Белая тень

Когда перед моими глазами снова погибает Пит, я уже готова остановиться и упасть на пол, корчась от душевной боли, поливая идеально ровную плитку слезами. Но продолжаю приказывать себе идти вперед, гордо подняв голову. Что я, собственно, и делаю. Парад трибутов. Первое испытание мне придется проходить уже во второй раз. Но теперь мне это придется делать одной. Напарника то нет. Он остался на Арене 74-х Голодных Игр. Все проходит как в тумане. Мое тело, охваченное огнем. Яркие языки пламени, лижущие мой угольно-черный костюм. Мой высокомерный взгляд, направленный на толпу ревущих капитолийцев. Становится тошно от всего этого, но иных чувств у меня так и не возникает, кроме как от отвращения. И лишь речь Президента заставляет меня задрожать. Не от холода. От страха. Как ни крути, мне страшно от каждого слова Сноу. Ведь стоит ему сказать какую-то мелочь, она вмиг сможет стать огромной проблемой для меня. И эта проблема с легкостью отпечатается на моей жизни, оставив грязный след. Тренировки. Это становится отдельной историей. Я не общаюсь ни с кем. Не пытаюсь узнать кого-то поближе. Я лишь тренируюсь. Стреляю, желая запугать противников. Ловлю заинтересованные взгляды Первого и Второй. Я не профи, чтобы объединяться с кем-либо. Я сама по себе. Умру, показав свою независимость. Или выживу, доказав свое превосходство. Но долгое одиночество в зале мало мне помогает. Я продолжаю ходить сама по себе до тех пор, пока Хеймитч силой не заставляет меня познакомиться с шайкой ненормальных: Джоанна Мейсон из Седьмого, Финник Одейр из Четвертого и Бити Литир из Третьего. Первая — сумасшедшая истеричка, хохочущая над пошлыми шуточками второго — расфуфыренного павлина. А третий — долбанутый ученый, смотрящий на все своим собственным взглядом. И что делать в их компании мне — отрешенной от всего мира малолетке? Разве что сидеть где-нибудь в сторонке, с отсутствующим взглядом вспоминать погибшего год назад напарника. Что я обычно и делаю. Но индивидуальные показы рушат все мое самообладание — с первых же секунд я показываю распорядителю Игр свое презрение по отношению к нему. Косые взгляды, направленные в его нахальные глаза. Резкие движения, показывающие мое раздражение. И ненависть, которая ядом выплескивается из меня даже при молчании. За все время я не говорю ни слова. Лишь делаю то, что считаю нужным, чтобы показать Плутарху Хевенсби свое непокорство. Как и в прошлом году. Разве что в этот раз я долго думала о том, что может удивить распорядителей. Бодро шагаю к секции по вязанию узлов и беру веревку. Руки с трудом подчиняются, ведь я вязала подобный узел лишь однажды. Вытаскиваю на середину зала один из манекенов-мишеней и с помощью клеящих брусков подвешиваю его за шею. Спешу в секцию маскировки, где морфлингист устроил настоящий бедлам, и нахожу начатую банку с кроваво-красным ягодным соком. Обивка манекена отлично впитывает яркую краску. Закрыв собой тело, аккуратно пишу на нем пару слов и отступаю в сторону, чтобы насладиться выражением на лицах распорядителей, в то время как они прочитают знакомое имя: Сенека Крейн. И я получаю искреннее наслаждение от их реакции: некоторые роняют бокал, кто-то вскрикивает в изумлении; а двое начинают тяжело дышать, будто думая, не упасть ли им в обморок. Не дожидаясь чьих-либо слов, я ухожу из зала, надеясь, что эта выходка останется в головах распорядителей даже после моей смерти. Но зря я так спешила вернуться на свой двенадцатый этаж — Эффи не в восторге от моей выходки. Я буквально вижу, как ее глаза пылают яростью, пытаясь прожечь меня насквозь. Отмечу, что это дело у нее получается весьма хорошо. Я будто чувствую, как во мне холодеет