Полюбить я посмела Бога

поминутная ломка и чёртов взрыв, доломай до конца и оставь пустой. я не знаю правил твоей игры, но, в неё влезая, сажусь за стол. Хедвиг

— Я могу угадать с первой попытки, на кого таур решил списать кражу, — собственный голос звучал настолько сухо и спокойно, словно рыдания, сотрясавшие тело минуту назад, были лишь миражом. — Конечно, на подобный гнусный поступок мог пойти только жалкий человек, недостойный даже внимания столь совершенных созданий, как вы. Леголас выглядел ошеломленным и уязвленным. Я понимала, что ни в одной из моих бед аранен виноват не был, но ядовитая злость захлестнула меня с головой. — Что ты такое говоришь, Эвелин? Я пришел не для того, чтобы предъявлять тебе обвинения. — О, в таком случае мне подождать, пока это сделает твой папочка? — меня понесло, и, как истинный представитель омерзительных моему сердцу холериков, откровенных гадостей я могла наговорить куда больше дозволенного. — Эвелин, ты позволишь? Я отошла от двери, театральным жестом приглашая принца войти. — Моя комната в вашем распоряжении для обыска. Начнете со спальных принадлежностей и ночнушек? Или оставите самое интересное на десерт? Леголас устало вздохнул, и на долю секунды мне стало стыдно за свое поведение. — Скажи, ты всегда была такой невыносимой, или сегодня день какой–то особенный? — День, несомненно, особенный. Ведь в оплоте совершенства и праведности завелся преступник. — Я всего лишь пришел удостовериться, что тебя никто не сможет обвинить, даже если приложит необычайные усилия для этого. Совершенно обессилев от нахлынувшей злости, душивших меня пару мгновений назад слез и острой боли в ребрах, я присела на кровать, спрятав лицо в ладонях. — Уверена почти на все существующие проценты, что момент, когда в моих вещах найдут пропажу, — всего лишь вопрос времени. — Что натолкнуло тебя на эту мысль? — прекрасный юноша присел рядом, и об его непоколебимое спокойствие мой гнев разбивался, как яростные волны о скалы. Отнимаю лицо от рук и смотрю принцу прямо в глаза. — А на кого еще можно подумать, Леголас? Мало того, что я для всех нежеланный чужак, так в число моих ужасающих недостатков входит еще и тот факт, что новая гостья во дворце смертная. Человек. Ничтожество. Ничтожество, которое посмело возомнить о себе невесть что. Даже в моем мире в высших кругах таких людей не просто не любят, их стирают в порошок, а имена стараются вычеркнуть из памяти как можно быстрее. Боюсь даже предположить, что может случиться здесь. Горько усмехаюсь, понимая, что каждым из своих предположений попала в яблочко. — А тут еще и ты. Принц, дерзнувший не поджимать губы при виде кого–то, столь разительно отличающегося от вас всех. Принц, смевший стать другом пришельцу из другого мира. Мало кого это оставит равнодушным, уж поверь на слово. Лучше бы ты брезгливо морщился, глядя на меня, как и все остальные. — Эвелин, но ты мне понравилась именно потому, что не похожа на дворцовых жителей, ни на одного из них. Представить сложно, как давно я не встречал никого, кто был бы так полон жизни и энергии, как одна несносная девчонка. Рядом с тобой до безумия просто забыть, насколько жестоким и суровым временами предстает перед нами мир. И так легко вспомнить о скоротечности времени. Мы привыкли отмахиваться от него, ведая, что впереди простираются века и тысячелетия. Еще все можно успеть и исправить, коль этого действительно жаждешь. Когда в твоем распоряжении вечность, становишься до ужаса расточительным. Но ты наполняешь каждое мгновение своей жизни таким количеством эмоций и событий, словно искренне веришь, что данный день может стать последним. Я улыбнулась сквозь слезы. — Леголас, кажется, у меня сломано ребро. Или ребра. — Ты вообще когда–нибудь изменишься? — несмотря на серьезность ситуации, аранен рассмеялся так ясно, что прожитые века поспешили стереть свои жестокие отпечатки с прекрасного лица. — Мне приготовиться