Дежавю

— Всем спасибо! Хорошо поработали! — после некоторого молчания крикнул Джексон, просматривая фотографии и довольно улыбаясь их качеству. Его ждет долгая, но приятная ночь в компании его старого товарища PhotoShopʼа. Все захлопали в ладоши и под шумные разговоры стали расходиться с места съемки. День постепенно заканчивался, и тяжелое солнце, наливаясь янтарём, опускалось на город. Джинен собирал шнуры, наматывая их на локоть, стилисты чуть ли не в зубы брали сумки, одежду и украшения, торопясь поскорее закончить работу и пойти отдыхать. Редактор задумчиво поглядывал в экран ноутбука, почесывая прорезающуюся щетину на щеке. — До свидания, господин Кан, — торопливо бросил Джексон, собирая оставшиеся вещи. В голове был легкий беспорядок из дел, которые еще предстояло сделать перед тем, как сесть с кружкой крепкого кофе к компьютеру. — А, Джексон, отлично, молодец. Послезавтра фотобук уже отправляется в печать, поэтому завтра вечером обработанные снимки должны быть у меня, — растянув губы в ехидной улыбке, проскрипел Янсон. — Завтра? Вы серьезно? Почему так поздно назначили съемку? Там же более пятидесяти фотографий, — возмущался Ван, начиная задыхаться от негодования, но редактор его уже не слушал, сосредоточенно поджигая дорогую сигару. — Ясно. До свидания. «Чтоб ты своим окурком подавился», — чертыхнулся Джексон про себя и, круто развернувшись, побежал в сторону дома. Так случалось практически всегда, и от этого было еще обиднее. Потому что ничего не менялось, и ничего в принципе нельзя было изменить. Кое-что было не под силу простому человеку, скромно, усердно занимающемуся своим любимым делом. Джексон кусал губы, с рюкзаком на спине и фотоаппаратом в руках, с безысходными мыслями и обидой в горле бежал прочь из сквера. Оранжевое солнце неприятно и больно слепило глаза, словно еще больше стремилось разжечь ненависть и злость в парне. Дежавю. Царапающее душу, быстро уходящее, но оставляющее след. Джексон остановился, но чувство не ушло, а только усилилось. Он знал, что сейчас должен повернуть голову влево, взглянуть на противоположную улицу, заметить там большую вывеску, на которой был изображен красивый парень, умело рекламирующий американские солнцезащитные очки; знал, что должен подумать: «А он неплох. Сильный взгляд, приковывает внимание. Хотелось бы с ним поработать». Ван сжал в руках камеру, прищурился, пытаясь высмотреть имя модели, но не смог. Подул сильный ветер, разговаривая с людьми шелестом крон деревьев. Джексон очнулся от забвения и уже спокойно пошел дальше. Идти домой не хотелось, хотя работы на плечах было более чем достаточно. Что-то висело в сознании парня, что-то мешало спокойно зайти в свою квартиру, привычно включить свет и снять обувь, приготовить ужин и сварить кофе, под тихую музыку начать работать, периодически убирая очки и потирая усталые глаза. Но Джексон лишь шел по пустой улице, вдыхая аромат весны и мокрой земли, думая о том, как жить дальше. Сердце требовало изменений, новой жизни, в которой ты свободен и можешь делать то, что сам желаешь, где ты не пляшешь под чью-то расстроенную дудку. Но случилось новое дежавю, а это значило, что «все идет так, как должно». У Джексона была теория, собственно выдуманная, служащая успокоением лишь ему одному, чтобы жить было немного легче. Ван считал, что эту жизнь он уже прожил однажды, но запомнил лишь секундные моменты, которые подтверждали нормальный ход времени и верность старушки-судьбы. Иногда эти моменты всплывали в сознании и словно говорили фотографу: «Да, ты все делаешь правильно, парень, продолжай в том же духе, и тогда ты не заблудишься». Пугало