кровь, почти превращаясь в лед от ядовитого взгляда капитолийки. Никогда я не видела ее настолько злой. Даже после моей выходки в прошлом году. Хеймитч же смотрит на меня с одобрением, как и в прошлый раз, когда я отправила в сторону распорядителей стрелу. Его смешки, раздающиеся каждый раз, когда Эффи поднимает на меня голос, выводят меня из себя, заставляя скрипеть зубами от злости. Когда наступает день интервью, я с самого утра начинаю мысленно убивать себя. Именно в этот день воспоминания градом обрушиваются на меня. Сначала ночью, приходя ко мне в виде страшных снов, красочно разрисовывая смерть каждого трибута. После — нескончаемый поток размышлений о том, как все могло произойти, не случись нам с Питом попасть на Рог Изобилия вместе с Катоном. Второй душит моего напарника, все сильнее стискивая его в своих руках. Я вижу, как Пит тяжело дышит, так же тяжело дышу и я. Рука Катона прижимает горло парня к себе, заставляя его спину почти прилипнуть к противнику. Тут же направляю лук и, не думая ни о чем, стреляю в голову Второго. Выстрел пушки раздается почти мгновенно, и я уже радуюсь этому. Но Катон падает спиной назад с Рога Изобилия, утаскивая за собой и Пита. Мгновенно подлетаю к краю, пытаясь ухватить напарника за ладонь, но он, пытаясь вывернуться из, будто окаменевших, рук врага, успевает лишь ухватиться за скользкий из-за крови угол Рога. И в тот миг, когда его пальцы соскальзывают, моя рука находит его руку, пытаясь удержать парня, затащить его обратно на крышу, подальше от кровожадных переродков. — Китнисс! — его голос громом раздается в моей голове, перекрикивая рычащих тварей внизу. Рука парня скользит, еще больше пачкая нас обоих в крови уже умершего Катона. — Пит! — слезы холодными ручьями размазывают грязь по щекам. — Нет, Пит! И в этот же миг я отпускаю его ладонь. Не специально. Последнее, что я успеваю увидеть в глазах напарника перед тем, как его тело скроется под многочисленными переродками, — это то, как бесконечную синеву застилает по-настоящему дикий ужас. Вздрагиваю, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. — Ох, милая, что же ты, — хлопочет Флавий, аккуратно касаясь моих глаз мягким платком. — Ты же такая красавица сегодня. Нельзя плакать в такой день! — его улыбка еще больше удручает меня. Кажется, все капитолийцы уже давным-давно позабыли о когда-то искренней улыбке Китнисс Эвердин. Кажется, в их памяти уже не осталось и следа о когда-то жившем Пите Мелларке. Всем плевать на трибута из дальнего Дистрикта, не сумевшего победить. Пусть он и был возлюбленным победительницы прошлых Голодных Игр и участницы нынешних. Память жителей столицы концентрируется лишь на самом интересном. В комнату тихо, почти незаметно заходит Цинна, держа в руках чехол, под которым скрыто платье — очередной шедевр истинного гения. — Привет, Цинна, — обнимаю его, — Здравствуй. Я принес платье. Сейчас ты его наденешь, и я закончу с твоим макияжем и прической. — Косу я могла бы и сама заплести, — усмехаюсь, касаясь оранжевого материала платья, чуть выглядывающего из-за чехла. — В этот раз у тебя будет не просто коса. Молчу, желая поскорее узнать, что такого особенного придумал на этот раз стилист. В тот момент, когда на мне оказывается нежно-оранжевое платье, а мои волосы собираются в тугую косу на затылке, я начинаю ощущать себя совершенно по-новому. Подходя к зеркалу, я могу лишь затаить дыхание, любуясь своим видом: легкая ткань оголяет мои плечи, держась лишь на груди; пышная юбка, оголяющая колени, но шлейфом идущая за спиной; темные волосы, перекинутые через плечо с вплетенной в них лентой оранжевого цвета. Подол юбки украшен черным кружевом, напоминающим