Эдана

Подавленные смертью Рэндона, мы все заметно упали духом. Во время командных соревнований больше не было того запала и веселья, как на первой эстафете. Кончина новичка изменила что-то в каждом из нас, все стали подходить к подготовке с большей серьезностью. Ребячество и шутки исчезли. Казалось, мы все вдруг осознали, что мы — соперники, и каждый борется за место с каждым, со своим телом и со своими чувствами. А потом появилась таблица. В рейтинге имен по результатам первых трех дней я была третьей после Дарры и коренастого коротышки, который бежал за мной в первый день. Я стояла в шеренге, не в силах оторвать взгляд от своего имени на таблице и, не скрывая довольной улыбки. Мы все выстроились в зале, побаиваясь прихода Эрика, но слово сразу взял Четверка. — Подготовка пройдет в три этапа. Вы будете оцениваться каждый день, и по итогам каждого из этапов трое самых слабых… — он с силой вздохнул и произнес зловеще тихо: — Уйдут из Бесстрашия. Среди нас пробежал взволнованный ропот. Каждый вспомнил изгоев, которых видел на улицах и испугался мысли о присоединении к ним. — После окончания третьего этапа вы пройдете пейзаж страха, и тогда, по результатам вашей физической и психологической подготовки, между вами будут распределены должности. Кто-то из вас может попасть в командный состав, кто-то в разведку или патруль, а те из вас, кто наберет минимальное количество балов и не проявит себя, будет работать в обслуживающей Бесстрашие сфере. — Официантом? — гоготнул кто-то. — Да, — Четверка хмыкнул. — Складским работником, оружейником, официантом, уборщиком или мусорщиком. — Попросту будем убирать всё дерьмо, — подытожила Рут. Мы, изнеможенные после упражнений, развалились на матах. — Я думала, Бесстрашные нанимают для этого… других. — Других? — отозвался Дарра. — Иногда грязную работу уборщиков и прачек выполняют нанятые за копейки изгои. На кухнях и в оружейках часто работают старые Бесстрашные, которые не смогли занять высокие должности, и теперь не в силах выполнять свою прежнюю военную работу. А в остальном… Он зевнул и продолжил: — В остальном, работают провалившие подготовку Бесстрашные. Это добавило свою щепотку к и без того горькому осадку. Думаю, не только я чувствовала дискомфорт и напряжение. Все мы выглядели натянутыми до предела. После недели усиленных тренировок я то резко опускалась вниз (по результатам дней с упором на борьбу), то поднималась на пару мест вверх (после дней с упором на бег и выдержку в тренажерке). Спустя несколько дней беспрерывных тренировок на матах и оттачивания боевых умений, я удостоилась от Четверки комплимента за технику. Но я оказалась слишком слабой. Мне хватало выдержки на изнурительные забеги, упорства на выполнения тяжелых упражнений со штангами, но в ударе силы почти не было. Я била правильно, но легко. Практически все время мое тело было напряжено, и я с удивлением отметила, как сильно проступают мускулы: на руках, прессе и ногах они рельефно переливались под кожей, испещренные выступающими венами. На пятый день Четверка подловил меня одну возле боксерской груши и сказал, что мне нужно поработать над спиной. Она у меня недостаточно сильная, и отсюда невесомость моих ударов. В воскресенье в обед, конец первой недели, в зал пришел Эрик, впервые после того утра и сообщения о смерти Рэндона. Он сформировал три пары для спарринга и задумчиво ходил между рингами, молча рассматривая дерущихся. Мне в противники достался Молчун, и хоть его удары вышибали из меня душу, с точностью и защитной стойкой у него были проблемы, а потому мне удавалось увернуться и настигнуть его затылок или незащищенный сбоку живот ударом. Он вдруг взбесился из-за моей проворности и, как раз когда Эрик огибал квадрат нашего ринга, с диким криком — неожиданно громким и свирепым как для Молчуна — он бросился на меня. Врезав мне в подбородок, отчего я пошатнулась и потеряла равновесие, он отскочил в сторону, схватил меня за растрепавшиеся пряди, выбившиеся из узла и, с силой намотав на рукав, сначала дернул, запрокидывая мою голову, а потом резко опустил её. Последнее, что я увидела — стремительно приближающееся колено, обтянутое грубой черной джинсовой тканью. — Третья с конца, — коротко сказал Дарра, поджимая губы. Они с Рут пришли забрать меня из лазарета. Оба вспотевшие и уставшие. Я — с черным синяком на половину щеки и разбитой бровью, кровоточащие края разрыва были собраны двумя скрепками медицинского степлера. — Это было не по правилам, — пробурчала я, прижимая к щеке небольшой мешочек льда. Рут хмыкнула: — Что угодно по правилам Эрика. Он бы не остановил бой, если бы тот кретин даже нож достал. — Ладно, — вздохнула я, не желая проводить вечер в обсуждении того, как сплоховала. — У вас какие результаты? Дарра просиял и, гордо вскинув подбородок, сообщил: — Первый, по-прежнему. Я перевела взгляд на Рут. Она слегка смущенно ответила, что четырнадцатая, но в её глазах не было пристыженности за такой низкий результат. Там была только жалость. Она жалела меня за то, как низко я упала и, кажется, немного стеснялась того, что она — заметно уступающая мне во многом — показала намного лучший результат. Во мне забурлила красная лава злости и бешенства. Всё что угодно: издевки, несправедливые обвинения, хамство, но не жалость. Нет, жалость к себе я стерпеть не могу. Когда мы дошли до Ямы, наполненной людьми и оглушающей музыкой, я отстала от друзей, твердо решившая, что буду избегать их пока не смогу вернуть себе прежнее место в таблице. Во мне закипела обида на жалость в глазах Рут, на саму Рут. И на Дарру почему-то тоже.