Эдана

Локоть саднило от крепкой хватки Эрика. Он затолкал меня в свою комнату, с треском захлопывая за нами дверь. — Какого черта?! — взревел Эрик. Его лицо пылало. Ноздри раздулись, желваки ходили на скулах, глаза недобро сверкали. Он выглядел смертоносно опасным, и в любой другой день — позднюю ночь — я бы до чертиков испугалась такого Лидера, но сейчас мои мысли были заняты другим. В теле бурлил адреналин, отметая в сторону страх, боль и усталость. С помощью Эрика мы — скорее он сам, воспользовавшись моей нелепой попыткой задержать Молчуна — не дали Тимоти и его подельнику сбежать. Эрик выстрелил им по ногам, и сейчас они надрывно вопили в лазарете под чутким присмотром нескольких патрульных. Но оставался еще один, тот, что стоял начеку и возвестил о моем появлении. — Кто же был третьим? — задумчиво произнесла я, ненамеренно и неосознанно доводя тем самым Эрика до точки кипения. — Блядь! — заорал он. — Твою мать, Эд! Ты какого хрена туда подалась?! Одна, ночью, без оружия! Его тело напряглось, кулаки сжались, а на покрасневшей шее вздыбились жилы. Эрик, казалось, сейчас бросится вперед и выколотит из меня объяснения, но затем вдруг замер и осунулся. Его плотно сжатые от ярости губы приоткрылись, глаза округлились. — Ох, блядство, — прохрипел он, закрывая лицо руками. — Черт, черт, черт! Он с силой протянул ладони по лицу, я даже различила едва слышный шорох, когда руки сползли к покрытому щетиной подбородку. Уставившиеся на меня глаза были наполнены темной смесью усталости и обреченности. Неведомое прежде выражение. — Финли, да? — выдохнул Эрик. — Ты во внутренней разведке, правда? Я заворожено смотрела на него, растерянного и отчаявшегося, и медленно кивнула. — Вот же дерьмо, — пробормотал он, прижимая к губам кулак. И добавил, задумчиво, обращаясь скорее к себе, чем ко мне: — Надо поговорить с ним, надо убедить его, что ты не готова… — Но я готова! — Всплеск необъяснимой обиды заставил меня вскрикнуть и тут же устыдиться своего выпада. Продолжила я уже почти шепотом: — Я готова, Эрик! Почему ты продолжаешь относиться ко мне, как к паршивому новичку?! Почему ты не можешь принять… — Ты и есть новичок! — рявкнул он, прерывая то, что могло перерасти в необдуманный монолог. — Ты тут всего пару месяцев и нелепо самоуверенна, если полагаешь, что стала полноценной, достойной Бесстрашной! Веки предательски защипало, а голос дрогнул: — Какой ты мерзкий! — Я отчаянно боролась со слезами, но они уже застилали глаза, и я ничего перед собой не видела. — Зачем придираться, зачем так топтать, Эрик?! Он шевельнулся, но сквозь дрожащую пелену слез я не различила движения. — Да потому что… — громко начал он, а затем понизил голос: — Потому что люблю тебя, дуру беспомощную! А ты постоянно находишь себе приключения! — Он вздохнул. — Да еще и машешь руками, а не бьешь. Оглушенная словами, смысл которых от меня увиливал, я зажмурилась. Слёзы потекли по щекам, и когда я открыла глаза, то увидела Эрика ясно и четко. Он стоял прямо передо мной, всё такой же непривычно разъяренный и растерянный. Поразительно искренний. — Бездарность, — коротко добавил он. Но я не слышала. Между его признанием и моим осознанием сказанного была короткая задержка, наполненная вакуумом непонимания. А затем в пустоте из ниоткуда возникла горячая мягкая волна, окатившая меня изнутри и ударившая в голову сильнее всякого алкоголя. Он сказал это. Эрик чувствовал что-то ко мне, достаточно долго и сильно, чтобы набраться смелости — человечности — и признаться самому себе в наличии этих чувств. Чего ему это стоило, пусть даже в бешенстве, пусть даже необдуманно высказать свою величайшую тайну, свою слабость? — Что бы с тобой стало, если бы я не проснулся и не пошел за тобой, м? Насколько надо быть безмозглой, чтобы, заподозрив неладное, отправиться ночью на территорию отверженных, не вооружившись хотя бы ножом! А еще в Эрудиции была, — не унимался Эрик. — Смешно! Это… Но я не дала ему возможности договорить. Его руки предприняли слабую попытку меня отстранить, но его губы ответили на мой поцелуй. Эрик — груда мышц с двумя стальными пулями вместо глаз, ужас не только новичков, а и половины Фракции — любил меня. И в эту необычайно насыщенную ночь только это имело значение.