розы — это явно была идея президента. И балетки с переливом от красного до черного. Два цвета переплетаются друг с другом, заставляя мой взгляд задержаться на себе. Мои губы персикового цвета, нежного, мягкого… Совершенно не подходящего мне. И угольно-черные ресницы, такие длинные, что кажется, будто веки из-за них поднимать несусветно тяжело. — Это прекрасно, — шепчу я, любуясь своим видом, довольно улыбаясь. — Опять надо кружиться? В ответ Цинна лишь кивает, слегка улыбаясь. Меня отводят ко всем остальным трибутам ровно в тот миг, когда начинается интервью. Первым выходит Блеск. Его яркая речь о том, как он всех любит, заставляет каждого зрителя пустить слезу. Когда показывают его напарника — Кашмиру, — я вижу, как меняется его лицо. Улыбка становится искренней. Либо он такой хороший актер, что заставил поверить в свою фальшь и меня, либо он действительно доволен. Энобария улыбается во все тридцать два своих заточенных зуба, будто пытаясь переманить всех спонсоров на себя, блистая своей улыбочкой. Ее напарник — Брут. Я вспоминаю его из прошлых Игр. Но я не помню того момента, как он победил и приезжал в наш Дистрикт. Бити, как я и ожидала, спокойно реагирует на каждый вопрос Цезаря. Отвечает медленно, размеренно, будто безучастно. Его лицо не меняется даже тогда, когда на экране показывают некую Вайресс — теперь уже его союзницу. Но я вижу, как на долю секунды в глазах его блестит изумление. Финник Одейр. Он снова почти голышом выходит на сцену. Золотой мальчик. Шутит, смеется, заставляет каждого зрителя подавить желание достать кошелек и купить его прямо сейчас. Улыбка слезает с его лица, когда озвучивают имя — Энни Креста — и показывают на экране рыжую девушку не особо высокого роста с зелеными глазами. Лишь с усилием воли Четвертому удается подняться со своего места и уйти со сцены. Джоанна Мейсон из Седьмого рвет и мечет, выказывая свое недовольство. И я почти смеюсь, глядя на ее гневные глаза в экране. — К чертям вас всех! Один раз на Арену уже запихнули, так вы решили еще раз насладиться моими страданиями?! Да пошли вы все на хрен, чертовы ублюдки! Она уже собирается уходить, как Цезарь ее останавливает: — Джоанна, позволь показать тебе твоего теперешнего союзника. Думаю, выбор президента усмирит твой гнев? Им станет Аспен Кроу. Гнев Мейсон вмиг исчезает. В ее глазах появляются слезы, и она закрывает рот ладошкой, пытаясь подавить всхлип. Но ее громкий свистящий вздох слышен всем. Она чуть ли не падает на колени, посмотрев на экран, на котором красуется темноволосый парень с карими глазами. Но ее вовремя подхватывает какой-то мужчина, уводя со сцены. Дальше я не вникаю в разговоры Цезаря с трибутами — их разговоры однообразны. Они запуганы, будто и не побеждали в Играх никогда ранее. Жду своей очереди, гадая, что такого в этом парне, что заставил так расчувствоваться мисс Мейсон. Но она подходит ко мне раньше, чем мои мысли сводятся к логическому объяснению всего произошедшего. — Готовься к худшему, Сойка, — хрипит она, глядя на меня заплаканными глазами. И я ясно понимаю, что выбор президента не особо порадует меня на этот раз. — Кто этот парень? Которого поставили вместе с тобой? — осмеливаюсь задать свой вопрос, терзающий мои мысли. Джоанна усмехается: — Он для меня тот же, кто и для тебя твой будущий напарник. Говорит загадками. Даже не пытаюсь вникнуть в смысл ее слов, лишь киваю, как бы говоря, что я поняла ее. — Китнисс Эвердин! — веселый, торжественный голос Цезаря заставляет меня вмиг подняться со своего места. Несколько капитолийцев подбегают ко мне, поправляя пышную юбку платья. А потом я выхожу на сцену, пытаясь не щуриться от бесконечных вспышек фотокамер. Толпа