев, как Камелия нагнулась вперёд.
Если б не рука, которая уверенно придерживала её за талию, то Камелия свалилась бы на землю. Но Итачи не мог допустить этого, потому и остановил лошадь, резко потянув её за узду.
— Мне нужно домой, — хрипло произнесла Камелия, болезненно сощурившись, словно сдерживая порывы кашля.
— Как скажешь, — быстро произнёс он, разворачивая Белль обратно. — Только держись…
Итачи готов был молиться кому угодно, убить любого, отдать жизнь ради Камелии, потому что не мог видеть, как она увядала каждый день всё быстрее и быстрее. Это было настолько мучительно, что даже все изощрённые пытки Саске были лишь жалким подобием страданий.
До поместья они добрались довольно быстро, поэтому стоило лошади переступить через ограждение, как Итачи ловко соскочил на землю, держа Камелию на руках. Она закашлялась, яро сжимая его тёплое кимоно, словно умоляя помочь справиться с ужасной слабостью и болью.
— Согрейте её комнату, позовите врача и принесите лекарство, — по привычке начал командовать Итачи, сокращая расстояние до дома.
Он уже быстро проник вовнутрь, минуя пустые комнаты и родителей девушки, которые судорожно стали заваривать лечебный отвар.
Но он уже не помогал.
— Только не смей сдаваться, слышишь? — стал было умолять Итачи, уложив Камелию на прохладную простынь. — Мы ещё с тобой не сделали так много…
А она лишь продолжала хвататься за него, не желая отпускать. Ей было очень страшно: казалось, она видела смерть, что уже так громко дышала в шею, забирая всё, что помогало держаться на белом свете. Ведомая ужасом, Камелия громко кашляла и плакала, не в силах контролировать состояние. В груди всё горело, словно сжигало изнутри, испепеляло все органы, оставляя только горстку пепла.
— Доченька, постарайся выпить это, — шептала Мебуки, усиленно вливая какую-то странную смесь. — Это облегчит тебе всё…
Камелия слышала, но была бессильна, чувствуя, что хрипота лишь усиливалась. Она отпустила Итачи, принимаясь сдирать платье с себя в надежде остудить разбушевавшееся пламя. Но разве это могло помочь?
Она что-то ещё старалась вымолвить, радуясь, что иногда ей удавалось вдохнуть свежий воздух. Камелия боролась ровно столько, сколько хватало упрямства и стойкости, но с каждым приступом её сил становилось всё меньше, а кашля — больше. Ей было невыносимо тяжело шевелиться, но стоило кашлю стихнуть, как она тут же крепко засыпала, отдаваясь в объятия сну, что забирал себе такое большое количество времени.
Сейчас Камелия спала, укрытая мягким одеялом, а Итачи лишь аккуратно поглаживал нежную кожу её рук, что ещё недавно силились разрушить деревянную постель. Он сидел и с болью смотрел, как она уходила от него. Так медленно, так мучительно, так тяжело. Камелия неохотно покидала его, старательно улыбаясь и искренне смеясь, а он не мог с ней попрощаться, зная, что не отпустит эти чувства никогда. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах.
Итачи медленно, стараясь не издать лишних звуков, поднялся с деревянного пола, подходя к письменному столу, уставленному бутылочками и микстурами. Но он продолжал молчать, аккуратно передвигая звенящую посуду. Он осторожно взял маленький лист бумаги, края которого были чуть помятыми, и принялся аккуратно вычерчивать иероглифы, предназначенные Саске. Итачи и не думал расписывать в красках, напротив — он потратил мало времени, ставя на этом клочке бумаги восковую печать. Он был крайне озабочен происходящим, но на это у него были свои причины, что просто не позволяли угасить бдительность.
— Итачи, если хочешь, то останься в её комнате, ведь моя малышка нуждается в тебе, — прошептала мать, утирая слёзы горя.
— Но, Мебуки-сан…
— Никто не против, ведь она будет улыбаться, завидев тебя, — произнесла Мебуки, дотронувшись до его плеча. — Я бы жизнь отдала за вас.
Итачи лишь низко поклонился, вкладывая письмо женщине в руки. Она понимала его без слов, посему лишь спросила имя, кому необходимо доставить послание.
— Моему брату, желательно как можно скорее, — ответил Итачи, смотря на спящую, заметив, что даже во сне она что-то отчаянно гнала прочь.
— Я всё сделаю, — ответила Мебуки, покидая комнату Камелии.
