Эдана

Единственным источником света в темной комнате была небольшая настольная лампа, опущенная почти до самой столешницы. Она создавала вокруг себя небольшую сферу тепло-желтого свечения, но дальше края стола ее владения не распространялись. Там царила темнота. Там стоял Эрик. Его силуэт был едва различим в дальнем углу. Во мраке словно парили два почти невидимых глаза, в них мерцали тусклые огоньки, отражения лампы. Примостившись сразу возле двери — место, ставшее излюбленным в комнате Эрика — я прижалась к стене и замерла. Под двумя призрачными свечениями глаз с едва слышным треском разжегся огонек сигареты и медленно, очерчивая алую дугу, опустился вниз. Эрик тихо выдохнул. Он молчал. Я смотрела на едва различимые очертания его фигуры, не рискуя нарушить тишину. А во мне шумела смертоносная буря мыслей и чувств. Что-то было не так. Я физически ощущала остроту напряженности. Я ни минуты не сомневалась, что он просто развлечется, удовлетворит свои потребности, любопытство, азарт, черт знает что еще, и сразу выставит вон. И иного сценария кроме того, где он — грубо или нежно — склоняет меня к близости сразу, без предисловий, не существовало. Но почему я была настолько самоуверенна, что вообразила, будто Эрику может быть что-то от меня нужно? Это было приглашение — приказ — прийти на растерзание, на месть за неуместную слабость, или тот поцелуй — оба поцелуя — были частью какой-то крупной жестокой игры. Во всяком случае, все происходящее вовсе не было — не могло быть – тем, что я видела в своих фантазиях. — Почему ты пришла? Огонек дрогнул и постепенно затух. Тяжелый ледяной ком мыслей с пронзительным свистом покатился из головы вниз и, достигнув живота, взорвался, разбрасывая вокруг смертоносные острия. — Потому что ты позвал, — хрипло ответила я. Горло и рот оказались совершенно сухими. — Нет, — он затянулся, огонек накалился до красноты и снова растворился в темноте. — Не поэтому. Почему ты пришла на самом деле? Я собрала сколько могла слюны и с силой сглотнула. — Я хотела прийти. — Почему? Он игрался, прозвучал в голове давешний незнакомый холодный голос, предупреждавший меня о двери. Он игрался с тобой там, в коридоре. Он подыграл тебе. Он тебе не верит. Ничего не видит. Не хочет видеть. — Потому что я хочу… — Я запнулась. Я хочу что? Хочу провести с тобой ночь? Хочу, чтобы ты признал, показал, что я тебя, по меньшей мере, волную? Разве? — Потому что люблю тебя. Он резко подался вперед. Захотелось отшатнуться, но стена не давала сбежать. Подсвеченное снизу, его лицо выглядело жутким. Морщины, разрезавшие лоб, казались безобразно глубокими из-за запавших в них теней. — Любишь? Голосовые связки протестовали, я лишь кивнула. — Почему? — Эрик… Он шагнул к столу, а затем в сторону, обходя свесившую вниз голову лампу. — Почему? — повторил он требовательно, злобно. — Я не… — Потому что я Лидер? У меня есть власть? Потому что ты достаточно амбициозна и беспринципна, чтобы выбрать этот путь для достижения успеха? Он стремительно приближался, извергая сигаретный запах и ярость. Я вжалась в стену до ноющего протеста лопаток. — Почему, черт тебя побери, Рыжая, ты это делаешь?! — проревел он у меня над головой. Я сжалась от сильного духа табака и вибрирующей угрозы, исходящей из его напряженного тела. Но пересилила себя и подняла глаза. И ужаснулась. Лицо Эрика выражало, безусловно, злость и неистовство, но это были лишь оттенки всепоглощающего, неразумного, нерационального страха. Он был до чертиков напуган, это выдавали его расширившиеся глаза, быстро раздувающиеся крылья носа, подрагивающие губы и вскинутые брови. — Потому что… — Я не смогла уцепиться за изворотливую быструю мысль, едва вспыхнувшую в голове и тут же погасшую. Не нашла слов. — Ну?! — прорычал он. — Вопреки. — Что?! — Я люблю тебя не потому что, а вопреки. Ты… Слезы предательски подступили к нижним векам, и я почувствовала это неприятное жжение в глазах. Голос дрогнул. — Ты законченный мерзавец, Эрик, — почему-то шепотом продолжила я. Поспешила