Эдана

Я несколько раз прорывалась к голосам и бликам света, но затем проваливалась обратно в беспамятство. У меня был сильный жар, очевидно, я бредила, и разделить реальность и галлюцинации не могла. Несколько раз мне привиделись родители, и в моменты осознания происходящего я понимала, что это был лишь сон. А затем инфекция брала свое, я снова тонула в вихре разноцветных кругов, сталкиваясь с ними, и каждый из них оказывался обрывком не то реальности, не то сна. Мама сидела на краю моей кровати и нежно гладила меня по лбу. Я крепко держалась за папины уши, весело мотыля ногами, свесив их с его плеч. Надо мной склонялся Эрик и, нахмурившись, что-то тихо шептал. Какая-то незнакомая женщина укутывала меня в одеяло, плотно заталкивая его края мне под руки и громко — фальшивя — напевала какую-то надоедливую мелодию. Молчун прыгал, весело хохоча, на моей кровати, а Кинан сосредоточено вчитывался в перевернутую вверх тормашками книгу. А затем вмиг весь разномастный хор голосов замолк и остановился калейдоскоп видений. В полной тишине я уставилась в серый потолок и необычно четко ощутила всю слабость и боль. Вечер. Лазарет. В правой руке тупая боль. Горло пересохло. Веки покалывает изнутри. Спина и ноги затекли. Сколько я здесь лежу? Последующие остаток вечера и ночь прошли в мучительном бессонном ожидании. Я не хотела никого звать, и сам ко мне никто не заходил. Так что я лежала, пялилась в потолок и думала. Первым посетителем — рано утром — стала знакомая мне из видений женщина. Она хмурым цепким взглядом обвела палату и, напевая себе под нос что-то невнятное, затолкала белую тележку. — Доброе утро, спящая красавица! — Нараспев сказала она, и ее голос отразился вибрацией в моей голове. — Утренние банные процедуры, ага? И она отвернула кусок белой ткани, накрывавшей верхнюю полку тележки. Там лежали ножницы, упаковка перчаток, несколько ватных компрессов, бинт и пластырь, металлический шарик какой-то мази и небольшая белая бутылочка антисептического спрея. Она заставила меня повернуться на бок и быстрыми движениями человека, не заботящегося о причиняемой боли, сняла старую повязку. Сверху она была чистой, и лишь на внутренней стороне растеклось продолговатое желтое пятно. Рана выглядела свежей и ухоженной. Ровные края соединены черными скрепками медицинского степлера. Покраснение почти сошло, от ярких взбугрившихся пятен не осталось и следа. — Сколько я здесь? — голос оказался очень хриплым и тихим. Слова отдались острой болью в затылке. Медсестра, не отводя сосредоточенного взгляда от раны, ответила снова нараспев: — Три дня. — Три?! Мыча что-то неритмичное себе под нос, она кивнула. Ее руки в перчатках сильно надавили на рану, протирая ее щедро смоченной ватой. Я крепко сжала губы, пережидая острую пекущую боль, а затем — когда она потянулась за мазью — спросила: — Ко мне кто-то приходил? В этот раз ее взгляд быстро метнулся к моему лицу и вернулся обратно. Она пожала плечами. — У тебя была горячка. К тебе никого не пускали. — Никого… — повторила я. — Никого. Даже Эрика? Медсестра нахмурилась, ее пальцы, втирающие мазь, коротко дернулись. — Никого не пускали, — упрямо повторила она, и получилось у нее не очень убедительно. — Он приходил, — утвердительно сказала я. Уверенности в том, что я права, не было. Он мог мне привидеться, но медсестра подсказывала направление своим очевидным нежеланием проговориться. — Он приходил, правда? И его пустили. Она пожала плечами, отворачиваясь за новой повязкой и тщательно пряча лицо. Превозмогая дикую боль, я резко села в кровати и перехватила руку медсестры, крепко сжав ее кисть. — Скажите мне, — прошептала я. — Просто кивните, я права, да? Он был здесь? Она замерла так, как я ее поймала — повернутая к тележке, занесшая руку над бинтом. Слабый кивок был едва различимым, и вполне мог привидеться, но затем медсестра зашептала в ответ: — Он угрожал тебе. Он говорил тихо, но я слышала, что он тебе угрожал. «Если ты не прекратишь это делать, я растопчу тебя», — так он сказал. Прикладывая новую повязку, она снова начала напевать что-то невнятное, но больше ничего не говорила. Вышла она стремительно, громко грохоча содержимым тележки, не оглянувшись на меня. Если ты не прекратишь это делать, я растопчу тебя. Делать что?! Спустя час — сразу после завтрака — пришли Рут и Дарра. Они принесли мне кусочек яблочного пирога и выглядели веселыми, хотя я опасалась, что они начнут винить меня в безответственности и наплевательскому отношению к здоровью. Они наперебой рассказывали, хохоча, какая шумиха поднялась вокруг моего бездыханного тела, как пригнали вездеход, и как Эрик орал на Четверку. Я внимательно слушала их, улыбаясь и поглощая пирог. Слизнув с пальца сахарную присыпку, я задала вопрос: — На каком я месте? С их лиц вмиг испарились улыбки. Они переглянулись, и заговорила Рут: — Ты не прошла полосу препятствий. И… у тебя сняли очень много очков за это, а потом еще за безответственность и вранье. — На каком я месте? — теряя терпение, процедила я. Рут взмахнула руками, призывая меня к молчанию. — Но Эрик добавил тебе почти столько же очков, сколько ты и потеряла, за самоотверженность, физическую выдержку и силу воли. Дарра хмуро кивнул и добавил: — Мы все здорово удивилась. Даже Макс. — Макс? — Да, он примчался вместе с Эриком и едва не прикончил его на месте. Я глубоко вдохнула, игнорируя тесноту повязки и протестующую давящую боль в ребрах. А затем медленно выдохнула. — Место? — напомнила я коротко. — Шестое, — пискнула Рут. Ее глаза были огромными то ли от испуга, то ли от удивления. Шестое. Шестое место. Я упала замертво во время марш-броска, не прошла полосу препятствий, выпала из тренировок на три дня, — и еще пропущу несколько, —, а опустилась лишь на одну ступень. Не очень похоже на Эрика — добавлять очки. За сомнительные заслуги. Да еще и так много. Если ты не прекратишь это делать, я растопчу тебя. Нарушая запавшее молчание, снова заговорила Рут: — Тимоти винит себя в произошедшем. Я мотнула головой, прогоняя видение — склонившийся ко мне Эрик шепчет «если ты не прекратишь, я тебя растопчу» — и уставилась на подругу. — Он сам не свой, — продолжала она. Дарра кивал ей в такт. — Почти не ест, не спит и не тренируется. Он вбил себе в голову, что ты можешь умереть или вылететь из-за него. — Мы уговаривали его пойти с нами сегодня, — сообщил Дарра. — Но он отказался. Он уверен, что ты не хочешь его видеть. — Что ты ненавидишь его, — подсказала Рут и ввинтилась взглядом в мое лицо. Я опустила голову и уставилась в смятую салфетку с остатками яблочного пирога в руке. Если ты не прекратишь это делать, я растопчу тебя.