ревет, улюлюкает, выкрикивает мое имя. И лишь по просьбе ведущего гул прекращается, а зрители — затихают. — Китнисс, обворожительно выглядишь! Аплодисменты раздаются почти мгновенно, как бы подтверждая слова Цезаря, но я даже не смущаюсь от подобной похвалы. — Спасибо, — милая улыбочка растягивает мои губы. — Давай присядем, — предлагает мне Цезарь. — Как ты себя чувствуешь, уже во второй раз оказавшись в Капитолии? — Ох, просто прекрасно! Я никогда не смогу привыкнуть к той красоте, что творится в этом городе! — Как я тебя понимаю! — задорно смеется ведущий, и его смех подхватывают многочисленные зрители. — Хоть я прожил тут уже много лет, все никак не могу смириться, что подобное место существует! А что ты думаешь по поводу Игр, участие в которых ты примешь уже завтра? Проглатываю подступивший к горлу ком. — Честно сказать, я просто в восторге. Не каждый день тебе выпадает честь во второй раз поблистать на этой сцене. — Да ладно! Ты тут уже гораздо больше, чем два раза. Вспомнить хоть прошедший год. Ты была неотразима на протяжении всего времени! Поделишься с нами секретом своей идеальности, Китнисс? Думаю, многие девушки Капитолия поблагодарили бы тебя за это. — В подтверждение его слов раздаются десятки, а то и сотни визгов. — Думаю, для этого надо всего лишь победить в Играх, — шутка неудачная, но все почему-то смеются над ней, будто ничего уморительней и быть не может. — Ты уже второй раз вызываешься добровольцем. Не каждый трибут может похвастаться подобным, я полагаю. Не каждый. Особенно если ты из дальнего Дистрикта. — Да. Я счастлива, что когда-то пошла на Игры вместо своей сестры. Столько фальши. Мне противно от самой себя. А что чувствуют жители Капитолия, изо дня в день приторно сладко улыбаясь друг другу? — А твой огонь?! Он был с тобой на самом первом параде трибутов! А потом снова на этой сцене! Сможешь ли ты и в этот раз удивить Панем? — Конечно, Цезарь. Все ради тебя! И под рев толпы я поднимаюсь, подхожу к краю сцены, начиная кружиться. Яркое пламя охватывает мое платье, сжигая его дотла. Огонь переливается от красного до черного, чаруя меня. Он поднимается все выше, будто пытаясь поглотить и меня, но он не обжигает кожу. Уже через мгновение замечаю, как воспламеняется и моя коса, лента становится черной, как ночь. И ее тьма будто впитывает в себя весь свет. А мое платье, ставшее угольным, больше напоминает черноту, что сгустилась в моей душе, в моем теле. Лишь подол юбки ярко выделяется своим пламенным кружевом, будто показывая огонь, горящий где-то на дне моего сознания. — Вау! — кричит Цезарь, глядя на меня. — Честное слово, ничего прекраснее я не видел! Цинна, ты превзошел самого себя! Пожалуйста, помаши нам рукой, поприветствуй нас! — ведущий почти умоляет его, наблюдая за стилистом восторженным взглядом. Цинна поднимается со своего места, легко улыбаясь на камеру и несколько раз махая ладонью. Толпа ревет, кричит. Каждый, находящийся здесь, ликует от восторга. И я ликую вместе с ними, завороженно смотря на новое появившееся творение, созданное умелыми руками стилиста. — Ну, что ж, думаю, пришло время огласить твоего нового, а может и не совсем, — он смеется, — напарника. Ты его, естественно, знаешь. И в этот миг мое сердце с оглушительным свистом падает куда-то вниз, разбиваясь вдребезги. Кого я могу знать? Кого могли отправить на Арену вместе со мной? Я дышу часто, желая подавить тошноту внутри себя, но все тщетно — страх так цепко хватается за меня, обнимает меня своими склизкими руками. И лишь голос Цезаря пробивается сквозь бесконечный звон в моей голове: — Итак! Дамы и господа! Поприветствуйте нового трибута! Пит Мелларк! Я забываю, как дышать.