Дежавю

— Джексон! Садись за мной, сейчас все начнётся, — крикнул Пол Бэннет, подзывая к себе молодого фотографа из Кореи. «Боже, я успел!» — радостно подумал Ван, тяжело хватая ртом воздух. Он снова вышел не на той станции и, чтобы успеть вовремя, бежал, насколько ему позволяли ноги. Горло неприятно саднило, а в правом боку болезненно кололо. Как только парень сел на место, свет в огромном зале погас и заиграла ритмичная музыка. — Ты чего так долго?! — прошипела Сара, а Ван вздрогнул от неожиданности, потому что сразу не заметил её, сидящую на соседнем стуле. На недовольный взгляд он ответил лишь улыбкой и пожал плечами. — Леди и джентльмены, представляем вам новую коллекцию лета… — громкий и глубокий голос мужчины разразил огромное помещение. Шоу началось. На самом деле Джексон не очень разбирался в том, что сейчас в моде, а что под диким запретом. Парень носил то, что удобно и что продаётся в магазинах. От современных показов он всегда ждал вычурных нарядов невероятных цветов, с огромными удушающими бантами на шее, чудовищными яркими ботинками, гигантскими причёсками из каких-то фильмов про инопланетян. Ждал, что болезненно худые девушки будут кое-как перемещаться по подиуму, чуть ли не падая лицом вниз, потому что эта обувь просто не предназначена для того, чтобы носить её в повседневной жизни; что слишком бледные парни с ярко выраженными впалыми щеками будут двигаться с максимальной мужественностью, при этом на них будет короткий розовый топик и джинсовые рваные шортики. «Смехотворно. Глупо», — обычно думал Джексон, имея предвзятое плохое мнение о подобных мероприятиях, посещал их очень редко и исключительно по принадлежности к профессии, связанной с искусством, хотя не считал «это» искусством. Но то, что он увидел на показе мод в Лос-Анджелесе, сломало все его ожидания. Модели были одеты в нормальную одежду, хотя довольно темную для летней коллекции. Девушки в полупрозрачных платьях, коротких юбках и свободных блузках уверенно вышагивали по подиуму. Создавался приятный глазу контраст между лёгкими тканями темно-синих, фиолетовых, черных оттенков и ослепляющим белым свечением, идущим от стен и пола. Джексон был удивлён и наслаждался представлением. После женской коллекции на подиум вышли парни, и Ван сел поудобнее, не желая пропустить самую желанную для него модель. В голове всплыла вчерашняя встреча, и парень довольно закусил губу. Приятный голос продолжал комментировать происходящее в зале, но фотограф ничего не слышал, жадно ловя глазами светлую макушку. И вот, практически под конец, на подиум вышел Марк Туан, сосредоточенный, уверенный, притягательный. Его походка была воплощением сексуальности, но в то же время сдержанности. Удивительно, как искусно он сочетал в себе эти две противоположности. На нем была чёрная водолазка с длинными рукавами из лёгкой ткани и белые узкие джинсы с огромными дырками на коленях, слегка подвернутые снизу. Одежда изумительно подчёркивала достоинства парня, выделяла упругую задницу, сильные ноги, но скрывала, к сожалению (или к счастью?), острые ключицы и соблазнительную шею. В этот самый миг, когда Марк сделал остановку на конце подиума, во всей красе показывая публике в большей степени себя, чем одежду, у Джексона возникло дежавю. Яркое, волнующее, неудержимое, оно захватило все сознание, продолжалось дольше, чем большинство предыдущих. Парень радостно хватал рецепторами все, что мог: сексуального Туана, его движения, яркие вспышки камер, затем — публику, известных людей, сидящих перед фотографом, после — их слова, отчетливо прозвучавшие в голове Вана, словно он знал, что сейчас должно быть сказано: — Ты посмотри на эту сучку, — прокряхтел какой-то мужчина лет пятидесяти своему соседу того же возраста, — закрыли же его тонкую шейку. Зря, ой зря… — Видать, этот поганец опять нашёл себе новую игрушку, которая дает ему, что он хочет. А ты же сам знаешь, последствия его просьб долго заживают, — лицо второго разразила отвратительная ухмылка. — Хорошо хотя бы, что его аппетитную попку не спрятали, — мужчины переглянулись и гадко засмеялись. Дежавю угасло, как только Марк скрылся за кулисами. Серебристое, легкое