Белая тень

Я оставляю разрушенную пекарню позади и иду к съемочной группе. Я обязана попросить Крессиду отменить съемку. Пит не должен говорить сейчас. Не тогда, когда перед его глазами выстаивается целая картина: не окажись удача на его стороне, вместе с жителями Дистрикта погибли бы и его родные. Оглядываюсь назад, где среди развалившихся камней остался наедине со своими мыслями и страхами напарник. Но не нахожу его взглядом. Наверное, спустился в подвал. — Не надо заставлять его сниматься сегодня, — мой взгляд наполнен мольбой, когда я все же подхожу к Крессиде со своей просьбой. Девушка отрывается от небольшого планшета и поднимает на меня глаза, чуть хмурясь. — Президент Койн сказала, что нам нужен материал, — она поправляет волосы. — Мы сюда именно за ним и приехали, Китнисс. — Пит не должен участвовать в этом. Хотя бы не сегодня, пожалуйста, — снова оглядываюсь. Крессида прослеживает за моим взглядом, надеясь найти силуэт парня, но снова возвращает свое внимание ко мне, когда не находит его там, где ожидала увидеть. — Альма Койн ждет от нас готового ролика. Нам нужно, чтобы вы оба сказали речь. Она не понимает. Ей просто не понять того, что творится внутри меня и внутри Пита. Девушка, выросшая в Капитолии, никогда не будет частью того, что долгие годы находилось в бедности и нищете. Не будет частью Дистрикта. Что уж говорить о понимании того, что чувствую люди, наблюдая за тем, как твой дом во мгновение превратился в прах, распался на миллиарды кусочков, словно пазл. И ведь никто не станет собирать эту картину вновь — слишком трудно вернуться к оригиналу. Я снова смотрю на разрушенные стены пекарни и слежу за тем, как, перешагивая развалины, оттуда выходит Пита. Он неспешно приближается ко мне и вертит между пальцев какой-то альбом, книгу или блокнот. Издалека не видно. Иду навстречу. Он не смотри на меня до тех пор, пока мы не подходим друг к другу вплотную. Почти вплотную. — Что это? — смотрю на почерневшую обложку альбома. — Там рецепты родителей, — Пит говорит безучастно, голос его ровный, задумчивый. Будто говорит сам с собой и поясняет больше для себя, чем для меня. — Не думал, что там еще хоть что-то осталось целым. Касаюсь пальцами шершавой обложки. Она чуть крошится под моими касаниями, и мне сначала кажется, что это кусочки альбома, но потом понимаю: это лишь крупинки пепла. Отнимаю руку и вытираю ее о серые брюки. Не хочу ощущать на пальцах пепел. Пепел, созданный по моей вине и по моей непокорности. — Альбом — это единственное, что там было? — поднимаю глаза на Пита и встречаюсь с его взглядом. Он кивает, и я тут же жалею о том, что спросила. — Под обломками валялся. Мне становится трудно дышать. Волнение охватывает меня, сжимает грудную клетку. Вдруг, так неожиданно, что на мгновение дыхание перехватывает, будто горло пережимает стальными тисками. Снова опускаю глаза в землю. — Они хотят, чтобы мы что-то сказали, — бормочу, но Пит все равно слышит. — Мы за этим сюда и прилетели, разве нет? Киваю. Да, за этим. Но неужели он станет говорить сегодня то, что от него требует президент Койн? Неужели сегодня, когда только-только увидел то, что сделал Сноу, он будет продолжать выполнять указания? Я не могу поверить в то, что ему совсем безразлично все, что сейчас нас двоих окружает: разруха, пепел и запах смерти. Нет, не безразлично. Просто он опять думает обо мне. Делает то, что делать должна я. Альма Койн заключила со мной договор: Пита возвращают к жизни, а я в ответ подливаю масла в огонь революции. Но я вновь выказываю слабость. Пит — нет. И мне обидно от этого. Ему не нужна моя помощь: мне не нужно было просить Крессиду отменять съемки. Пит бы и так сделал все, что нужно. — Тогда пойдем, — он касается моей руки, и я вновь ощущаю прилив сил. Тот прилив, который приходит ко мне лишь с касаниями напарника. Я вижу, как огни камер зажигаются. Несмотря на то, что весь Двенадцатый полностью охвачен солнечными лучами, искусственный свет все равно направляют прямо в меня. Это понятно лишь нашим операторам: зачем свет, если его и так в избытке. Пит смотрит со стороны. Следит за тем, как я готовлюсь сказать заученную речь. Три, два, один… Красный огонек загорается, и слова на