Эдана

Что-то изменилось. Я ощущала, что в голове произошла перестановка. После ночной тренировки на том месте, где прежде лишь была груда страха и нелепого желания во что бы то ни стало противиться, появилось подобие благодарности к Эрику. И теперь слова Тори метались внутри меня, то и дело натыкаясь на это неожиданное позитивное впечатление от Лидера. Мысленно я отчаянно протестовала против собственных чувств, но подсознательно отрицала сказанное Тори. Я придумала себе нечто хорошее в Эрике, отчаянно хотела в это верить, и позволить суровой правде растоптать нелепый всплеск эмоций не могла. Хотела, но бешено колотящееся сердце не поддавалось. Нерационально, неоправданно. Я злилась на себя, ковырялась в себе, и чем старательнее пыталась выковырять, словно занозу, эту нелепую благодарность, тем прочнее она устраивалась в моем мнении об Эрике. Всю неделю на тренировках по стрельбе я выглядывала его, ждала, чтобы он пришел. Бродила по территории в надежде случайно с ним встретиться. Я словно нуждалась в этом, чтобы подтвердилось одно из двух мнений. Либо Эрик — бессердечная тварь. И точка. Либо при всей его вспыльчивости и жестокости ему не чуждо ничто человеческое. И баста. Казалось, стоит мне его увидеть, воспользоваться малейшим шансом заговорить с ним, нарваться на привычное обзывание тупой, как всё встанет на свои места. Но этого не случилось. Эрик словно под землю провалился. В четверг рядом с этим ураганом возникло еще два смерча. Мысли о родителях навалились на меня внезапно, словно гром среди ясного неба, во время обеда. И оставшуюся половину дня я не могла отделаться от невообразимой смеси холодной тревоги перед предстоящей встречей и теплого обволакивающего чувства ностальгии. Вечером после патрулирования ко мне пришел Кинан, и мы отправились на прогулку по городу. Разговор удивительным образом складывался, брат не напоминал мне об Эрике, и хоть моя голова была забита мыслями о нем и о том, куда он мог деться, я тоже не заводила об этом разговор. Мы примостились на крыше одного из разрушенных зданий, откуда открывался красивый вид на окраину Чикаго, пустошь перед стеной и саму стену. Половина луны, синяя и холодная, нависала над ограждением. В ее ярком свете Кинан тщательно рассмотрел мою татуировку, поворачивая мою руку. — Красивая, — кратко оценил он. — Что означает? Я уставилась на него, оглушенная нелепостью вопроса и отсутствием ответа на него. — Ну… Тори, мастер, говорила, что тут, — я указала пальцем на два символа, не в состоянии вспомнить их названия. — И тут изображены древние амулеты. Они служили оберегами в древних верованиях. Кинан смотрел на меня с усмешкой, и, казалось, сейчас рассмеется над моим сбивчивым объяснением. Его глаза мерцали, рыжие кудри шевелились на ветру. — Она просто мне понравилась, — сдалась я. — Ладно? — Идет, — кивнул брат и рассмеялся. Какое-то время мы молчали, и эта тишина оказалась на удивление уютной. Такой, как обычно бывала в компании брата. Он всегда любил крыши, интересные точки обзора. И любил смотреть не на Чикаго, а на стену. Что-то в ней или за ней его манило. — Кинан. — Мм? — Какой была твоя первая неделя в Бесстрашии? Он отвлекся от мечтательного рассматривания пустоши и посмотрел на меня. Я ожидала увидеть привычное надменное выражение лица «я старший брат, я Бесстрашный, не лезь со своими глупыми вопросами, мелочь», которое появлялось каждый раз, когда я задавала подобные вопросы. Но этой ночью Кинан улыбнулся. — Провальной. Я уставилась на него во все глаза. Уж чего-чего, а такого я от старшего брата не ожидала. Ужасной, сложной, невыносимой – да, к таким ответам я была готова. Но не к «провальной». — Да, — он смущенно хохотнул. — Я едва не вылетел. Честно говоря, я был в шаге от провала все 10 недель. Он сплюнул. — Собственно, Эд, именно поэтому я сейчас патрулирую улицы — не лучший старт для Бесстрашного. Да, я командир взвода, но… честно говоря, Эд, приглядывать за изгоями… Ну… И он замолк, на его лице серой маской отбилась тоска. К такой его откровенности я оказалась не готова, так что запала неловкая пауза. Я не знала, чем её заполнить. Мне казалось, что я непременно должна что-то сказать, как-то его поддержать, но на ум ничего не приходило. В голове вдруг стало удивительно пусто и тихо. — А мне страшно, — вдруг выпалила я и закусила нижнюю губу. Кинан покосился на меня. — Да, — собравшись с духом, я кивнула. Вечер откровений, так вечер откровений. — Боюсь, что что-то не так. — Тебе сложно? — Нет. То есть, да, но не так, как я ожидала… — Это плохо? — Он был в недоумении, это явно читалось на лице. — Ты ведь готовилась и… — Да, но… Понимаешь, я чувствую себя как-то странно… То есть, в том-то и дело, что всё в порядке, я словно на своем месте, никакого дискомфорта. Но я ведь должна скучать по прежней беззаботной жизни? По родителям?! Брат покачал головой. — Почему? Вопрос оказался мне непонятным, и я не нашла ничего лучше, чем бездумно его повторить: — Почему? — Отчего ты должна скучать? — Но это ведь… правильно. Так должно быть. — Так не должно быть, — решительно возразил брат. И вдруг на моем плече оказалась его рука. — Не должно, — он повторил мягче и тише. — Все идет своим чередом, Эд. Все правильно. Ты и в самом деле на своем месте, и ничего плохого в этом нет. — Тест показал Бесстрашие, — уткнувшись лбом в плечо Кинана, сообщила я. — Тем более! Правда, Эд, крошка, это все какие-то глупости. Напрасно себя накрутила. Он наклонил голову к моей, и в этом сидении обнявшись на крыше ночного Чикаго было что-то незабываемое. Что-то по-семейному уютное.