и неуловимое, оно улетело, захватывая с собой и положительные эмоции. Вместо них возникли неприятные, разъедающие чувства, застилающие сознание так, что Джексон уже не обращал внимания на сменяющих друг друга людей. Внутри разрастались неясные злоба и обида. Ван не понимал причину их появления, и почему они так больно укололи его в самое сердце. Парень очнулся, когда все неожиданно захлопали в ладоши и на подиум вышли модельеры, улыбаясь и низко кланяясь публике. Включился яркий свет, люди постепенно начали вставать со своих мест. После таких событий обычно идёт банкет, предназначенный для представителей моды и искусства. — Пойдём, — сказала Сара, хватая Джексона за плечо, и повела за собой. Через несколько минут они оказались в просторном зале: к светлым стенам были приставлены столы с едой и напитками, играла легкая музыка, все поздравляли модельеров, хлопали и смеялись, возбужденно обсуждали успешно состоявшийся показ. Позерство перед друг другом, ложь и фальшивые улыбки вызвали у фотографа только неприязнь и отвращение. Они — везде, и это разочаровывало. Везде всё одинаково: и в Корее, и в Америке. Мечты парня постепенно угасали, и внутри возникло что-то тягучее и мерзкое. Джексон вопросительно посмотрел на Сару: «Что мы тут делаем?», но девушка была настолько поглощена атмосферой, что не замечала парня, и блестящими глазами ловила знаменитостей. Ван усмехнулся, расстегивая первые две пуговицы на рубашке, и отошёл к столам с напитками. Горло до сих пор неприятно саднило от незапланированной пробежки, но сейчас к этому ощущению прибавилась и сухость, возникшая от недавнего любимого чувства. Парень думал о дежавю. Оно всегда значило для него много. Дежавю было сигналом, что все идёт как нужно, что Джексон нигде не ошибся. Но в данном случае эта серебряная птица нисколько не радовала его. «Так не должно быть», — думал Ван, делая глоток холодного вина. Горьковатая жидкость мягко ласкала горло и спустя несколько минут подействовала на сознание. В голове царила широкая палитра чувств. Большая часть из них — неприятная. Она была связана и с разочарованием в людях, в своей «детской» мечте о прекрасной Америке, и с услышанным во время показа, и с неправильным дежавю. «Неправильным», потому что оно не принесло успокоения, а только разожгло бурю эмоций, которую парень намеревался погасить приятным напитком. Как только Джексон поднес второй бокал ко рту, подошёл Пол Бэннет: — Ну, как дела? Понравилось? Пошли со мной, — улыбнулся фотограф и повёл за собой, не дожидаясь ответа. Они подошли к группе солидных мужчин в светлых костюмах, которые медленно курили дорогие сигары, пили золотисто-янтарный виски, хрипло смеялись, обнажая сделанные белоснежные зубы. Было сразу понятно: они беспредельно богаты и могут дать все, что захочешь, но если у тебя самого есть, что им дать. И если ты принесёшь им ещё больше денег, чем сам можешь себе представить. Среди мужчин Ван узнал тех самых «знатоков» тела Марка, сидевших перед ним на показе, и от этого буря внутри забушевала ещё сильнее. Но её нельзя было выпускать на свободу, и молодой фотограф пытался натянуть на лицо прекрасную улыбку и успокоить себя: «Не забывай, зачем ты здесь». Джексон сделал все, как нужно. Кланялся, улыбался и смеялся глупым шуткам этих стариков. За это получил похвалу, приятные отзывы о своих работах, неожиданно оказавшихся в распечатанном варианте у Пола, несколько шикарных съёмок на следующую неделю, которые принесут не только баснословный доход, но и безмерную славу. Но к воодушевлению примешивалось отвращение к самому себе. Внутри являясь противником этого цирка, фотограф сам становился его частью. Светлая мечта окрашивалась в грязные оттенки жизни: краски лжи, лести и фальши. Как только все основные моменты по поводу съёмок и публикаций в различных журналах были разрешены, Джексон почувствовал, что нужно уходить. Темы стали незамысловатыми и простыми: начали обсуждать тех, кто находился вокруг. Пожилых дам в модной и дорогой одежде, медленно, практически с трудом перемещающихся по залу; стройных девушек, звонко смеющихся и своими длинными пальчиками ласкающих обвисшие