не само это несравнимое чувство, а его отсутствие. Ноги сами привели Джексона к своему дому. Вдохнув полной грудью свежий воздух с чувством, словно больше никогда он не появится на улице, а будет месяцами гнить в старой квартире с ужасными соседями сверху и миллионами фотографий для обработки, Ван вошел в подъезд. Лифт возвестил о прибытии на первый этаж и, скрипя старыми дверьми, изрыгнул что-то похожее на человека лет сорока-сорока пяти, смотрящего куда-то в пол и старающегося хоть как-то сохранить равновесие. На мужчине была старая серая майка, свисающая по бокам, покрытая жирными пятнами и какими-то разводами, синие вытянутые штаны и, почему-то, мокрое полотенце на голове. Джексон поморщился, стараясь не попасться на глаза соседу, и отошел в сторону. Но его заметили. — О-о-о, смотрите-ка, это ж наш фото-о-ограф, — промычал мужчина и приблизился к Вану, противно улыбаясь и обдавая парня алкогольными парами, сигаретным дымом и чем-то еще, от чего хотелось блевать прямо в коридоре. Джексон быстро увернулся от увесистого господина и забежал в лифт, нервно тыкая на кнопку седьмого этажа. Пока сосед соображал, где фотограф, двери уже закрылись. «Господи, пронесло», — подумал Джексон, переводя дух и сжимая в руках уже приготовленные ключи от квартиры. Мало ли, кто еще может встретиться на пути. Слабое желтое мерцание ламп кое-как освещало коридор, пронизанный неприятными запахами и гнилой атмосферой. Радовало одно — так не везде. Квартира парня кардинально отличалась от того, что было за ее пределами. Просто, уютно, чисто (ну, практически всегда). Закрылась дверь, словно ограждая парня от всего ужаса мира, а в ногах уже вился кот, жалобно мяукая и не давая сделать и шагу. — Привет, Мэлс, — тихо выдохнул Джексон, снял обувь и взял любимое животное на руки. Теплая мягкая шерсть ласкала сухие холодные руки. Наверно, это было единственное существо, способное только своим присутствием принести в жизнь парня спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Главное — оно ничего от тебя не ждет, кроме еды и иногда ласки. А его нежное фырчанье по ночам на груди буквально лечит, заставляя забыть обо всем и скорее заснуть. Но этой ночью Джексону не удалось добраться до кровати. Чашка наполнялась кофе все с большей крепостью, хотя действие напитка уже давно ослабело. Модели в купальниках и коротких юбочках весело улыбались с экрана, игриво выглядывая из-под полей шляп, а Ван тщетно пытался согреться, еще сильнее кутаясь в плед. В комнате была тишина, нарушаемая только щелканьем мышки и периодическими тяжелыми выдохами, когда что-то получалось не так, как хотелось бы. Наступило утро. Сквозь плотные бордовые занавески пробился лучик света, ударяя по глазам уставшего парня. Это стало сигналом, что надо бы уже закругляться, организм не железный, спать хотелось смертельно. «Ну, к черту. Закончу днем», — подумал Ван и без сил упал на кровать, обнимая подушку и радуясь мысли, что осталось доделать всего несколько снимков. В голове остаточным шлейфом пронеслись мгновения прожитого дня, монотонная уборка в кабинете утром, затем как будто дежавю, хотя в нем уже были сомнения, дальше радостное ощущение от съемки птиц, истерические крики редактора, бодрость и тут же меланхолия. Перед глазами быстро мелькали секунды, пока парень засыпал. И, наверно, долго бы еще проспал, если бы не гадкий сигнал телефона. Кто-то буквально разрывался, пытаясь дозвониться Джексону. — Да? — просипел Ван, прикрывая больные глаза рукой. — Джексон! Наконец-то я до тебя дозвонился! Ты еще не знаешь новости?! — в трубке кричал Джинен. — Какие новости? Ты о чем вообще? — Да