подхватить сорвавшуюся с ресницы слезу и добавила: — Невыносимый. Извини, но ты просто ублюдок. И я… Вторая слеза успела коснуться щеки, за ней третья стремительно упала на горячую кожу щеки и быстро скатилась вниз, повиснув на скуле тяжелой холодной каплей. — И я все равно почему-то люблю тебя. Последние слова я едва выдохнула, раздираемая рыданиями и, не в силах больше сдерживать всё накопившееся, уткнулась лицом в твердую грудь. Немыслимость происходящего лишь усиливала поток слез, я не могла остановиться. Всё время, проведенное в Бесстрашии, все терзания до перехода, все переживания, просто заброшенные на пыльный чердак, вдруг стеклись в одно место и давили на кран, не давая потоку иссякнуть. Эрик стоял неподвижно, не оттолкнул и не обнял, просто не шевелился. Он молча ждал, и это пугало. Я смиренно ждала того, как его фитиль догорит и последует уничтожающий всё на своем пути взрыв, не в силах, впрочем, оторваться от горячей груди под намокшей черной футболкой. Растопчи меня, прошептала я мысленно. Покончи со мной, хватит мучить. Его рука мягко, но решительно подтолкнула мой подбородок вверх. — Посмотри на меня, — тихо проговорил он. — Посмотри, Эд. Я подняла взгляд, едва сквозь слезы фокусируя его на лице Эрика. — Хочешь выпить? Я судорожно дернула головой. — Тебе нужно выпить, — настоял Эрик. — Пойдем. Он обнял меня за плечи и повел вглубь погруженной во мрак комнаты. Мы миновали низкое глубокое кресло, возле которого высилась стопка книг и бумаг, прошли мимо металлического стеллажа, хаотично заставленного бутылками, книгами и разномастными коробками. Остановились возле кровати, широкой, со смятой постелью. — Садись, — он положил руки мне на плечи и надавил. Я послушно опустилась на твердый матрац, а Эрик направился к стеллажу. Он взял в руку большую выпуклую бутылку с прозрачной жидкостью, задумчиво взболтал и вернул на место. Потянулся к следующей и, проведя пальцем по черной этикетке, отодвинул. Его выбор пал на низкую квадратную бутылку с плещущимся в ней янтарем. — Пила когда-нибудь виски? Звякнули два стакана, когда он сгреб их двумя пальцами. Я мотнула головой, Эрик осклабился. — Конечно, не пила. Такого больше не делают. Эта бутылка очень старая. Она была произведена задолго до войны. Качество — отменное, в голову ударяет сразу. Я уставилась на Эрика, не веря своим ушам. Движения были всё те же, с самоуверенной ленцой. Голос неизменно надменный, пренебрежительный. Но что-то было неоспоримо иначе. Он плеснул немного алкоголя в оба стакана, на самое дно. Закрутил бутылку и, отставив ее на прикроватную тумбу, присел передо мной. Подал стакан и улыбнулся. Это была его обычная ухмылка, а не тот вчерашний клочок нежности, неожиданно вырвавшийся из самих глубинных тайников. Глаза его опять потемнели. Не только из-за скудного освещения, я видела вблизи, насколько расширились его зрачки. Но в них не было вчерашней теплоты. Как и глухой отстраненности. — Пей. Я поднесла стакан к лицу. Из него сильно разило алкоголем, к этому примешивался запах дыма, костра. И неуловимый, невесомый аромат меда. Или карамели. — Пей! Его рука подтолкнула мою, пальцы сжались на моих, обхвативших стакан. Жидкость обожгла рот и горло и горячим потоком ринулась вниз по телу. Я поморщилась от неприятного резкого вкуса, а затем быстро вдохнула ртом, желая потушить пожар внутри. — Лучше? Я кивнула, обволакиваемая приятным теплом. Эрик улыбнулся и забрал стакан, опустив оба на тумбу рядом с бутылкой. Быстрым движением он подался вперед и опустился на колени. Глаза казались черными. Где-то в груди кольнуло воспоминание о сне, но в следующее мгновение испарилось. Эрик подхватил мои бедра снизу и, слегка приподняв, развел в стороны, придвигаясь впритык к кровати и ко мне. Обнял за шею, заставляя немного наклониться, и прильнул к губам. От него ко мне перешел ток и побежал по оголенным нервам вниз, заставляя тело содрогнуться, пробуждая густое горячее возбуждение. Его руки скользнули по спине вниз и, слегка сжав, потянули на себя. — Не бойся.