Он остался вновь один с той, что отказывалась выздоравливать. И всё же Итачи был благодарен за разрешение остаться. Он мог сидеть возле неё, целовать кожу на руках и нежные запястья, но больше ничего. Он не её муж, даже не жених, но она для него бесценный цветок, что успел показать нежные бутоны, которые наливались лишь осенью. Итачи мечтал увидеть это удивительное растение во всей красе, но знал, что будет чистым везением, если он сможет заметить, как оно просто тянуло вечно зелёные листья к солнцу.
***
Саске, выйдя из своих покоев, наблюдал за прислугой, которая находилась в одной комнате. Получив его разрешение, стража принялась поочерёдно обыскивать личные вещи девушек, что тряслись от каждого шороха. Их не спрашивали ни о чём — лишь предлагали сознаться в содеянном, на что они молчали, искреннее не понимая, кто мог сотворить такое. Одна за одной вещи покидали комнаты, слышался звон разбившейся посуды, грохот столов и стульев. Каждая молилась о том, что скоро найдут доказательства, а их оправдают, позволив трудиться на благо поместья. Но разве отравитель, что убил Иноэ-сан, допустит ошибку и оставит яд в поместье? В любом случае все знали, что шансы найти необходимое ничтожно малы, посему и боялись неизвестности. Хотя если подумать, то подозрения могли пасть лишь на одну личность, что стала Сакуре самым близким человеком. Служанки со страхом смотрели друг на друга, зная, что если в их вещах ничего не будет найдено, то каждую из них ждали десять ударов прутьями по пяткам, а после — мучения, цель которых будет не убить, а выдать предателя или признаться самому.
Они вспоминали казнь одной из прислужниц, у которой нашли во шве подушки ткань со свежими листьями Parisʼа, который люди назвали Вороним глазом. Имя этой девушки было Такахаши. Её семья служила клану Учиха три века, поэтому никто не предполагал, что на этом этапе жизни произойдёт настоящая трагедия. Каору тогда только начинала служить первой жене Саске: она стремительно обучилась, от чего Иноэ души не чаяла в ней, с большой радостью преподавая чтение и письмо, а также прочие вещи, которые могли бы быть уместными и полезными. На тот момент ей было двенадцать лет, но она уже считалась второй главной служанкой, которая в большей степени помогала Сатсуки, назначенной Саске после брачной церемонии. Тогда всё поместье торжествовало, ведь избранницей стала дальняя родственница Императора, который посчитал уместным этот брак. Свадьба была роскошной и пышной, всю прислугу даже одарили подарками и дали два дня отдыха от работы. Все восхваляли и боготворили Сатсуки, которая прожила после свадьбы всего лишь два года, так и не успев подарить мужу наследника.
— Я так переживаю, Саске-сан за Сакуру-сан может казнить многих… — шептала одна служанка, видя, как стража прошла в их комнату.
— Будешь трястись, то подумают, что это ты пыталась убить госпожу! — шикнула другая, услышав, как на пол упала очередная ваза.
Жизнь в поместье замерла, стоило Саске выйти из покоев. Он был недоволен тем, что Томиро за всё время не смогла назвать имя убийцы, поэтому шёл сообщить весьма неприятные новости. И действительно: кого мог обрадовать взор агатовых глаз, что надменно, с присущей холодностью, вещали нечто устрашающее? На левом бедре находилось любимое «дайсё» — сёто (короткий меч) и дайто (длинный меч), что прошло с ним длительный путь с тринадцатилетнего возраста. Ладонь осторожно покоилась на рукоятке длинного меча, придавая Саске ещё более пугающий вид, да ещё и это чёрное кимоно, поверх которого все знали, скоро расположится плащ, пропахший кровью и сыростью, просто кричало о наихудшем положении. Тяжёлые шаги Саске казались настолько громкими, что сравнить их можно с каплей воды, падающей в водоём: такие же внезапные, одинокие и неумолимо нарушающие тишину. Они были протяжными и долгими, но ни одна душа не хотела, чтобы эти звуки прекратились. Тишина почти приравнивалась к смерти, а стучащие подошвы лишь отсрочивали грядущее. Отсчёт настоящего ужаса начинался.
Раз.
И уже виднелся на втором этаже балюстрад его силуэт. Чёрные волосы в привычном беспорядке, слегка загорелое лицо, тёмные глаза, выражающие полное спокойствие и хладнокровие, и всё бы было как обычно, но…
Два.
В левой руке все заметили странный свёрток. Стало ясно, что имя настоящего убийцы неизвестно, иначе бы его давно огласили и позорно вели в подвал поместья, куда вход был воспрещён всем, включая хозяек усадьбы.
Три.