весь отдел уже в курсе. Ты в Америку летишь! — В какую еще Америку?! — усмехнулся Ван, начиная злиться, что его разбудили ради какой-то глупой шутки. — Ты чё несешь? — Редактор хочет наладить отношения с американской компанией. Он выбрал тебя, чтобы ты поработал там, набрался опыта и самое главное — пригласил сюда молодую, но стремительно набирающую популярность модель. Ты видел его! Его лицо практически на каждом шагу у нас в городе. То американские очки на нем, то часы. Но еще интересно… Джексон постепенно начинал понимать, о чем так ярко и воодушевленно говорит Джинен, но мысль казалась такой нереальной, что мозг отказывался ее принимать. «Какая к черту Америка?! Вы совсем? Меня выбрал Янсон? Что ему нужно?» — шквал вопросов метался в голове парня, пока Пак продолжал рассказывать суть поездки. Странно, что самому фотографу ничего не сказали лично. Весь отдел в курсе, но сам участник командировки был в неведении. — Почему я? — единственное, что мог просипеть в тот момент Ван. — … ты увидишь столько знаме… Что? Ну, это я уже не знаю. Господин Кан поймал меня в коридоре, сказал позвонить тебе, все сообщить. Самолет сегодня ночью. А, еще он просил занести фотографии. Надеюсь, ты всё закончил? — Джексон не отвечал, горько усмехаясь. — Эй? Ладно, заканчивай, что не доделал, и к семи часам приноси. — Хорошо, спасибо, пока! — заканчивая странный разговор, выдохнул Ван в трубку. Из всех тех вопросов, царивших еще несколько секунд назад в голове парня, остался только один, объединяющий все и в полной мере выражающий эмоциональное состояние: «Чё за хрень?». Но времени на раздумья не было: нужно было закончить обработку оставшихся фотографий, убрать квартиру перед отъездом, собрать вещи, куда-то деть кота, чтобы тот не подох за время отсутствия Джексона. Время бежало стремительно, ускоряясь и не давая отдохнуть и секунды, перевести дыхание, чтобы потом вновь нестись дальше. Часовая стрелка отсчитывала обороты, приближаясь к семи и пугая Вана своей скоростью. В бешеном ритме, не останавливаясь ни на мгновение, Джексон закончил все дела и обнаружил уже себя на пороге кабинета редактора с флешкой в руках и бардаком в голове. Несколько раз постучавшись и услышав в ответ осточертевшее «войдите», Джексон открыл дверь. В черном кожаном кресле за большим стеклянным столом сидел главный редактор агентства, в котором уже три года работал Джексон, и этот кабинет парень посещал не меньше, чем раз в неделю. Огромная черно-белая фотография молодой полуобнаженной девушки, изогнутой в изящной позе на полу, висела позади Янсона. Ее взгляд всегда бесил Вана: вызывающий и издевающийся, он буквально съедал Джексона, еще больше распаляя огонь ненависти к своему начальнику. На матовом столе всегда был идеальный порядок: все снимки были рассортированы по датам, темам, качеству; карандаши и ручки стояли по цветам в специальном стакане; карты памяти хранились в небольшой коробочке и никогда не перемешивались; для схем и планов было вообще отдельное место в третьем ящике тумбочки. Словом, педантизм царил в каждом предмете, пронизывая не только привычки и качества самого человека, но и все его окружение. — А, Джексон, проходи, садись, — бросив быстрый взгляд, сказал редактор и продолжил внимательно читать какие-то документы. — Может, чаю или кофе? — Спасибо, но давайте приступим сразу к делу, — улыбнулся Ван и положил карту со снимками на стол. Вышла небольшая пауза, заполняемая только легким шипением увлажнителя воздуха, стоящим в дальнем углу кабинета. — Мне нравится это в тебе, Джексон, — через несколько секунд сказал редактор, прищуривая один глаз и