секунду отчего-то пропадают из головы, исчезают, испаряются. — Меня зовут Китнисс Эвердин, и я готова бороться за мир всего Панема. Революция не сложит свое оружие, пока не одолеет Капитолий. Я — Сойка-Пересмешница. Я призываю вас бороться вместе со мной. Когда я замолкаю, сразу же проваливаюсь в тишину. Пит молчит, Гейл молчит, вся съемочная группа молчит. Я сделала все плохо, я все завалила. — Ну, это лучше, чем ничего, — хмурится Крессида, и я слышу, как усмехается Пит после ее слов. Щеки заливаются краской смущения, стоит мне осознать, как глупо я выглядела, пытаясь четко выговорить заученные слова. От меня не добиться искренности, если слова я читаю по карточке. Я помню, как глупо себя ощущала, стоя на сцене перед жителями других Дистриктов. Помню, как монотонно воспроизводила писанину Эффи в Туре Победителей. Только сейчас все куда серьезнее, а интонация все та же. — Может, слова потом записать? — предлагает Кастор. — А сейчас просто снять развалины Дистрикта. С ними, конечно. Крессида вздергивает брови и глубоко вздыхает. Наверное, она ожидала нечто большего от меня. Но, как бы то ни было, она сразу же соглашается с парнем и велит нам с Питом погулять по Двенадцатому. Погулять. Пит реагирует раньше меня и, схватив меня за руку, тянет куда-то. Он не знает, куда идет, как не знаю и я. Мы просто бредем по посеревшим улочкам, помня, что где-то за нашими спинами следом тянется съемочная группа. — Расскажи мне, как ты жила весь прошлый год. — После Игр? — зачем-то уточняю я, хотя и без того прекрасно понимаю, о чем говорит напарник. И, когда он кивает, я тут же начинаю вспоминать то время, проведенное, словно в тумане. — Мы с мамой и Прим переехали в Деревню Победителей. Дом шикарный, ничего не скажешь. Но там все время было холодно, а в Шлаке почему-то тепло. Я сбегала туда иногда. Ну, часто. Я охотилась целыми днями, а потом уходила в тот старый домик и сидела до самой ночи. Мама волновалась, Прим тоже, а я все равно сбегала туда. — Я поднимаю взгляд на Пита и останавливаюсь, заставляя замереть на месте и его. — От Деревни Победителей наверняка уже ничего не осталось. Оттуда очень красивый закат. Не такой, как с луговины, но все же. — Мы можем сходить и посмотреть, что там теперь, — предлагает Пит. И мы идем. Идем туда, где нас ждут однотипные руины того, что когда-то мы смели звать домом. Идем, зная, чего стоит ожидать. Но еще издалека мой взгляд находит нетронутые взрывами ворота, охваченные солнечным светом пустующие дома и ухоженную дорожку, краям которой плавно следуют зеленые полосы цветов. Капитолий разрушил все в этом Дистрикте. Но не тронул то, что создал сам. Я ускоряю шаг в надежде как можно быстрее добраться до того дома, где осталась вся моя прошлогодняя жизнь. Все страхи, все ужасы, все кошмарные сны и воспоминания. Я хочу поделиться этим с Питом, рассказать ему обо всем, чтобы больше никогда не держать этого в себе. Он защитит меня, я знаю. Мы поднимаемся по аккуратным ступенькам, заходим в дом и замираем. Пит в удивлении наблюдает за столь дорогим видом. Дороже, чем в поезде. Дороже, чем на нашем двенадцатом этаже в Тренировочном Центре. А я просто с явной горечью на языке перебираю воспоминания о том, как громко плакала среди этих стен: таких холодных, льдистых и невероятно одиноких. Таких, какой я ощущала себя в течение всего года. — Ты должен был жить напротив меня, — поворачиваю голову в сторону Пита. — Мы бы с тобой жили напротив друг друга. — Еще успеем, — улыбается он мне в ответ. Я смотрю в его глаза и вдруг думаю о том, насколько они голубые. Как небо? Нет, небо светлее. Как море в Четвертом? Вряд ли, море более темное. На что похож этот цвет? Он вообще существует в природе? Наверное, нет. Делаю шаг к нему. Он — шаг ко мне. Его руки сцепляются за моей спиной, стоит нам двоим вплотную прижаться друг к другу. Объятья крепкие, сильные. Он касается меня нежно, но надежно. — Мне правда было очень плохо без тебя, — шепчу я. — И до сих пор иногда кажется, что я спятила, а тебя просто придумала. Пит улыбается. Я не вижу, но чувствую его улыбку. Вдруг становится так спокойно и так тихо. Слышен лишь стук его сердца: тихий, размеренный. Глаза закрываются сами