Эдана

Моделирование началось в субботу. К этому времени я уже провела одну ночь в общей спальне, но каждое утро должна была идти в лазарет на перевязку. Снятие швов было назначено на понедельник, и я не могла дождаться. Ходить со скрепками на ребрах было неудобно и болезненно, они цеплялись за одежду при каждом движении, доводя меня до бешенства. Рут и Дарра пробуждали во мне злость, постоянно ошиваясь поблизости и при каждой возможности проявляя чрезмерную заботу, доходящую до абсурда. Например, они подхватили меня под руки, когда я садилась на кровать, а затем едва не столкнулись лбами, нагибаясь, чтобы расшнуровать мои ботинки. Несколько раз приближался Тимоти, теребя что-то в пальцах, с явным намерением что-то сказать, но в последний момент поворачивал обратно или нелепо проходил мимо, усиленно делая вид, что именно это и планировал сделать. Не в силах больше видеть его терзания и набравшись смелости, в субботу утром в коридоре под кабинетом, где проходило моделирование, я торопливо заняла свободное место рядом с Тимоти и крепко сжала его руку, не давая спохватиться с лавочки и сбежать. Какое-то время мы сидели молча, пока все замерли в напряженном молчании, ожидая выхода первого новичка, отправившегося за серую дверь. Когда он вышел, — коренастый врожденный с бледным лицом и красными пятнами на шее — коридор наполнился шелестом приглушенного обсуждения. Я наклонилась к уху Тимоти. — Тим, нам незачем избегать друг друга. Он дернул плечом, то ли показывая, что не уверен в этом, то ли просто желая сбросить мою руку. — Мы были хорошими друзьями и могли бы снова ими быть. Я… — Эд, — он резко повернулся, и его лицо оказалось прямо передо мной. Бледное и изможденное. Глаза болезненно блестели. — М-м-мы-мы б-б-больше не-не-не м-м-мо-можем быть д-д-друз-з-зьями. Т-т-ты с-са-са-сама эт-т-того н-н-не хоч-ч-чешь. — Но… — Эд! Несколько человек — включая Рут и Дарру на лавочке напротив — посмотрели на нас. Тимоти снизил голос почти до шепота. — Я с-с-сделал те-те-тебе б-б-больно. И н-н-не м-могу бы-бы-быть твоим д-д-другом. — Это не твоя вина. — М-м-моя. — Нет. Это Эрик нарушил правила. У тебя не было выбора. — Выбор б-б-был у те-те-тебя, Эд. Я уставилась на него с непониманием. К моему удивлению в его глазах не было ничего кроме злости, так несвойственной Тимоти. — Что? — П-п-по-почему Эрик, м? П-п-почему не к-к-кто-т-то д-д-другой? К-к-кто у-у-угод-дно! Ч-ч-четверка, М-м-макс, х-х-хр-р-рен знает к-кто ещё! В его исхудавшем лице собиралась красная краска ярости. — П-почему из в-в-всех в Б-б-бес-с-с-страшии им-м-менно Эрик? Я смотрела на Тимоти, не в силах поверить, что это и в самом деле он. Мне не хватало воздуха, сердце гулко колотилось в горле, пульсирующая боль вытеснила из головы все мысли. Я не узнавала Тимоти. Я уже собиралась спросить, что он сделал с Дружелюбным внутри себя и почему стал так чудовищно похож на ненавистного ему Эрика, но Четверка, выглянувший из двери, назвал мое имя. Не чувствуя ног и все еще видя перед глазами налитые злостью глаза друга — незнакомого человека, в которого превратился друг — я пошла по коридору к инструктору, вовсе не беспокоясь о предстоящей процедуре. Мои мысли занимал Тимоти. И забыть о нем меня заставила лишь инъекция. Четверка — его голос доносился словно через длинную трубу из далекого помещения — объяснял действие препарата и суть моделирования, но я не слушала. А переспросить у меня не получилось. Веки вдруг потяжелели, меня начало клонить в сон, неожиданно и сильно. Потребовались все силы, чтобы открыть глаза. И как только я это сделала, обнаружила себя на пустынном перекрестке. Чикаго вокруг был необычно тихим и темным. И хоть над городом сгущались сумерки, нигде не было видно света. Я прислушалась: ни голосов, ни шума поезда, даже ветер не гонит по асфальту мусор. В этой тишине скрип моих ботинок прозвучал громко и звонко и покатился эхом по