Саске остановился на самом верху, высокомерно и с презрением осматривая каждого. Его рука аккуратно опёрлась на перила, а сам он явно чего-то ждал. Служанки поклонились, приветствуя его, но стоило им направить взоры вверх, как они завидели Томиро. На её лице эмоции не прочитал бы лишь слепой, ибо каждая частичка её тела была в напряжении. Она не смела медлить, но надеялась, что предатель сам вызовется и признается в грязных делах. Но кто осмелится сделать это?
— Поторопись, — вдруг произнёс Саске, явно выражая недовольство.
Томиро кивнула и спешно подбежала к нему, принимая свёрток в руки. Она должна была озвучить всеобщее наказание, которое постигнет каждого. Стоило Томиро начать разворачивать бумагу, как её руки затряслись, а глаза лишь прочли скромное послание:
«Каждой подарить двадцать ударов бамбуковыми ветками по ногам и десять — по рукам. Запретить выход в город в течение месяца».
Скромно, но очень жестоко.
Томиро с болью произносила каждое слово, её голос подрагивал, но она вновь была бессильна перед приказом, поэтому лишь могла едва заметно кивнуть служанкам, а после поклониться Саске. Он читал явный страх в этих карих глазах, но ведь предупреждал её, что не пощадит. Всё же она являлась той, кто следил за всей прислугой, помогая Осен-сан.
— Каждая, Томиро. Исключение лишь Осен-сан.
Его голос был груб и надменен, даже сложно было сказать, что ему жалко Томиро, но было ясно, что его решение непреклонно. Совершенно чётко был дан приказ, который нужно было исполнить, но Томиро так боялась. Сейчас из-за того, что она подвержена сомнениям, будут страдать все, кто стоял на первом этаже. Но всё же в её сердце затаился и страх, который мог оказаться самым ужасным её пороком, — клевета на невиновного человека. Под контролем чёрных глаз она низко поклонилась, дрожащим голосом произнося:
— Будет исполнено.
— Имя. Это твой последний шанс, — вдруг произнёс Саске тихо, чтобы никто не слышал их разговора.
Томиро тут же перестала контролировать эмоции, с жалостью глядя на него. Это чувство было адресовано не ему, а тому, кого она подозревала. Казалось, Саске вынудил её одним лишь взглядом назвать полное имя человека, которого обвиняли почти все, кто собрался здесь. Саске глубоко вздохнул, пряча неконтролируемую ярость в самую глубину, а после резко развернулся, направляясь в комнату Сакуры. Томиро понимала, что вновь оказалась предателем. Сейчас она чувствовала себя самым подлым человеком в мире, которого и нужно казнить за все эмоции, от которых она превратилась в открытую книгу. Она крепко схватилась за перила, тут же повернувшись в сторону, куда исчез Саске.
— Саске… — повысила голос она, но тут же опустила голову, поклонившись, тихо договаривая уважительный суффикс, зная, что Саске и не обернётся на её зов.
Он быстро скрылся из виду, даже не посмотрев на всех, кто сидел в центре комнате на коленях под охраной почти тридцати солдат. Но стоило отдать ему должное: он прошёл в комнату весьма тихо и учтиво, краем глаза заметив, что Сакура спала, изредка сжимая пальцами одеяло, но и исчез не менее спокойно. Единственное слово, что слетело с его губ, — Каору. Именно она излишне шумела, в страхе перебирая ногами, запинаясь о подол кимоно. Она отчаянно мотала головой, но стоило ей покинуть покои Сакуры, как причина такого резкого вызова стала ясной. Настолько, что её можно было лишь сравнить с солнцем, что слепило глаза.
— Это не я! — закричала она, вырывая руку из мужского хвата. — Умоляю!
Но на этот раз Саске сильнее сжал запястье Каору, что не отходила от Сакуры ни на минуту. Он стремился причинить ей боль. Его сейчас не волновали её крики, где она молила о пощаде, не беспокоило и то, что от его быстрого шага она спотыкалась, чуть ли не волочась за ним, словно нить от кимоно. Каору безнадёжно сопротивлялась, неохотно, вынужденно следуя за Саске, хватаясь свободной рукой за запястье. И она бы и продолжила кричать, пока не увидела Томиро, что склонила голову, скрывая лицо, но слёзы лились с её щек, звонко падая на пол, только жаль, что из-за криков и сопротивления никто не слышал. Каору лишь с обидой и гневом посмотрела на неё. Томиро даже не смела, разогнуть спину, чтобы не встретить взгляд, полный ненависти. Каору продолжала спотыкаться, вырываясь из мужского хвата, сопротивляясь.