одобрительно кивая головой. — Ты идешь напрямик. Пусть иногда у нас с тобой возникали щекотливые ситуации, но ты всегда оставался при своем мнении. «Щекотливые… Он серьезно?» — быстро подумал Джексон, продолжая внимательно слушать начальника. Сейчас каждое движение или неверное слово могли повернуть ситуацию в противоположную сторону. — У тебя есть стержень и собственное чувство жизни, — продолжал редактор, — это может и хорошо повлиять на твою карьеру, и не очень… Ну, ладно, теперь о главном. Тебе Джинен все передал? — Ван утвердительно кивнул. — Хорошо. Все документы тебе оформили, агентством оплачивается рейс и проживание в гостинице. Сам понимаешь, что не первый класс и не пять звезд. Остальные расходы на тебе. Самолет вылетает в 0:35 сегодня ночью, надеюсь, у тебя уже все собрано. Редактор сделал паузу, переводя дыхание после долгой речи и собираясь с мыслями. Джексон постепенно начал осознавать всю радость, но в то же время ответственность этой поездки. Ладони парня вспотели, и он постоянно вытирал их о синие джинсы. Вопрос, который не покидал сознание ни на секунду, сейчас звенел особенно ярко. Ван боялся, что выпалит все, сорвется в ненужный момент и поэтому нервно кусал губы, словно останавливая себя. Явно чувствовалась напряженная атмосфера. Наверно, это был тот редкий случай, когда фотограф и редактор спокойно разговаривали, не крича и не выясняя роли друг друга в проектах. Кан Янсон прокашлялся и спустя пару минут продолжил объяснять суть командировки, проникая в самые мелкие детали. Фотограф честно старался улавливать мысль, хотя выходило не очень успешно. Он давно уже был в самолете и летел к свободе и новым впечатлениям. Из всех слов Джексон понял только, что он должен много практиковаться, фотографировать, записывать и укреплять отношения с различными людьми искусства и культуры Америки. Что-то еще про модель, но это было уже в отголосках сознания. —…будет просто замечательно, если у тебя получится с ними сдружиться. Так, вроде… — Господин Кан, почему я? — неожиданно для самого себя, но вполне ожидаемо для редактора выпалил Джексон. Янсон тихо усмехнулся, вставая из-за стола, и подошел к большому окну. За ним уже постепенно плыл прохладный вечер, светясь маленькими огоньками, мерцающими и куда-то вечно спешащими. Редактор посмотрел на свое отражение, преломленное в три раза в толстых стеклах, протер очки и повернулся к фотографу. И буквально на мгновение Джексон увидел что-то невообразимое, совершенно новое в глазах редактора. Словно лучик света озарил его лицо, и появилась какое-то неощутимое воспоминание, что так изменило его. Но Кан Янсон быстро погасил порыв ностальгии и привычным скрипучим голосом сказал: — Потому что ты можешь с этим справиться. Ладно, ты все запомнил? Тогда до скорого! — редактор сухо пожал руку и вернулся за любимый стол. Джексон пару секунд простоял в легком оцепенении, затем низко поклонился, выкрикнув «Спасибо, до свидания!» и покинул здание агентства. Сильный ветер обдал лицо парня, как только тот выбежал на улицу. Сильно пахло цветами, свежей травой и чем-то еще, что напоминало о детстве и родном доме. Наверно, это был запах свободы и чистоты, который в тяжелые дни заглушается вязким ощущением скованности и ответственности. Душа фотографа словно пела, а ноги несли его с бешеной скоростью, из сердца рвался крик счастья, хотя ничего еще не свершилось, он еще даже не долетел до Америки и не коснулся той земли, но Джексон уже где-то внутри знал, что все будет хорошо, что каждый шаг, насколько бы он ни был тяжел, в конце концов, увенчается успехом. Просто нужно немного терпения и много сил.