Эдана

Утром в столовой я старалась не поднимать головы, пряча лицо в тени распущенных волос, но Четверка, внимательный и зоркий, не пропустил мимо внимания изменения в моем поведении: сутулость, странная походка, подбородок, едва не уткнувшийся в грудь. Он перегородил мне дорогу, когда я с подносом направлялась к друзьям. Цепкий взгляд карих глаз уткнулся мне в лицо, брови нахмурились, губы поджались. — Это что? — он указал пальцем прямо в синяк. Его большое синее пятно растянулось под глазом и не хотело скрываться под тональным кремом. — Не увернулась от груши, — соврала я, тщательно стараясь не отводить глаза. Четверка хмыкнул. — От груши, — повторил он, смакуя это слово, а затем шагнул в сторону, освобождая проход: — Ладно. Я шла к столу, чувствуя на себе внимательный взгляд. Инструктор словно пытался разглядеть в моей спине имя той груши, от удара которой я не смогла увернуться. Вот только я не могла признаться. Во-первых, меня ударил Эрик, а он не из тех, кого может приструнить Четверка. Во-вторых, Эрик защищался, и мне очень повезет, если всё обойдется синяком под глазом и не выльется в нечто большее — справедливое наказание за немыслимое нарушение правил. Мало того, что я проникла ночью в кабинет моделирования, то еще и напала на Лидера. Кроме того, будь всё иначе — пропусти я удар, допустим, в драке с другими новичками — я едва ли выдала бы их имена. Я никогда не мирилась с ябедами, да и неразумно сознаваться в том, что я была участником запрещенной потасовки за границами зала и вне программных спаррингов. — Может, ты все-таки признаешься, кто тебя помял? — хохотнул Дарра, когда я уселась рядом с ними. Рут толкнула его локтем в бок, но он лишь громче рассмеялся. Тимоти, сидевший напротив — он не перестал с нами водиться, но избегал садиться рядом со мной, предпочитая оградиться столом — уставился на меня злобно, исподлобья. Позже, когда мы направлялись в тренажерный зал, он нагнал меня в коридоре и оттянул в глухой угол. — К-к-кто это с-с-с-сделал? — Тим, это не твое дело, правда, — я предприняла попытку выскользнуть, но он встал передо мной, закрывая путь. Его лицо было бледным и напряженным, сжатые губы побелели. — Это м-м-м-ое д-д-де-дело! — Процедил он сквозь сжатые зубы. — К-к-кто? Эрик? Я снова бросилась убегать, но Тимоти вновь преградил дорогу. — Он из-з-збил т-те-тебя? Да? — Перестань нести чушь! — Од-д-думайся, Эд! — Он навис надо мной, весь подрагивая от ярости, судорожно сжимая и разжимая кулаки. — Он з-з-за-законченный м-м-мерзавец, эт-т-тот Эрик! Он п-п-погубит те-те-тебя! — Не тебе об этом беспокоиться, — вспылила я, разом загоревшись синим пламенем злости. — Он меня не тронул и пальцем, ясно тебе? Какая наглая ложь. Какое приукрашивание. Если бы не его ответственность за меня, Эрик бы не остановился на неточном ударе и попытке придушить, он избил бы меня до смерти и сбросил бы мое тело в Пропасть. Но, к счастью, он уже попал в немилость Макса и больше рисковать не хотел, а потому просто вышвырнул из кабинета. Растопчу, если ты не прекратишь. Ты подписала себе смертный приговор. Идиотка. — П-п-перестань бы-бы-быть д-д-дурой. На кого я злилась больше: на себя, Эрика или Тимоти? Во всяком случае, последний был виноват лишь в том, что обо всем догадывался и произносил вслух все мои угрызения совести, всё самобичевание. В его попытках меня образумить и защитить не было ничего плохого, он не заслуживал на мои следующие слова. Но они сорвались с языка, не давая шанса переиграть: — Пошел к черту! Его лицо исказилось в гримасе боли, и это видение преследовало меня весь день. Я не находила себе места, не могла успокоиться, тревожно мечась из стороны в сторону. План сработал слишком хорошо, полученные результаты поразили меня и, вместо дать ответы, поставили новые вопросы. Теперь, зная, что Эрик всё же умеет что-то чувствовать, — вопреки своим словам в палате в дни моего беспамятства — я не могла понять его логики, его мотивов. Он любил меня — каким-то извращенным, как и он сам, способом — и был так зверски жесток. Надежды на то, что Эрик прячет где-то в глубине нежное сердце, рухнули. Он оказался пропитанным дьявольским злом чудовищем. Кто еще может так относиться к любимому человеку? Что за гниль пульсирует — кишит жирными вонючими червями — в его груди? Как я могла оказаться такой дурой, упрямой и слепой? Облегчение не пришло. Ни от знания об его любви, ни от четкого осознания напрасности — опасности — увлечения Эриком, ни от решения искоренить из себя нелепое чувство. Эрик не выходил из моей головы, мысли о нем путались, сталкивались, затягивались в узлы и смертоносные петли. Грудь раздирала изнутри неспокойная смесь страха, обиды и разочарования. К вечеру я поняла, что схожу с ума. Мне нужно было срочно заглушить все голоса, раздирающие череп изнутри. И я знала один проверенный способ отключить мозг. — Я собираюсь напиться, — громко объявила я, встав на кровать и обращаясь ко всем собравшимся в спальне. — Кто со мной?