шеи богатых «папочек»; самих «папочек», готовых выкинуть любые деньги, чтобы эти крошки продолжали ласкать не только их шеи, и тому подобное. Но, как понял Джексон, их излюбленной темой был пик извращения: молодые и красивые парни с шикарными телами. — Пол, а где же тот светловолосый парнишка? — спросил один из тех «знатоков», улыбаясь в свои ненастоящие тридцать два, и все почему-то сразу поняли, о ком он. — Ты про Марка? А, кстати, не знаю, — Бэннет огляделся по сторонам, — обычно он любит такие мероприятия. К горлу Вана подкатил какой-то тяжелый комок, а рука, не занятая бокалом, неосознанно сжалась в кулак. Парень прокашлялся и натянуто улыбнулся, делая новый глоток. — Что с тобой, Джексон? — обеспокоено спросил старик, а его сухая холодная рука легла на талию фотографа, настойчиво притягивая к себе. Мерзко. — Все в порядке. Я, пожалуй, пойду. Голова что-то разболелась, — Ван улыбнулся, делая шаги спиной вперёд. — До следующей недели! — парень низко поклонился, вызывая у всех довольные ухмылки, и как можно скорее покинул наполненный ложью и похотью зал. К горлу поступал какой-то тяжелый, огромный шар, состоящий из разочарования, негодования, обиды и ненависти. Ненависти к этим людям, к себе и, почему-то, к Марку Туану. «За что его ненавидеть?» — спрашивал себя Джексон, — «За то, что он блядь? Что не только мне дал себя трахнуть?! Это смешно». Но нет, это было не смешно. Это было больно, и фотограф не понимал, почему. Словно ком снега, летящий с высокой горы и увеличивающий свои размеры с каждым новым оборотом, росло его негодование. Парень морщился от того, как сводило его сердце. Ноги несли к станции метро, а разум был занят переживаниями и обидой. Джексон вспоминал слова тех стариков, и ему невероятно хотелось что-нибудь ударить, размазать по стене, чтобы почувствовать на своих кулаках их тёплую кровь, разбить их «чёртовы белоснежные зубы», схватить за ничтожные остатки седых волос и впечатать их головы во что-нибудь твёрдое, чтобы услышать треск хрупкой черепной коробки. В голове Вана играли заманчивые картины, но он понимал, что никогда их не осуществит. «Почему они его знают? Почему они так говорили?! Какая нахрен „игрушка“?» — вопросы доходили до глупой истерии. В них оставалось мало осознанного и реального. Парнем руководили эмоции, нахлынувшие слишком резко, будто девятый вал, уничтожающий маленький одинокий кораблик разумного поведения. А с эмоциями он справляться не умел. Метания в его сердце были не только по поводу Марка, который за короткий период пребывания почему-то стал ему небезразличен. Второй проблемой стало то, что он увидел после показа. Куда делись все детские мечты и наивные желания о простом и доступном осуществлении задуманного? Словно лёгкий, одурманивающий эфир, испарились и улетели, оставляя жестокую действительность. Джексон больно ударился об её камни, и теперь не знал, что делать дальше. Он уже сыграл свою роль, сделал, что от него требуется: улыбнулся, прогнулся. Если пойти дальше по этой тропе, то придётся отказаться от собственных убеждений, полностью потерять себя, но вместе с этим получить то, к чему стремился. Он все понимал. «Что делать? Что выбрать? Разве это то, что мне нужно?» — кусал губы Ван, невидящим взглядом смотря на свои руки. Шумно нёсся вагон метро, заглушая внутренний диалог парня. Перед глазами все ещё были те старые тётки, девушки и папочки. Становилось безумно тошно. Все произошло слишком резко. Парень не был готов к такому наплыву переживаний. Прозвучало название его станции. Джексон вышел из вагона и с несколько секунд простоял на платформе. Буря постепенно достигала своего апогея, и он не мог с ней справиться, не мог успокоить чувства. Внезапно перед глазами появилось прекрасное лицо, украшенное издевательской ухмылкой. Сегодня Ван не собирался идти в отель. Подхватываемый волной чувств, парень пошёл к дому человека, ставшего причиной всех тревог. Интуитивно, по памяти Джексон нашёл квартиру Марка. «Что я здесь делаю? Что я ему скажу?! Почему я вообще уверен, что он дома?» — метался Ван, уставившись на огромную чёрную дверь. «А, да плевать», — просипел он и надавил на кнопку