— Саске-сан! Прошу вас! Это какая-то ошибка! — вопила она, намеренно остановившись.
— Я выслушаю тебя, когда ты будешь привязана к стулу! — прорычал Саске, развернув Каору к себе.
Его лицо было озлобленным, настолько устрашающим, что она затаила дыхание, не зная, куда смотреть. Она была подобна маленькому щенку, которого оторвали от матери. Тряслась, теряясь в новом пространстве, чувствуя, что совсем скоро лишится жизни. Читая явное презрение в глазах Саске, Каору знала, что закат, за которым она так любила наблюдать, будет последним.
Продолжая сопротивляться, она краем глаза увидела всех служанок, что смотрели на неё. Но эти взгляды были самыми разными: осуждающими, презирающими, яростными, зловещими, но были и такие, что отказывались верить в происходящее. Некоторые в нетерпении сжимали кулаки, сочувственно глядя на Каору. Каждая из тех, кто наблюдала за ней, не могла перестать скрывать эмоции. Крохотная часть, что искренне не верила в происходящее, лишь незаметно поклонилась Каору, стараясь подарить поддержку и заботу в надежде, что их понимание и сочувствие как-то поможет ей.
— Это не Каору! — вдруг закричала одна из служанок, заставив Саске остановиться.
Она замолчала, прикрыв ладонями лицо. Её несдержанность сыграла с ней злую шутку, ведь она заговорила, когда к ней не обращались, когда Саске явно раздражён и зол, когда посмела защищать единственную возможную преступницу.
— Привести её, — грубо произнёс Саске, снова возобновляя ход.
Стража тут же схватила юную служанку, принудительно волоча её за собой. Один из них тут же, не позволяя более кричать, завязал на лице повязку и, держа девушку за локоть, уверенно пошёл за Саске, исполняя приказ.
— Саске-сан, куда её вести? — поинтересовался солдат, нагнав его.
— Нужно узнать, кто, по её мнению, пытался отравить мою жену, — изрёк он, посмотрев на служанку, которой было не больше четырнадцати лет.
— Саске-сан, умоляю… — не унималась Каору, не уставая прося одуматься. — Как я могла причинить вред Сакуре-сан…
— Ты была с Иноэ в день смерти, — ответил Саске, направляясь в место, где невозможно услышать что-то, кроме болезненных криков и стонов.
Ни для кого не секрет, что под домом одного из самых влиятельных и жестоких кланов Японии находилась тюрьма, строительство которой было официально разрешено. Фугаку Учихе, будучи представителем рода, было дозволено подписывать смертные приговоры предателям Императора — тем, кто мешал осуществлению правосудия, тем, кто нарушал законы. Защищать государственный строй и порядок — главная задача их клана. Конечно, не только они стремились поддерживать всеобщее исполнение приказов, но для всех, кто служил им, было достаточно знать, что их жизни полностью зависели от хозяев. Что же касалось наказаний, которым подвергались прислуги, это было разрешено всем, кто являлся помещиком.
Две девушки и двое мужчин быстро спускались по лестнице в темноту, идя по ступенькам, покрытым пылью и грязью. Их путь освещали редкие факелы, от огня которых на стенах виднелись странные крюки и пятна крови. Каору вновь умоляла поверить в её невиновность, а другая лишь отчаянно мычала, принимаясь рыдать и скулить. Чуть вдалеке показалась железная дверь, около которой стоял дряхлый, похожий на мёртвое дерево старичок. Его седые волосы были собраны в странный хвост, а кимоно было каким-то грязным и мокрым. Он держал в руках связку ключей и переносную лампу, почтительно пропуская Саске внутрь.
— Добро пожаловать, Саске-сама, — произнёс старик, усмехаясь.
Он слегка поклонился ему, показывая жёлтые зубы, а после громко хлопнул дверью, проходя вглубь коридора. В нос ударил запах сырости и гнили, словно где-то разлагалась плоть. Девушкам тут же стало хуже: они вдвоём повалились на пол, но были удержаны мужчинами, что привели их сюда. В конце концов, что им стоило ожидать от такого грязного места, куда вход женщинам заказан? Мало кто попадал в эти стены и выходил из них вновь. Каждая это понимала, а потому и продолжала сопротивляться, дёргаясь.
— Какая честь, Саске-сан привёл вас лично, — принялся говорить тюремщик, звонко перебирая ключами в связке.
Тут же они свернули влево, и перед ними вновь раскрылась тяжёлая дверь, которая была после крепко заперта. Но за ней оказалось место куда ужаснее, чем они могли видеть…
