Трое проклятых

      Он не хотел просыпаться.       Он не хотел открывать глаза в этом новом, незнакомом и полном воздуха и звуков мире. Свобода, которой всегда так грезили и дышали люди, сейчас казалась ему удавкой на его до смешного хрупкой человеческой шее — наклони голову, и та переломится. Кожа, заменившая твердую и прочную чешую, по ощущениям была тоньше полупрозрачного рыбьего плавника — ее можно было разорвать при самом малейшем прикосновении к каменистому дну его утерянного дома на дне чёрных океанских вод.       Он не хотел, чтобы его домом стала земля.       Тело — это нелепое, маленькое и сломленное тело, что досталось ему будто в насмешку над былой силой, — сжалось в жалкое подобие клубка. Короткий позвоночник, длинные негнущиеся ноги и до бессмысленности непослушные руки с обломанными ногтями, под которые забилась соль и песок: он чувствовал себя засунутым в крохотную морскую раковину. И шанса выбраться из нее не было — эта раковина захлопнулась намертво и оказалась придавлена остовом очередного загубленного им самим человеческого корабля. Больше не мог он свиться в крепкий узел, чтобы под кольцами собственного гибкого хвоста спрятать терзавшие его сущность боль и растерянность.       Это не его тело! Это не он! Верните! Верните меня!       В этой коже змею было тесно. На задворках сознания назойливой искрой тлело звериное желание вскрыть кожу, выцарапать жилы и нервы, зарыться в собственную грудь и вырвать из нее чадящий угль силы — собственную едва живую сущность — в надежде, что та сможет переродиться и вернуться туда, где было ее место.       Но нет. Кровавые проклятия на то и были проклятиями, чтобы их было не так просто разрушить. Ему придется мириться с тем, что покой морских глубин ему заменит хаос поверхности.       Растерзанная душа, если она когда-то и была у порождения океанской бездны и первозданного звездного сияния, все еще кровоточила. Он привычно потянулся внутрь себя и нерешительно, а такого прежде с ним никогда не было, коснулся края этой незримой раны: нестерпимая агония тут же пронзила насквозь новообретенное тело.       Больно! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО!       ВЕРНИТЕ МНЕ МЕНЯ!       Сын Света с воем распахнул залитые золотом глаза. Хребет выгнуло дугой: из-за чего накинутое сверху одеяло беспорядочным ворохом соскользнуло на пол. Живое пламя полыхало под его кожей. Тесная комната заискрила, наполнилась жаром, зажжённый в лампе огонь налился синевой — металлическая оплётка заплакала тяжёлыми серебристыми каплями прямо на каменный пол.       Там, где когда-то ютилась самая нежная и добрая его часть, теперь зияла черная, всепоглощающая, истекающая гнилью и ядом пустота. Он в отчаянии хватался за рваные нити в тщетной попытке вновь соединить их, но они вновь и вновь выскальзывали из его дрожащих когтей.       Для того чтобы склеить разбитый сосуд, нужно иметь под рукой обе его части.       А хранитель вод морских был в этом теле один.       Склеивать здесь было нечего.       Змей, скуля, разжал лапы, беспомощно выпустив все те нити своего искалеченного «Я», что похватал в панике. Он не мог это исправить и потому просто оставил себя кровоточить.       — Кана! Нет!       Сквозь звон в ушах потерянный в собственном свете змей не услышал торопливых шагов. Чужое присутствие он осознал лишь тогда, когда маленькая холодная ладонь коснулась его лица. Мягкие пальцы нерешительно царапнули кожу его щеки короткими неровно обгрызенными ногтями, а после живительная прохлада поползла вдоль тела. Разбуженное неосторожной попыткой внутреннее сияние противилось исцелению недолго: сил на сопротивление чужому вмешательству не было, и короткий сон их не вернул.       Когда вместо боли вернулась свойственная человеческому телу пустота, змей осоловело моргнул. Вместо болезненных оборванных краёв своей волшебной сущности он, вновь потянувшись внутрь, с содроганием обнаружил в спешке наложенные поверх раны неровные, но на удивление крепкие стежки переливающегося серебристого света.       Он все еще не был целым. Да и никогда полностью собой ему уже не стать! Однако теперь тело не казалось ему столь ненавистным — успокоенная прохладой его собственная пламенная суть сейчас, казалось, была как никогда близка к тому, что люди называли «душой». О ее потере горькими слезами рыдали населяющие южные рифы Огненного моря русалки и сирены. О том, чтобы ее обрести, грезили одинокие дочери океанских глубин.       