улице. Почему-то одетая в синий костюм, который носила в школу еще в Эрудиции, я поежилась от гнетущего ощущения абсолютного одиночества. Нельзя здесь стоять, пронеслось у меня в голове. Нужно идти искать остальных. Кого-нибудь. Хотя бы одного человека. И я бросилась бежать. Сердце колотилось в груди, в мозгу вращалась одна острая мысль: я одна, я здесь совершенно одна. Я одна в разрушенном городе, обнесенном стеной. Одна. Я пробежала несколько кварталов, так никого и не увидев, когда земля под моими ногами вдруг содрогнулась. Я резко затормозила. Гул звучал очень отдаленно, но исходил словно со всех сторон. Тяжелый удар, от которого асфальт покачнулся, повторился. А грохот — уже не шум, а именно грохот — усиливался. Оглушающий звук чего-то большого, стремительно надвигающегося, пробуждал животный страх. Я стояла на месте, не в силах шевелиться и думать. Не двигалась, даже увидев возвышающуюся над зданиями черную подвижную стену, ревущую и сносящую все на своем пути. Мне не нужно было оглядываться, чтобы знать, что эта стена стремительно надвигается со всех сторон. Вода. Непостижимое количество смертоносной воды гигантской волной сносило пустой город. Чудовищные волны катились на меня по кругу, не давая шанса на спасение. Парализованная страхом, я закрыла глаза, не желая видеть бурлящую свирепость цунами. В лицо ударили острые брызги подкатившейся волны, а затем она снесла меня с места. Но воды не было. Я открыла глаза. Вокруг меня волновалась блестящая черная гладь, но это была не вода, я чувствовала это. Я слышала. Слышала не плеск воды. Я слышала разъяренное шипение. Я лежала в гигантском змеином гнезде, не рискуя шевельнуться, не в силах открыть рот и закричать. Изворотливые скользкие холодные тела обвивались вокруг ноги и рук, заползали под одежду, сдавливали шею. Я задыхалась, панически шаря по гибким змеям в поисках какого-то спасения. Оно нашлось неожиданно, и я сперва испугалась его контрастирующей твердости и неподвижности. Пальцы нащупали рукоятку пистолета, пробежали вверх к спусковому крючку, сжали оружие. Я открыла глаза. Ни змей, ни воды. Я стояла в полутемной комнате: цементные стены, цементный пол и низкий серый потолок с голой тусклой лампочкой. Пистолет оттягивал руку приятной тяжестью, я поглаживала его пальцем. Голос в голове, холодный и ясный, медленно проговорил: выбери одного, чтобы другие выжили. Выбери и убей. Они сидели на стульях вокруг меня, слишком далеко для того, чтобы прикоснуться, но достаточно близко, чтобы в слабом свете разглядеть их. Мама, папа, Кинан, Эрик. Все четверо просто сидели на стульях, не связанные и не напуганные. Словно загипнотизированные, они с доверием смотрели на меня, покорно ожидая моего решения. Убей одного. Спаси остальных. Ведомая этим чужим голосом, рука с пистолетом поднялась. — Нет! — вскрикнула я и резко дернула ее на себя. Пистолет казался неподъемным. Чтобы повернуть его дулом на себя мне пришлось взяться двумя руками. Оружие все норовило вывернуться и прицелиться в одного из четырех сидящих вокруг меня, но я не могла позволить этому случиться. Не от моей руки. Не на моих глазах. Нет. Выход: убить себя. Пистолет не выстрелит с моим мертвым пальцем на спусковом крючке. Нужно выстрелить. Выстрелить. Выстрелить! Палец вжался в изогнутый металл до режущей боли, крючок едва поддался, а затем оглушающим грохотом прозвучал голос: — Эд! Я открыла глаза. Небольшой кабинет, компьютер и тележка с инструментами. Я на кресле с датчиками на голове и груди. Встревоженный Четверка. Недовольный. Он наклонился ко мне и внимательно всмотрелся в мое лицо своими цепкими карими глазами. — Что там делал Эрик? Я моргнула, силясь прогнать это видение, этот вопрос, но моделирование закончилось. Четверка не исчезал, он продолжал выжидательно рассматривать меня. Что ты здесь делаешь, Эрик? Убей одного, спаси остальных. Перестань это делать, или я растопчу тебя. Рыжая.