Трое проклятых

      Темные горькие воды влекли прочь от приютившей его небольшой семьи. Одинокий маяк угасающим бледно-желтым лучом прощально коснулся покрытого жесткой чешуей массивного бока, высветил острый плавниковый гребень, который пришвартованный в небольшом порту корабль мог бы принять за прибоем прибитые к мелководью обломки мачт, и вскоре остался далеко позади. Всего несколько десятков морских миль, и о его пронзающем тьму свете напоминала лишь тусклая бледная точка на горизонте, да и та вскоре скрылась из виду.       Оказавшись во власти родной стихии, змей стремительно разрезал гибким телом вздымающиеся пенистые волны, ловко огибая попадающиеся по пути подводные скалы, но чем дальше отходил он от берега, тем меньше возникало на его пути препятствий. И вскоре, сделав мощный гребок когтистыми перепончатыми лапами и подняв в воздух столпы брызг, он смог нырнуть на глубину, и, закрутившись спиралью, влиться в одно из местных течений: мощный поток теплой воды послушно подхватил нежданного попутчика и понес его навстречу разворачивающей массивное грозное тело на горизонте буре.       Было странно вновь ощущать себя в шкуре морского чудовища: опыт существования в человеческом теле, пусть и недолгий, изменил его — заставил взглянуть на жизнь с иной стороны. Люди были маленькими, хрупкими, а во многом и вовсе беспомощными. Море казалось им необъятным, в то время как он мог перемахнуть его всего лишь за считанные часы. Смертные не несли в себе первородной магии — той, из которой на темном, никогда не встречавшем солнечные лучи дне когда-то родилась жизнь.       И люди испытывали боль: один крохотный порез мог обернуться для них мучением, если в него попадали соль и песок. Сломанные кости мешали им ходить и дышать, острые осколки ракушек ранили их ноги. И потому змей не ожидал, что смена сущности, которой он раньше баловался от скуки, станет для него, загнанного проклятием в немощное тело, очередной маленькой смертью. Когда из его позвоночника прорастали острые костяные гребни, когда пядь за пядью отслаивалась бледная кожа, когда с хрустом и скрежетом удлинялись его кости — боль была сродни той, что испытал он в момент своего рождения из морской пучины.       Если каждая его попытка вернуться к своему первоначальному обличию отныне будет оборачиваться такой агонией, то рано или поздно он попросту свихнется. Постоянная боль — это не то, что он готов был терпеть на протяжении своей долгой жизни. Вышедший из звездного пламени, обожженный в его ослепляющем свете, Змей усвоил одну жестокую, но непреложную истину — в ответ на укол надо не просто обнажать клыки. Нет, в ответ надо рвать, впиваться в глотку обидчику и разгрызать одним движением челюстей хрупкие хрящи, вскрывать чужую грудь и давить лапами сердце, которое лопается в хватке драконьих когтей подобно переспелому гранату.       Каким бы сильным не был враг, сердце у него всегда хрупкое. Этому его научила мать. Он помнил: она не любила людей. Долгое время глядела она с высоты своего недосягаемого обиталища вниз — туда, где смертные копошились на суше, тщетно пытаясь то взлететь к небесам, то погрузиться во тьму соленых вод в поисках сокровищ и тайн.       А после, влюбившись в подаренное ей Океаном отражение, Звезда упала в его обжигающие холодом объятия, позволив возлюбленному увлечь себя на глубину — он спрятал ее от чужих глаз так, чтобы ни один луч звездного света не коснулся впредь земли и не был подарен недостойным.       Змей помнил: мать казалась ему одинокой. Ее тонкие нежные руки с бледными пальцами раз за разом создавали диковинных созданий причудливых форм, цветов и размеров. Зубастые рыбы с прикрепленными к их головам шариками света, похожие на вспыхивающие в ночи молнии морские змеи, ядовитые огромные медузы, чьи щупальца простирались на десятки метров вниз, закрученными кончиками касаясь песочного дна — все эти существа, выплывшие из-под рук его матери, вскоре населили ближайшие моря. Отец не был доволен — он не любил, когда кто-то вмешивался в его работу. Однако чудачества своей Звезды он терпел: знал, что так справляется она с заточением. Лишь иногда приказывал старшему сыну подчищать за вошедшей в раж матерью плоды ее трудов, которые угрожали расплодиться и погубить все то, что когда-то создал сам Океан.       