Сыну Океана и Звезды она досталась через агонию.       Зажатое в его пальцах запястье дрогнуло. Оно было слишком тонким, хрупким — то самое дитя, что нашло умирающее чудовище на берегу, теперь стояло рядом с узким и неудобным ложем, испуганно уставившись на его вновь ставшее человеческим лицо.       — Ундина.       Сорвавшееся с его губ слово звучало как груда ломанного стекла — голос все еще не был полностью ему подвластен. Девочка не вздрогнула, но заметно напряглась. От былой непосредственности не осталось и следа — в воздухе вокруг ее хрупких пальцев мягко поблескивали похожие на хрусталь капли. Змей в человеческом обличье сильнее сжал зажатое в руке детское запястье. Удлинившиеся крючковатые когти небрежно проткнули тонкую кожу, и вниз к дрожащему бледному локтю устремились три кровавые капли, расцветив рукав легкого ситцевого платья в алый.       Девочка дернулась. От внезапной боли на коротких ресницах блеснули слезы. Тонкие пальцы сжались в кулак: висевшие в воздухе кристаллики влаги с похожим на шепот шипением рассыпались мелкой водяной пылью.       Змей, сощурив оливковые внимательные глаза, смотрел на нее, ожидая крика, плача, истерики — того, что, несомненно, было свойственно человеческому отпрыску в столь малом возрасте. Но дитя, застывшее перед ним, лишь покорно опустило взор и отвернуло голову. Боль ее, казалось, не пугала.       — Отпусти мою дочь!       Сокрушающий удар в висок вынудил его с рыком разжать пальцы. Обретшая свободу девочка раненой птицей порхнула в крепкие объятия высокого мужчины, который тут же увлек ее за спину, закрыв своим телом от наполнившегося яростным золотом взгляда.       — И ничего так зыркать! — человек казался раздраженным, но не испуганным. Что за чертовщина такая: неужели это тело сделало некогда могучего хранителя морских глубин ничтожнее червя в глазах этих людей? — Лучше скажи спасибо: если б не Кана, то гнить тебе на том берегу до тех пор, пока волны бы обратно в море не смыли!       Сын Света тряхнул гудящей головой.       Девчонка боязливо выглянула из-за спины родителя, неповрежденной рукой зажимая пострадавшее запястье. Не ощути он на себе ее силу, то не узнал бы в этом маленьком беспомощном существе дочь океанских вод. Вернее, внучку, если у стихии вообще могут быть потомки.       — Ошибс-с-ся, — прошипел он, криво усмехнувшись и приподняв свое малопослушное тело на локтях. — Не ундина, а всего лишь полукровка, — босые ступни коснулись пола, но вставать с нагретого места (его уложили на небольшой просевший от старости диван) он не спешил, здраво оценивая собственные силы. Провел кончиком языка по своим тупым человеческим зубам. Презрительно скривился, осознав их полную бессмысленность. — Ты ее отец, не так ли? А где мать?       Человек потемнел лицом и ничего не ответил. Но его молчание и потухшие глаза говорили громче любых слов. Морской змей не был столь искусен в чтении смертных душ, однако скорбь этого мужчины была совершенно очевидна.       — Ясно, — выдохнул он и покачал головой. — Ты сам или?..       — Я бы никогда не тронул Корнелию!       Змеиная натура вынудила гостя тихо, но яростно зашипеть — весть о гибели одной из дочерей океана от рук рода людского была для него, хранителя, сродни потере сестры, пусть близко он с ней и не был знаком. Но черные воды всеведущи, и они когда-то донесли весть об обретшей бессмертную душу ундине даже до него, обитающего там, где никогда не было даже крохи солнечного света. Он был рад за свою названную сестру — настолько, насколько вообще могло быть радо чему-то древнее морское чудище.       — Я, кажется, слышал о ней, — тихо произнес змей. Дитя, прежде скромно прячущееся за спиной своего отца, нерешительно высунулось из своего укрытия, окинув недавнего знакомца полным печального интереса взглядом. Вся ее крохотная фигурка была напряжена — девчонка, которую родитель недавно назвал Каной, была готова броситься наутек в любую секунду. — О той, что подарила жизнь человеческому ребенку и обрела шанс на бессмертие.       Он коротко посмотрел на Кану — даже сейчас, едва отойдя от младенческого возраста, девочка выглядела, как крохотное источающее незримую магию божество. Вероятно, людям она казалась чем-то сверхъестественным, пугающим, как и ее мать, хотя в ней не было и половины той силы, что таила в себе полноценная ундина. Но человечество всегда страшилось неизвестности.       