собой, дыхание выравнивается, и все мысли исчезают из головы, теряются среди наступившего покоя. Затаив дыхание, пытаюсь прижаться к Питу как можно сильнее. Еще ближе, чем сейчас. И расстояния между нами не остается совсем. — Я бы хотела, чтобы все поскорее закончилось. Чтобы мы с тобой жили в этом доме, начали бы отстраивать Дистрикт с другими людьми. Мы бы все восстановили. И Игр бы никогда больше не было. — Однажды так все и будет. Не зря же Тринадцатый так старается ради революции. Поднимаю голову, смотрю Питу в глаза. — А еще я хотела бы поцеловать тебя, — говорю раньше, чем успеваю подумать. — Ну, это не проблема, — следует моим словам усмешка парня, а затем — поцелуй. Томное прикосновение его губ к моим губам, и мир вокруг разбивается вдребезги. Я теряю дыхание, кислород исчезает, и мысли все испаряются вместе с ними. Его руки, его губы. Только он, больше никого, и это сводит с ума. Я не целовала его вечность, будто выстраивала барьеры между нами, а теперь чувствую, как эти преграды рушатся, превращаясь в руины когда-то засевшего внутри меня холода. Его губы мягкие и сладкие на вкус, а кожа ровная и гладкая на ощупь. Пальцы скользят по его щеке, касаются его шеи, и я ощущаю судорожный вздох парня. Моя улыбка, его улыбка. Еще один поцелуй, а жар внутри меня все разрастается. Он сжигает меня дотла, поглощает собой все, что только есть: сердце, душу. Самообладание. Это похоже на голод: дикий и необузданный. Такой, с каким мне еще не приходилось сталкиваться. И это так странно для меня, так ново. «Мне кажется, я люблю тебя», — нашептывают мысли и, как жаль, рот слишком занят, чтобы воспроизвести эти слова. Мы синхронно отрываемся друг от друга и вбираем в легкие воздух. Затхлый, пыльный, но он здесь такой сладкий, что хочется вдыхать его снова и снова. Наши губы все еще касаются друг друга, наши объятья все еще нерушимы. И дыхания едины. Этот момент такой невероятный, что я не могу себе позволить поверить в него. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. И самое прекрасное — это то, что я понимаю: все происходящее — неповторимая реальность. Когда-то мне хотелось сбежать от нее, сейчас — остаться в ней. И вновь что-то тянет меня сказать Питу о том, что чувствую. Не могу. Не сейчас. *** Когда мы возвращаемся в Тринадцатый, президент Койн тут же вызывает нас к себе. И я уже готова принять на себя очередную порцию ее негодования, но сталкиваюсь лишь с ее молчанием. Лучше бы она негодовала. Но только мне хочется уже подать голос и спросить, зачем мы ей понадобились, как она начинает говорить сама: — Операция по оживлению Пита прошла успешно, насколько я могу судить, — ее светлые глаза пронзают моего напарника насквозь, но ежусь от этого почему-то я, а не он. — Поэтому мы решили, что нам стоит повторить то же самое и с остальными погибшими трибутами. Я тут же вспоминаю наш диалог с Джоанной: — Ты совсем тупая что ли?! — шипит она, наклоняясь ближе ко мне. — Тебе задаром отдают жизнь Пита, а ты тут в герои вписаться решила? Поработай хоть раз своими мозгами! Ах, да. У тебя же их нет! — последнее слово она буквально выплевывает мне в лицо. Возмущение возрастает внутри меня, а кулаки уже чешутся в нетерпении удариться о физиономию Мейсон. — Я жизнь Аспену спасти хотела, — мой голос гораздо громче, чем голос Джоанны, и я уже перехожу на крик, не собираясь сдерживать в себе все эти мысли. — Вот же ты неблагодарная! В отличие от тебя я думаю не только о себе. Я хотела помочь тебе! — я выделяю последнее слово и тыкаю пальцем в Мейсон. Она брезгливо отталкивает от себя мою руку. — Помочь она решила, — девушка фыркает. — Да ты больная! До тебя совсем не доходит, что если найдут способ спасти Пита, то оживить других погибших трибутов не составит никакого труда?! Что в твоей голове, черт возьми? — И когда вы собираетесь начать? — любопытство просыпается внутри меня. Она переводит взгляд с меня на Пита. — Мы сначала полностью вас осмотрим, мистер Мелларк, — она чуть улыбается. — А потом, если никаких нарушений выявлено не будет, приступим к работе. Думаю, осмотр займет не больше двух дней. Мы постараемся справиться за один. — И когда будет этот осмотр? — спрашивает Пит. — Завтра все начнется.