звонка. Ему не сразу открыли. Только минут через семь, после повторного сигнала, щелкнул замок, и из темноты показалась светлая, слегка растрепанная макушка. — Фотограф? — хриплый голос Марка и удивленная прекрасная улыбка заставили сердце Джексона забиться чуть быстрее, чем обычно. — Ты чё здесь забыл? — Ты один? — спросил Ван, опираясь о косяк двери одной рукой, и в одно мгновение оказался максимально близко к лицу модели. Тот слегка отпрянул от неожиданности, пробормотав: — Эм, ну, да… — Можно войти? Марк ничего не ответил, только открыл дверь шире, запуская незваного гостя в темную квартиру. Несмотря на позднее время, свет не горел ни в одной из комнат. Полумрак расстилался мягким ковром, переплетаясь с сигаретным дымом. На Туане был все тот же светло-серый халат, оголяющий обезображенные ключицы и шею. Он сделал несколько шагов назад, все ещё внимательно рассматривая Джексона и пытаясь понять причину позднего визита. Голос внутри подсказывал, что к нему пришли не для того, чтобы просто узнать, как дела. Прошло пару минут напряженного молчания. Парни смотрели друг другу в глаза: один с какой-то ненавистью, другой — с непробиваемым равнодушием. Наконец, Марку это надоело, он развернулся и направился в гостиную, на ходу крикнув: — Что пить будешь? Джексон, тряхнув головой, сунул руки в карманы брюк и пошёл следом. В тёмной квартире постепенно угасал огонь его чувств, становилось немного спокойнее внутри. — Виски, — буркнул парень, плюхаясь на чёрный кожаный диван. Напротив, на тёмной деревянной стене, висела огромная плазма, на полу стояли колонки, играющие тихую ритмичную музыку; впереди, на стеклянном столике, были разбросаны журналы и различные снимки с изображением владельца квартиры; справа открывался шикарный вид на город, светились окна домов, раскрывалось и чарующе манило темно-синее небо. — Ого! Ты умеешь улыбаться? — удивился Джексон, взяв в руки одну из фотографий со стола. Сразу было ясно, что она получилась случайно: Марк, весёлый и беззаботный, в одних плавательных шортах, бежит по пляжу навстречу снимающему. Его темно-каштановые волосы развеваются от порывов ветра, а руки раскинуты в стороны, словно крылья птицы. Эмоциональное фото, наполненное воспоминаниями. Совершенный контраст с остальными снимками: поставленный свет, напряжённый сильный взгляд, словно на них совсем другой человек. — Что? — переспросил Туан, опускаясь на диван, и поставил на столик бокалы с янтарным напитком. — Хах, странно, что она здесь. Давай, уберу, — он протянул руку. У Джексона в голове мелькнула мысль, и он спрятал снимок за спину, игриво улыбаясь: — Нет! — Так, фотограф, я не понял, — Марк серьёзно посмотрел в хитрые глаза напротив. — Отдай мне фотографию! — Не отдам! — Ван показал язык, как маленький ребёнок. — Верни фотку, Джексон! — Туан потянулся за спину, обхватывая руками торс фотографа и пытаясь выхватить злосчастный кусочек бумаги. Ван лишь заливисто смеялся и ловко уворачивался от модели, меняя руку в тот момент, когда, казалось бы, фотографию вот-вот отнимут. Марк навалился слишком сильно и неосознанно сел сверху на Джексона, заставляя его лечь на диван. От игривой борьбы дыхание у обоих парней сбилось, а глаза горели огнём. — Верну, если расскажешь её историю, — улыбнулся Ван, заводя руку со снимком за спину, и лёг на неё. Туан звонко засмеялся, запуская пальцы в волосы и откидывая голову назад. Он понимал, что не сможет просто так отнять фотографию у этого «придурка», но не хотел ничего ему говорить. — А если нет? — Марк положил горячие ладони на вздымающуюся грудь Джексона и соблазнительно закусил губу. В голове лежащего промелькнуло «Вот черт», и он шумно втянул воздух, ненадолго задерживая дыхание. — Тогда она останется у меня, — пожал плечами фотограф, свободной рукой поглаживая парня по бедру. — Пусть остаётся, — Туан выдохнул это практически в губы, наклоняясь и мягко целуя Вана. Его пальчики ловко расстегивали пуговицы рубашки, обжигая кожу своим теплом. Джексон застонал в поцелуй, двумя руками обнял горячее тело, плюнув на фотографию, и сильнее притянул к себе. Сплетая языки и ни на секунду не отвлекаясь, парни