Неудивительно, что ее смертный отец так о ней печется.       Змей выдохнул: с губ сорвался короткий всполох пламени. Мужчина тут же сделал шаг назад, опасаясь, что первобытная сила вновь возобладает над их «гостем», и тот впадет в буйство. Дочь же его, напротив, шире распахнула заблестевшие глазенки — все же не каждый день видела она подобное зрелище.       — Так вот почему твои монстры оказались не похожи на меня, верно? — Сын Света скривил губы в жалком подобии усмешки — мимика была для него в новинку. Ему предстояло еще многому научиться. — Потому что они были людьми.       Кана кивнула. Губы ее дрогнули.       — Они забрали маму.       Змей пересекся недоверчивым взглядом с отцом девочки. Тот покачал головой, а затем мягко подтолкнул свое ревностно оберегаемое чадо к двери, тихо велев приготовить их гостю чашку чая. Не подозревая о попытке родителя выпроводить ее из комнаты на момент предстоящего разговора, Кана послушно шмыгнула на лестницу. Как только ее неровные шаги затихли, мужчина прикрыл дверь и повернулся лицом к внимательно наблюдающему за ним существу.       — Я не смог сказать ей всю правду, — устало признался он, опускаясь в стоящее напротив кресло. Лежавшая на подлокотнике книга, задетая его локтем, с негромким шлепком упала на ковер. Поднимать ее хозяин не стал. Мужчина лишь спрятал лицо в ладонях и с дрожью выдохнул. — Как я должен был объяснить четырехлетней девочке, что ее мать убили те же люди, которых она видит каждый день на рынке?       Змей не ответил. Он бы с величайшей радостью погрузил убийц названной сестры на дно самой глубокой океанской расселины, где с наслаждением выдавливал бы из их крохотных легких весь воздух до последнего пузыря.       Но это не его война.       Человек спешно смахнул влагу с ресниц и продолжил:       — Моя дочь называет тебя «Лето», — змей в ответ фыркнул, и его собеседник слабо усмехнулся. — Поверь, это не худший вариант. Она как-то нашла на берегу краба и назвала его Хваталкой.       — Видимо, я должен быть благодарен, что Хваталкой не назвали меня.       — В тот момент, когда мы тебя нашли, ты меньше всего был похож на Хваталку. Если бы не Кана… — мужчина пожал плечами. — Ей отчего-то взбрело в голову, что прогуляться ночью по берегу в полном одиночестве — это отличная идея. Я даже не сразу заметил, что маленькая негодяйка убежала, а когда понял, то бросился следом. Так мы на тебя и наткнулись, — он устало вздохнул, а после протянул ему правую руку с раскрытой ладонью. — Гилдартс. Гилдартс Клайв, если точнее. Смотритель местного маяка. Имя-то у тебя есть, подкидыш?       Подкидыш? Змею этот человек нравился: он забавный.       — Можете звать меня Нацу, — отозвался он, нерешительно протянув руку в ответ. Гилдартс коротко сжал его пальцы и практически сразу отпустил. Видимо, подумал змей, люди делают так при знакомстве. — И на что же я был похож, когда вы меня нашли? — поинтересовался он. — Твоя дочь не полноценная ундина, даже ей не удалось бы с одного взгляда отличить морское чудище от человека, будь они в одинаковых шкурах.       Гилдартс хмыкнул.       — О, отличия имелись, можешь в этом не сомневаться. Там, на пляже, ты был похож на кровавое месиво из человека и гигантской змеи, — Нацу удивленно приподнял брови, и мужчина охотно пояснил: — Вместо ног у тебя все еще был хвост, но Кана что-то наколдовала, и, когда я добрался до вас, ты уже стал обладателем вполне себе человеческих конечностей, — он внезапно нахмурился. — Твое счастье, змеюка, что я успел закрыть ей глаза, и она не увидела ничего лишнего.       Лишнего? Нацу в недоумении моргнул. Понимание пришло спустя мгновение, когда Гилдартс постучал пальцами по собственному колену, затянутому в ткань. Точно: люди же прятали свои тела от чужих глаз, словно стыдились того, чем они являются на самом деле. Впрочем, жизнь на поверхности не так уж легка: ветра, холод, мелкие паразиты, любящие испить крови, — вероятно, эти самые тряпки, которые жители суши навешивали на себя ежедневно, имели и более практическое назначение.       Существу, что провело всю свою жизнь в воде и морской пене, такие вещи были чужды.       Нацу провел ладонью по правой ноге: стоит отдать должное, люди позаботились о том, чтобы сделать его более похожим на них — облачили в одежды, пошитые из грубой, но плотной ткани.