Населяющие небольшие атоллы ундины то и дело с окрашенными недовольством бледными лицами пытались отгонять от своих ревностно хранимых берегов ненароком забредших в поисках еды светящихся медуз — те сбивались в плотные крупные стаи, подхватывая жадными щупальцами невнимательных и любопытных жителей прибрежных вод. Встревоженные этим дочери Океана взывали к своему отцу в надежде, что тот обуздает причуды своей супруги, и тогда им на помощь устремлялся Змей — склизкие, похожие на солоноватые хрустящие хрящи полупрозрачные гады не были его любимым лакомством, однако так избавляться от них было куда проще, нежели пытаться лапами разогнать целую стаю.       Однако одними медузами да рыбешками мать не ограничилась. Когда поняла она, что ее дары пришлись не по нраву супругу и его многочисленным детям, то отрезала заострившимся из-за подводных течений осколком перламутра прядь своих сверкающих волос, и ночью океан наполнился светом мириадов крошечных — меньше песчинки — живых звезд. Стоило чему-то под луной нарушить мирный плеск волн, как на воде тут же оставалась полоса голубовато-зеленого света. Напуганные до полусмерти люди долгие годы боялись выходить в море по ночам — вдоль бортов их кораблей неизменно клубились крохотные подводные светлячки, принимаемые суеверными моряками за души погибших в пучине людей.       Змей вился вокруг бледных предплечий матери, и вместе они насмехались над глупостью смертных. Даже Океан был вынужден признать, что эта шутка супруги оказалась достаточно безобидной для того, чтобы позволить крошечным светящимся существам и дальше мирно существовать. Однако люди свой страх перед неизвестностью преодолели: перед тем, как поднять парус и выйти в открытое море, они повадились просить Морскую Богиню о защите от «просыпающихся по ночам мертвецов». Звезду это забавляло.       Воодушевленная похвалой, мать продолжила насыщать сиянием темные морские глубины. Вскоре блеснули золотистыми боками на солнце киты. Звезда даровала им остатки своего света, а отец позволил чудесным созданиям приблизиться к поверхности. Их чешуя отражала мягкие отблески ночных светил: киты жадно впитывали их, собирали на кончики плавников и приносили своей запертой на дне темного подводного ущелья создательнице, доживающей последнюю вечность.       Однако супруги забыли, какими жадными могут быть жители поверхности.       В тот момент, когда просторы Огненного моря окрасились в алый, когда гарпун пронзил сверкающую шкуру последнего из звездных китов, яростное пламя разгневанной богини превратило некогда прохладные и спокойные воды в пенящийся и исходящий гнилостным паром кипяток. Гибельные волны уничтожали прибрежные города и превращали цветущие жизнью порты в пустынные могильники, усеянные печальными обломками кораблей, зданий, пирсов и дворцов.       Змей видел, как его дом стал последним пристанищем для сотен, тысяч мертвецов. Их кровь отравила сначала море, а затем неудержимым потоком хлынула в океан. Отец хоть и не любил насилия, в этот раз не остался в стороне — ведомый его приказом, Сын Света принялся уничтожать каждое человеческое судно, что попадалось ему на пути. Он не ведал пощады, не слышал криков и мольбы, когда сворачивал свое тело кольцами вокруг очередного горящего корабля, не чувствовал жалости, когда перекусывал пополам тело не успевшего забраться поглубже в трюм моряка — он не звал людей на свою территорию, они пришли сами, за что и были вынуждены расплатиться.       Однако с тревогой он наблюдал за тем, как гнев его матери с каждым днем становился страшнее — она отдала последние свои силы лишь для того, чтобы огромная кипящая кроваво-черная волна захлестнула последний человеческий оплот — столицу империи Арболес, город Вистарион. Змей пытался вразумить свою создательницу, обвивался вокруг ее запястий подобно живой веревке, терпеливо снося жар бледной пылающей первозданным светом кожи. Он знал: своей цели мать не добьется, ибо поднятое ей цунами не достигнет внутреннего кольца огромного города, откуда и был отдан жестокий приказ перебить звездных китов.       Он бывал там, в Вистарионе. Бродил по узким портовым улочкам, а после — по широким украшенным золотом и фонарями проспектам богатых кварталов. Сопровождающая его женщина ни на секунду не выпускала из тонких пальцев его смуглое, покрытое едва различимыми чешуйками запястье. Она всегда солнечно улыбалась, тянула его к цветастым лоткам с едой и выпечкой, пыталась заставить потанцевать на площади у фонтана под незатейливую мелодию, которую исполняли два уличных музыканта. А после, мягко коснувшись губами его заостренного уха, шептала, указывая рукой на сверкающие треугольные крыши построенного между тремя горными пиками дворца:

— А, знаешь, ведь это мой дом! Красивый, не правда ли? Вот только от моря он очень далеко, — розовые лепестки губ изгибались в легкой улыбке. — Но я всегда буду приходить к тебе! Вот увидишь! Ты даже не успеешь соскучиться, обещаю!