чувствовали нарастающее возбуждение друг друга. Невозможно держаться. Невозможно остановиться. Теперь не оторваться. «Такого не было и не будет, Ван. Хватай его, делай с ним, что он просит. Заставь его стонать. Заставь его умолять тебя», — в голове Джексона звучит его собственный голос, но более грубый и властный. Он заполняет сознание, застилает разум, и парень поддаётся инстинктам, забывая про реальность. Ван садится на диване, сгребает в охапку Туана, рычит в поцелуй от укуса и сам кусает намного сильнее, слизывая с нижней губы соленую кровь, наслаждаясь гортанным стоном. Он встаёт с дивана, а крепкие ноги обвиваются вокруг его тела. Руки Джексона с силой сжимают ягодицы Марка, и только мягкая ткань халата защищает парня от синяков, хотя за эту ночь их появится намного больше. На ощупь они добираются до огромной мягкой кровати, на которую Ван рывком бросает Туана. Марк, растрёпанный и возбужденный, развратно ухмыляется, тяжело дышит и раздвигает ноги. Джексон нависает сверху, неистово впиваясь поцелуем в его губы, развязывает халат, опускается ниже, оставляя засосы и кусая шею, ключицы, грудь. Дойдя до возбужденного, налитого кровью члена, он останавливается и поднимает взгляд. Горячее дыхание только безжалостно распаляет желание, но не приносит наслаждения. Туан безвольно сжимает пальцами простыни. — Джексон, пожалуйста, — стонет он, привставая на локтях. Но Вану этого не достаточно. За несколько секунд он снимает с себя одежду и встаёт на колени перед Туаном. Дышит и ухмыляется, но не торопится удовлетворить разгоряченного и невероятно красивого от своей неконтролируемой страсти парня. Руки Марка тянутся к члену, но Джексон не позволяет им это сделать, резко захватывая кисти в тиски. — Не смей прикасаться к себе! — гневно рычит Ван, заставляя парня вспомнить их первую ночь. Страх в его глазах приносит фотографу неимоверное удовольствие, которое усиливается от продолжительного стона, когда через несколько мгновений губы плотно обхватывают головку, а затем и весь член. Медленно вбирая до основания, Джексон не прекращает наблюдать за метаниями Марка: как тот с трудом вырывает свои руки из его крепкой хватки, как кусает тыльную сторону кисти, чтобы не стонать в голос, как выгибается дугой и просит ещё. «Невероятно чувствительный», — пролетает в голове Вана, и парень начинает отсасывать быстрее. Джексон ощущает, что Марк скоро кончит, и лишает его этого удовольствия, большим и указательным пальцем зажимая член у основания. Из груди Туана вырывается несдерживаемый стон, он страшным взглядом вонзается в Вана и видит в нем настоящее чудовище, беспощадное, которое теперь никак не остановить. — Джексон, прошу… — молит Туан сквозь зубы, но монстру внутри Джексона хочется другого. Фотограф встаёт коленями на кровать и разворачивает Марка. Пальцами проводит по спине, заставляя прогнуться в изящной дуге и сильнее отставить шикарную задницу. Ван наклоняется к уху Туана, одной рукой опирается на кровать, а другой направляет свой член и медленно входит в парня. Тот хрипло стонет, пытаясь расслабить тело, и прогибается ещё сильнее. Джексон с наслаждением ловит этот долгий, приятный уху звук и усмехается: — Держу пари, такого у тебя ещё не было. Марк вспоминает собственную фразу и сипло смеётся, опуская голову. Но ему страшно. Адреналин стремительно расходится по всему телу, разжигая новую волну какой-то животной страсти. Парень понимает, что это именно то, чего он так долго не мог получить. Но теперь всё здесь. Теперь он чувствует себя. Джексон хватает Марка за подбородок, жадно целуя, и начинает медленно двигаться. Безумно узко и до одурения приятно. Невозможно больше сдерживаться. Не нужно больше сдерживаться. Оно вновь вырывается наружу. Стоны, шипения и крики наполняют спальню. Несмелый свет луны пробирается в комнату, высвечивая капельки пота на горячих телах. Марк тянется руками к спинке кровати и ещё сильнее выгибается дугой, его пальцы хватаются за деревянную опору, и в этот момент Джексон дергает парня за волосы и резко тянет к себе. Туан не отпускает спинку, потому что так больнее. Боль со всего тела стекается в самое сердце и разрывается на