      Она улыбалась ему. Облаченная в облако воздушных кружев и легчайшего шелка — протягивала ему спелый хрустящий фрукт своими тонкими нежными руками. В волосах цвета перламутра вилась, словно игривая водяная змейка, синяя лента.       Прекрасная, как сошедшая с ночного неба путеводная звезда. Он готов был сложить к ее босым бледным ногам все сокровища океана, но любая жемчужина меркла в сравнении с этой нимфой и превращалась в безвкусную безделицу.       В его неловко протянутые руки упало яблоко. Кожура впитала тепло чужих ладоней.       Он жадно вгрызся в кислую мякоть под журчание ее смеха.       На вкус это яблоко было как любовь.

      Нацу, задохнувшись, вынырнул из утянувшего его внезапно воспоминания обратно в реальность. Держащий его за плечи Гилдартс выглядел обеспокоенным.       — Ты в порядке? Ты… словно бы отсутствовал пару-тройку минут. Плохое воспоминание? — осторожно поинтересовался он. Сын Света в ответ покачал головой: оно не было плохим, но теперь несло с собой много боли, от которой он бы с радостью желал избавиться.       — Нет. Хорошее.       Смотритель маяка ему, очевидно, не поверил.       — Ты плачешь, — с сомнением произнес он. — Как по мне, это не похоже на приятное воспоминание, парень.       Нацу провел пальцами по собственной щеке и с удивлением ощутил на них влагу. Подушечки слабо пощипывало от соли.       Обретя собственное имя, он совершенно позабыл имя той, что была дорога его сердцу. Получив шанс на новую жизнь на суше, он все еще мог вернуть себе свои когти, клыки и плавниковый гребень — он чувствовал его острые шипы под кожей — но не мог воскресить в памяти выражение ее лица. Лишь призрак нежной улыбки и непривычно яркий вкус кислого зеленого яблока, от которого слезились глаза, а в горле застревал горький ком печали, преследовали его в видении. Теперь фрукт не казался ему сладким: на вкус он был как предательство.       Тихо приоткрылась дверь, и в комнату мелкими аккуратными шажками вошла Кана, держа в руках простой деревянный поднос с тремя чашками, над которыми вился ароматный пар. Незаметно для самой себя высунув кончик языка, девочка, целиком и полностью сосредоточенная на том, чтобы не пролить драгоценный чай, неторопливо засеменила в сторону отца. Гилдартс с мягкой улыбкой, преобразившей его обветренное лицо, принялся перекладывать с приземистого столика книги.       Глядя на них, Сын Света внезапно подумал, что он все еще может дать людям шанс.       Пусть змей, рожденный в глубине мрачных вод от ослепительной искры звездного пламени, и не помнил, как любить, однако Нацу, в распоряжении которого благодаря дочери смертного мужчины и бессмертной ундины имелась практически полноценная человеческая душа, мог научиться этому заново.       — Лето! — белозубо улыбнулась ему Кана, нетерпеливо протягивая чашку. — Это тебе! Я сама заварила!       Он приподнял уголок губ и покорно потянулся навстречу. Даже успел сделать несколько глотков, вот только слова благодарности так и не сорвались с его уст. В одно мгновение, он сидел напротив розовощекой девочки и ее отца, слушая полный красочных эмоций рассказ о том, как нужно правильно заваривать чай и почему нельзя класть в него конфеты, а в следующее он уже ронял наполовину опустевшую чашку на пол.       Вокруг его ребер обвилась жесткая, покрытая ядовитыми шипами ненависти и гнева струна, потянувшая едва зажившую сущность в сторону взбесившихся волн. Налетевший с южной стороны яростный ветер пошатнул маяк. Кана, вмиг растеряв радостное настроение, с ногами забралась в свое кресло, оставив недопитый чай на краю стола. Гилдартс поспешил прикрыть ставни на окне, но, не донеся до них рук, замер, встревоженно уставившись наружу.       Нацу, последовавший за ним на нетвердых ногах, уже знал, что напугало смотрителя.       Небо, плотно укутанное тяжелыми черными облаками, низко нависало над бурлящей водой, в яростном исступлении бьющейся о прибрежные скалы. Многострадальный берег, оказавшийся во власти рычащей стихии, к счастью, в этот час оказался пустынным. Нацу, прикрыв глаза, сосредоточился на том, чтобы найти источник внезапного шторма, однако его встретила лишь беспорядочно клубящаяся беспросветная тьма, пахнущая гнилью и дымом.       