      Тряхнув загудевшей массивной головой, змей стиснул челюсти и, сжавшись, подобно пружине, винтом устремился ко дну — туда, куда тянуло его с того самого мгновения, как он очнулся на берегу у старого маяка.       В глубине не было места солнечному свету. Он продолжал упрямо двигаться сквозь тьму, но казалось, будто вовсе не сдвинулся с места. Море не спешило давать ему какие-либо ориентиры, но ни на секунду не прекращало взывать к своему раненному покровителю. И вскоре Змей начал различать знакомые голубовато-зеленые блики — то были вылепленные руками его уже мертвой матери морские гады и чудища. Те самые, которых ему когда-то велел уничтожить Отец. И он покорно исполнил его приказ, однако некоторых, памятуя о тоске и одиночестве заточенной на дне глубочайшей впадины Звезды, он все же пощадил.       В этих тварях почти не было разума, однако нападать они не спешили — чуяли в нем ту же искру, из которой были рождены сами, и потому вместо того, чтобы спрятаться под камнями или устремиться прочь, они приветственно распахивали плавники и расправляли щупальца. А после пристраивались рядом, любезно освещая своими причудливыми телами окружающее пространство.       Когда он наконец-таки приблизился к своей цели, то был окружен сотнями сияющих созданий. Клубящаяся у дна чернильная тьма замерла при их виде, прекратив стремительно двигаться навстречу. Откуда-то из ее недр сверкнули два раскаленных алых угля — в глазах его отражения горела неподдельная злоба.       Змей приоткрыл пасть и тут же захлопнул ее — на вкус здешняя вода была как гнилая, пролежавшая на солнцепеке несколько суток обгорелая плоть. Теперь он понимал, почему его родная стихия так отчаянно взывала к нему: этот… безобразный ошметок его собственного «Я», безжалостно отсеченный от хозяина и сброшенный сюда людьми в попытке исправить непоправимое, теперь отравлял своей ненавистью все живое в океане.       Тварь шевельнулась. Длинное худое тело вытянулось, из пасти, полной острых тонких клыков, вывалился раздвоенный окрашенный кровью язык. На массивной голове сверкнули ветвистые гематитовые рога, часть из которых была криво обломана. Навстречу Сыну Света медленно потянулись такие же, как и у него, когтистые лапы, нежные на вид кожистые перепонки между пальцами были разорваны.       Однако отпрянул от своего «двойника» Змей вовсе не из-за этого: тот обвился своим массивным телом вокруг обломков небольшой лодчонки — совершенно обычной, ничем не примечательной рыбацкой лодки-однодеревки. Такие десятками болтались на волнах неподалеку от маленьких портовых городков. Они не представляли никакой угрозы, и время от времени Змей лениво наблюдал за тем, как люди ловили рыбу сидя в таких лодчонках иногда целыми сутками. Он никогда не видел смысла в том, чтобы убивать простых рыбаков.       Заметив наполненный осуждением взгляд, направленный в его сторону, монстр лишь лениво двинул головой: из его пасти в воду выплеснулось облачко крови, а вслед за ним — выплыла человеческая рука. Судя по ее размеру — детская.

«Тогда я придумаю тебе имя! Мы будем называть тебя Лето!»

      В иной раз, вдруг пронеслась мысль в его голове, это может быть Кана. Поглощенный ненавистью к роду людскому осколок его души не видел разницы между невинным ребенком и кровожадным убийцей.       Змей с воем бросил свое тело вперед. Окружавшие его сверкающим ореолом существа, испугавшись, кинулись врассыпную, мгновенно исчезнув где-то в бесконечности морских глубин. Впившись клыками в горло твари, Сын Света почувствовал, как хрустнул в его мощных челюстях хрящ и сильнее сомкнул их, намереваясь быстро придушить соперника. Однако тот не остался в долгу и вонзил сразу десять острейших кроваво-черных когтей в его грудь, пробив плотную кольчугу фиолетово-синей чешуи. Плоть под давлением этих заточенных бритв расходилась, словно подтаявшее масло перед лезвием ножа, и ослепленный болью Змей с утробным рыком был вынужден ослабить хватку.       Умело сливаясь с окружающей тьмой, его двойник стремительно выкрутился из плена чужих зубов и, изогнувшись, вцепился хранителю морских вод в хребет — клыки скрежетнули по чешуе, однако сразу проткнуть ее не смогли. Удрученный неудачей, он попытался перекусить плавниковый гребень, однако Сын Света тут же плотно прижал его к спине и что есть силы хлестнул врага шипастым хвостом по левому боку, одарив того глубокой рваной раной, из которой мгновенно вверх устремились алые ленты крови, почти не различимые в темноте.       