к долгому рассказу? — Скорее, среднего объема. Я говорила так долго и эмоционально, что удивительно, как только аранен не устал от всех моих излияний. Совершенное лицо было сосредоточено, он ни разу не перебил меня и сидел в такой застывшей позе, что случайный зритель мог бы принять эльфийского принца за детище гениального скульптора. Единственное, о чем я решила умолчать, так это о незаконнорожденных чувствах по отношению к его отцу. Ни к чему. Подумаю об этом завтра. К концу рассказа эмоциональную возбужденность сменила непреодолимая усталость. — То есть, ты подтверждаешь, что была в покоях отца примерно в то же время, как была совершена кража? — Да, конечно. Боже, я же собственным языком тебе об этом поведала. — И ты утверждаешь, что видела, как кто–то заходил в комнаты после? Дотошливость друга начинала меня раздражать. — Нет, не видела. Я слышала, как открывается дверь, а потом решила посоревноваться в навыках полета с птицами. Не принимай меня за наивное дитя, Леголас. Не стоит думать, что в моем сердце теплится надежда, что твой отец мне поверит. В конце концов, надоедливая девчонка в этих стенах без году неделю, а остальные жители дворца проверены веками, если не тысячелетиями. Принц глубоко задумался, снова становясь древнее, чем кажется на первый взгляд. Я не стала мешать потоку его размышлений, погрузившись в состоянии абсолютной апатии. Должно быть, усталость и стресс куда более сильный дуэт, чем можно было представить изначально. — Леголас, — он словно очнулся ото сна и обратил затуманенный раздумьями взгляд на меня. — Ты позаботишься о Простокваше, если со мной что–нибудь случится? Будто осознав, что речь идет именно о ней, пушистая вертихвостка одним грациозным движением запрыгивает юноше на колени и принимается тыкаться прехорошенькой мордочкой прямо ему в лицо. Улыбка выходит несколько усталой. И все же госпожа Фортуна куда благосклоннее ко мне, чем может показаться на первый взгляд. Магия расцветает так внезапно, что я, ошеломленная, замираю. Не разрушительная в своем природном богатстве, а нежная и легкая, как первый по–настоящему теплый поцелуй солнца после невыносимо долгой зимы. Поднимаюсь с роскошного ложа и провожу рукой по изумрудным буйствующим побегам ненастоящих восковых цветов. Пальцы, мои ничем не примечательные пальцы, плетут кружево заклинания так естественно, словно я делала это не единожды, просто имела неосторожность забыть. Так бывает, когда после долго перерыва становишься на коньки и вдруг, как и раньше, с легкостью вылетаешь на лед. С улыбкой разглядывая свой нехитрый подарок, я возвращаюсь к сидящему в задумчивости принцу. — На память, — осторожно беру его аристократичную кисть в руки и вкладываю в нее свой дар. — Кто знает, что может со мной произойти? Он с удивлением поднимает брошь к лицу. Алая, словно разбухшая от выпитой крови, роза, навсегда застывшая в своем первозданном великолепии, окруженная несколькими ледяными зелеными листьями, горит в белых длинных пальцах в знак дружбы. В знак памяти. — Тебя очень сложно забыть, даже если очень сильно постараешься, — аранен улыбается и смотрит на меня с удивительной нежностью. — Ты поразительное дитя, Эвелин. — Только взгляните на этого дедулю, — обращение «дитя» раздражало меня чуть ли не больше всего на свете. — Того и гляди развалится. Очередной стук в дверь заставляет аранена подпрыгнуть на месте, а от внезапного ощущения приближающейся опасности мои зубы тут же принимаются выбивать чечетку. Куда более слабая, чем хотела бы показаться. С тяжелым сердцем и плохим предчувствием бреду открывать поздним гостям. Стражники. Входят, даже не спросив разрешения, пусть даже у временной, но хозяйки опочивальни. Они не обращают на меня ровным счетом никакого внимания, но, заметив Леголаса, хотя бы объясняют свое вторжение. — У нас приказ таура, — высокий стражник, едва взглянув на змеящиеся повсюду цветы, повел подбородком так, будто