Он в панике отшатнулся, с трудом узнавая в этом чернильном отчаянии тот самый, казалось бы, безвозвратно потерянный осколок собственной души.       Преданное чудовище жаждало мести. Но больше всего оно жаждало вернуть то, что было у него отнято и выброшено, подобно пустой морской раковине, на неизвестный берег у столь же неизвестного маяка.       Нацу, спотыкаясь, бросился к двери. Едва не поломав себе ноги, он спешно спустился по лестнице и выбежал на улицу, утопая босыми ступнями во влажной после ночного дождя земле. Вновь и вновь пытался он воззвать к своей прежней силе и успокоить бушующий океан, однако тот был глух и не отзывался на его мольбы и увещевания. Никогда еще змей не ощущал себя таким беспомощным, как сейчас, стоя у подножия маяка и взирая на приближающуюся гибель.       Вся его злоба, вся его ненависть, вся боль — все эти чувства сплелись воедино и, распахнув кроваво-алые очи, мчались ему навстречу, по пути спуская на дно морское все без разбора человеческие суда. Поднятые этим созданием волны сметали прибрежные города так легко, словно те были ничтожными песчинками.       Нацу, упав на колени и в отчаянии вцепившись пальцами во влажную траву, чувствовал, как океан захлебывается в крови. Плечи его дрожали.       Я не хотел! Я никогда ничего такого не хотел!       — Что происходит?! — в голосе выбежавшего вслед за ним из дома Гилдартса звучала паника. — Я… Я никогда не видел здесь такого неба! Здесь не бывает сильных штормов, так не должно быть!       Нацу почувствовал, как справа от него на землю опустилась Кана. Ее ладонь легла поверх его сжатого кулака, омывая кожу успокаивающей прохладой. Он повернул голову и встретил ее не по годам мудрый взгляд, от которого у людей обычно стыла в жилах кровь. Сейчас она как никогда была похожа на волшебное создание из легенд. Глаза ее сияли мягкой лазурью, а в воздухе вокруг поблескивали похожие на крохотные кусочки хрусталя капли воды.       — Океану больно, — тихо произнесла она, доверчиво сжимая его руку. — Тебе тоже больно, — девочка подалась ближе, практически забравшись ему на колени. — Ты должен остановить себя.       Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, будто договариваясь о чем-то, а затем Кана, улыбнувшись, поднялась на ноги и сделала несколько шагов назад, прижавшись спиной к ничего не понимающему отцу. Гилдартс подхватил дочь на руки и опасливо взглянул на расправившего плечи Нацу.       — Спасибо за одежду, — тихо произнес он, не глядя на застывших позади него людей. — Боюсь, что не смогу ее вернуть. Кана, отвернись.       Девочка послушно уткнулась лицом в плечо отца.       — Что?..       В следующий же миг смотритель маяка, вскрикнув, отбежал в сторону, с изумлением глядя на то, как кожа вдоль позвоночника все еще стоящего на коленях существа расходится, сначала являя взору белый подкожный жир, затем — мясо, а после — острые костяные гребни с натянутой меж ними обманчиво хрупкой полупрозрачной кожей, покрытые ошметками плоти. Руки, которые еще недавно аккуратно держали наполненную чаем фарфоровую кружку, удлинялись пропорционально ломающемуся на глазах телу. Вместо коротких и тупых ногтей на пальцах вырастали острые, похожие на загнутые бритвы когти. Ноги заскользили по земле, а после слились воедино: прорывая кожу, неровными волнами на них начала прорастать фиолетово-синяя с кроваво-красными ободками чешуя.       Нацу обратил золотой взор на человека, отмечая, что тот хоть и выглядит испуганным, на деле боится вовсе не его, а того, что несет в себе шторм. В этот момент Сын Света принял окончательное решение, выдохнув из пасти струю иссиня-белого пламени.       — Когда я з-с-с-акончу, мне нужна будет твоя помощ-щ-щь, с-с-с-мотритель.       Гилдартс едва успел кивнуть, когда Морской Змей стремительно сорвался с места и нырнул с высоты прямо в бурлящую воду, оставив на земле глубокий шрам от проскользившего по ней тяжелого гибкого тела.       Кана с энтузиазмом помахала ему вслед рукой, а после утешительно похлопала все еще пребывающего в шоке отца по плечу.       Черное небо над ними зловеще громыхнуло.