миллионы осколков, расплавляя каждую клетку. Но так лучше. Так по-настоящему. — Прошу, ещё. Сильнее, Джексон! Ван ни на секунду не закрывает глаза, он наблюдает за тем, как стонет и мечется под ним парень, наблюдает за собственными действиями, потому что не может их контролировать. Кусает, царапает, оставляет засосы на лопатках и синяки на ягодицах. В какой-то момент он ловит себя на том, что вгрызается зубами в плечо и ногтями вонзается в талию Туана, не прекращая быстрых глубоких движений. Колени Джексона затекают, ему хочется, чтобы «эта сучка» была на нем. Сильно навалившись, он заставляет Марка упасть на живот, затем сам переворачивается на спину и устраивает парня сверху, но не лицом. Ван понимает, что не сможет смотреть ему в глаза. Слишком страшно быть сожженным заживо. Из груди Туана вырывается хриплый, жуткий смех, но он не сопротивляется и начинает сам медленно и глубоко насаживаться. Перед фотографом — невероятно прекрасный изгиб позвоночника. По правой лопатке модели бежит тонкая струйка крови, она смешивается с каплями пота и оставляет аккуратную алую дорожку. Джексон не понимает почему, но его губы сами искривляются в ухмылке. Наслаждение приближается медленно, но ощутимо. Удовольствие для каждого из них — две грани одной монеты. Для одного — боль во всем теле, для другого — крики и стоны. В один прекрасный момент, когда Марк в который раз повторяет «Сильнее, Джексон. Больнее», Вану приходит в голову ужасная мысль, которую руки осуществляют без контроля разума. Парень дотягивается до прикроватного столика, берет оттуда пачку сигарет и зажигалку. Чтобы Туан ничего не услышал, левой рукой фотограф сильнее сжимает его ягодицу, ногтями впиваясь в нежную кожу и добиваясь протяжного громкого стона, а правой — зажигает сигарету, зажатую в зубах. Одной затяжки достаточно, чтобы маленький огонек разгорелся сильнее. От приближающегося экстаза Марк не чувствует запаха. Он продолжает самостоятельно двигаться, ускоряясь с каждой секундой и выгибаясь сильнее. — Ты просишь больнее? — Ван выдыхает дым и, не дожидаясь ответа, резким движением тушит сигарету о бедро Туана. Раздается сильный, рвущийся из самого сердца крик. Слегка ощущается запах паленой кожи. Марк закидывает голову назад, закатывая глаза от экстаза, и кончает с продолжительным и громким вздохом на губах. Внутри разрывается сотни снарядов, они пронзают каждую часть тела. Джексон сходит с ума от того, что происходит. Непередаваемо. Ошеломляюще. Он гортанно рычит, пальцами оставляя синяки на талии Туана, и следует за ним. Часы на прикроватном столике показывают полтретьего. Из открытого окна доносится далёкий шум океана. Сквозь терпкий запах сигарет пробивается лёгкий приятный аромат бриза. Прошло больше пятнадцати минут в полной тишине, прежде чем парни сделали хоть какое-то движение. Джексон лежал на спине и смотрел в белый потолок, Марк — на животе, его взгляд был направлен куда-то в пространство. Сердце постепенно восстанавливало нормальный ритм, а дыхание выравнивалось. Никто из них не знал, что сказать. Для Вана все, что он сейчас творил, было чем-то нереальным, для Туана — тем, чего он так долго ждал, но никогда не мог получить в полной мере. Марк перевернулся на спину, рукой нащупывая сигареты на столике, щелкнул зажигалкой и сильно затянулся. — Джексон, — парень хрипло выдохнул дым, пальцами прикасаясь к новым отметинам на шее и плечах, — как думаешь, ты уже дошёл до грани? — Что? — Ван лёг на бок, привставая на локтях и стараясь заглянуть в глаза неугомонного парня. Но видел только оранжево-красный огонёк, периодически становящийся ярче, и темный силуэт, освещаемый сигаретой. — То, что ты сегодня делал. Оно уже поглотило тебя, — Марк повернулся лицом к Джексону. Его губы снова искривила ухмылка. — Тебе не страшно? — Страшно должно быть тебе, — в ответ жутко усмехнулся Ван, прикасаясь к подбородку Туана и мягко целуя. Горячие тела медленно остывали, но огонь внутри них еще не угас. Он все еще полыхал, как воспоминание о страстном, до одурения шикарном сексе. Никто из них не знал, что делать дальше. Ведь как легко переступить черту, но каковы могут быть последствия?