его свела судорога. — Мы должны обыскать комнату. — Думаю, моего разрешения никто не спросит, но мои комнаты полностью в вашем распоряжении, — от яда в голосе и спокойствия во взгляде главный из отряда выглядит обескураженным. Образ дерзкой девчонки явно не вписывается в психологический портрет возможного грабителя. Поднимаю бровь абсолютно по–Трандуиловски. — Прошу, совершайте необходимые процедуры быстрее. В отличие от вас, я не молодею. Остается просто ожидать неведомого, сидя с абсолютно ровной спиной, как и подобает чинным аристократкам. Одни внимательно осматривали купель, другие — маленький столик для дамских мелочей. Ящики выдвигались, нехитрый девичий скарб без должной аккуратности перекладывался с места на место. Невольно взглянув на отражение в увитом розами зеркале на столике, я ужаснулась. Исхудавшая и постаревшая. Даже в худшие времена мой внешний вид не был настолько измотанным. Дело дошло до гардероба. Волшебные платья грубо летели на пол, словно именно они были виновниками создавшегося сыр–бора. Когда не видишь чего–то собственными глазами, а только представляешь возможную картину в голове, то кажется, что можно пережить все. Кажется, что ты достаточно силен для любых испытаний. Ровно до того момента, пока оно не грянет. Старший стражник, словно все еще в неверии, поворачивается к нам, держа в руках потрясающей красоты венец. Он превосходил прелестью все эльфийские украшения, которые мне только посчастливилось увидеть в стенах дворца. Стало дурно от осознания возможной блистательной внешности той, которая имела счастье его носить. Пытаюсь поймать взгляд Леголаса, но он, словно завороженный, с необычайной тоской смотрит на украшение матери. — В темницу ее, — севшим голосом приказывает старший стражник. — Мне жаль, что вам пришлось столь сильно разочароваться, мой аранен. Он кланяется принцу и грубо поднимает застывшую чародейку с софы, коршуном вцепившись в мой и без того пострадавший локоть. Я не чувствовала ничего. Лишь безграничную, всепоглощающую усталость. Гардероб. Как банально. Будто тот, кто меня подставил, напрочь лишен всяческой фантазии. Меня вели все ниже и ниже, и с каждой новой ступенью я ощущала присутствие Леса все слабее. Здесь, в каменной ловушке, Ему не было места, и Он отступил. Непокороненный, но все же изгнанный. В этом мире столь быстро привыкаешь к ощущению текущего в твоих жилах колдовства, что, постепенно лишаясь его, незамедлительно чувствуешь острый приступ паники. Единственная ценность, которой владела простая смертная, вдруг растворяется в пространстве, отрезая ее от причастности к некоему таинству. Моя камера располагалась настолько глубоко в твердыне Трандуила, что от густой, дышащей темноты, которая не один век в одиночку царит здесь, хочется закричать. Я задыхаюсь. Стражник, захлопнувший дверь моей камеры, выглядел так, словно тут же забыл о существовании некогда гордой аристократки. Чернота, окружившая меня со всех сторон, тянется к плечам, лезет в рот. Ластится к телу, проверяя его на прочность. Самое время проснуться, очнуться ото сна у себя в комнате общежития и поверить, что все это привиделось юной леди с безумно богатым воображением. Возможно, это было бы даже не худшим вариантом развития событий. Не худшим. Я повторяю эти слова про себя, как молитву, когда в изнеможении опускаюсь на холодный каменный топчан. Ядовитый запах затхлости бьет по обонянию, и осознание абсолютного одиночества внезапно захлестывает с головой. Должно быть, он мгновенно поверил в мою виновность. Должно быть, нечто такого он и мог ожидать от презренной смертной. От неблагодарного «дитя». Я так живо вижу его перекошенное злобой лицо, когда стражник доносит своему королю об ужасном преступлении и передает в унизанные драгоценными перстнями пальцы венец той, которую Трандуил когда–то любил. Колючий ком проваливается в желудок. Я уже чувствую рвущееся в глотке пламя. И зажимаю рот.