Змей, уворачиваясь от жадных до его крови челюстей, чувствовал, как сражающаяся с ним тьма тянется к едва затянувшемуся шраму на его душе, ища возможность вновь воссоединиться. Однако наложенные маленькой ундиной на удивление крепкие серебристые швы не давали ей ни единого шанса. С ужасом Сын Света узнавал в существе напротив свои собственные гнев и ненависть — именно к этим чувствам воззвали некогда Океан и Звезда, повелев своему сыну отомстить смертным за нанесенные обиды. Однако гибели всему человечеству он все еще не желал.       Но эта отсеченная от него часть жаждала такого исхода. Погибельный Змей жил одной единственной целью — уничтожить род людской, отомстить людям за мучительную гибель звездных китов, за смерть матери, за боль и тоску, в которую впал Океан, лишенный возлюбленной. За предательство, больно резанувшее по его, как оказалось, на удивление хрупкому сердцу. Сын Света все еще знал отголоски всех этих чувств, но он также помнил доброту и тепло, которые могли дарить смертные друг другу. Кана — дитя, рожденное от обычного человека дочерью Океана, — напомнила ему, что человечество заслуживает шанса одной лишь улыбкой и приветливо протянутой чашкой горячего чая. И лишь ради этого мимолетного чувства признания и привязанности Змей — нет, Нацу — готов был отказаться от этой части себя на ближайшую вечность.       Они кусали, царапали и рвали друг друга с такой силой, что на поверхности взбурлила вода. Волны, устремившиеся к берегам, заливали камни и песок кровавой пеной. Жители прибрежных городков с ужасом взирали на то, как море раз за разом, вздымаясь на дыбы, с пробирающим до самых костей ревом обрушивалось на намывную полосу прибоя. Гилдартс Клайв, загнав зевак по домам, подхватил стоящую по колено в воде дочь на руки и поспешил скрыться внутри маяка.       В конце концов тень с кроваво-алыми глазами рванулась вперед в отчаянной попытке впиться зубами Нацу в горло, но лишь разодрала свой собственный хвост. Гнев затмил жалкие крохи ее разума, и Сын Света, вонзив когти под вздыбленную чешую, поволок врага за собой. Из последних сил потянувшись к очагу силы в своей груди, Змей воззвал ко все еще кружившим неподалеку морским созданиям. Те, привлеченные его зовом, вновь засияли во тьме, осветив крупную подводную скалу, покрытую заостренными наростами древних, уже давно погибших рифов. Нацу швырнул двойника прямо на эти пики и громогласно зарычал:       — Я отрекаюсь от тебя! — от его голоса скала сотряслась и надломилась. С грохотом, приглушенным толщею воды, от нее отвалился огромных размеров валун, который тут же пришпилил тень ко дну. Та пронзительно взвыла, однако вырваться из ловушки не смогла, лишь бешено вращала глазами и щелкала челюстью, пытаясь добраться до зависшего над ней недавнего хозяина. — С этого мира хватит твоей жестокости!       Тварь замерла, подобно готовящейся к броску мурене. Все ее тело вибрировало от боли и пережитого поражения. Затем она фыркнула, выпустив из пасти несколько пузырей, и вновь распахнула глаза, хищно воззрившись на Змея.       — Ты не можешь от меня «отречьс-ся», — гортанно произнес двойник, жеманно вытягивая шипящие звуки. — Мы неразделимы. У твоего с-с-света вс-сегда будет моя тьма, — он вновь попробовал выбраться из-под обломка скалы, но тут же зарычал от пронзившей все тело агонии. Нацу видел — у твари раздроблен позвоночник, однако умирать она, похоже, была не намерена. Видимо, унаследовала его бессмертие при разделении.       — Здесь ты в ловушке, — проронил Нацу, чувствуя во рту привкус дурной крови. — А мне пора исправить то, что ты натворил на поверхности.       Тварь расхохоталась, хотя это больше походило на сдавленный лай. Здесь, под водой, звук искажался, обрастая подавляющим громоздким эхом.       — О, ты можеш-шь попробовать. С-с-с интерес-с-сом погляжу, что из-с-с этого выйдет.       Змей расправил плавники и, загребая воду перепончатыми лапами, устремился к поверхности. Стихия пела ему: к маяку двигалась очередная губительная волна, которую он должен был остановить, если желал спасти хоть кого-то.       — И однажды, — тень хищно высунула раздвоенный язык, глядя ему вслед жадными и голодными глазами, — я вновь заполучу тебя, — почувствовав, как связь между ними вновь болезненно натянулась, отброшенный Змеем кусок души, который волею судьбы умудрился обрести собственную плоть, принялся царапать когтями пригвоздивший его ко дну неподъемный кусок горной породы. — Тебе не с-сбежать, брат.