Полюбить я посмела Бога

я как вижу его, во мне - крепдешин, алкоголь и шелк, через раз отдаёт в виске, космос сыпется в порошок, я вся сыплюсь как порошок. Боже, как же плохо мне. и как же мне хорошо. Грата

— Эвелин! — удивленный голос принца звучит, словно сквозь толстый слой ваты. — Ты меня вообще слушаешь? Поднимаю расфокусированный взгляд на Леголаса, некоторое время не понимая, где я все-таки нахожусь. Книга захватила меня целиком и полностью, увлекая в свой мир чудесных приключений и любовных волнений. — Ты что–то спросил? В уже знакомом жесте юноша поднимает глаза к потолку. — Даже обидно, что юная леди предпочитает моему обществу компанию пыльного фолианта. — Нечасто такое происходит, а? Ну да тебе полезно, Ваше Зазнавшееся Высочество, — шутливо толкаю красавчика в плечо, любуясь искренней улыбкой эльфа. — Вы поразили меня в самое сердце, миледи. — Звучит даже несколько лестно. За окном уже сгущались сизые осенние сумерки, укутывающие алый лес в плотный плащ тумана. Молчаливые слуги зажигали тонкие свечи, бесшумно двигаясь между лакированных столов в читальной части библиотеки. — Не обидишься, если я покину тебя на некоторое время? — Конечно, нет, — пожимаю плечами, жадно глядя на раскрытую книгу перед собой. — Дарую вам свое благословение, сэр Леголас. Юноша театрально облобызал мою неаристократичную кисть и спешно ретировался. Читать отчего–то расхотелось, и я поднялась с чудесного резного стула, разминая затекшие конечности. Огромное помещение оказалось полностью в моем распоряжении, и я закружилась в незамысловатом па, улыбаясь самой искренней и счастливой улыбкой. Как же невообразимо хорошо! Подбегаю к окну, прикладывая горячий лоб к разноцветному витражному стеклу с изображением лебедя, царственно склонившего голову к бирюзовой глади прекрасного озера. Есть хоть что–то на этом свете, в чем остроухие гордецы не преуспели? Горестно вздохнув, я отстраняюсь от очередного произведения искусства, вновь возвращаясь к одинокому кружению по комнате. Прикрыв глаза, я мурлыкала под нос любимую песню тети Эллисон, глубоко вдыхая чудесный запах лака, пыли и старины. Счастью моему продлиться долго не удалось, так как очередной взмах руки пришелся аккурат в солнечное сплетение незваного гостя. — Простите, пожалуйста! — рассыпаюсь в извинениях, широко распахивая глаза и пытаясь разглядеть очередную жертву моей неловкости. — Я такая неуклюжая! Слова сожаления застревают в горле, когда взгляд останавливается на перекошенном лице таура. — А, это вы, — защитная реакция организма на предательский комок в районе горла. За долю секунды этот мерзкий сгусток опустился до желудка, яростно пульсируя внутри живота. — К величайшему сожалению, это всего лишь я, — фирменная усмешка расчерчивает аристократичный рот, и мне приходится отвернуться из–за позорной невозможности выдержать изучающий взгляд. Кажется, что в кончиках пальцев собирается колкое электричество, и их сотрясает красноречивая мелкая дрожь. Жилка на шее окончательно потеряла рассудок, грозя выдать меня с головой. — Я как раз собиралась уходить, — попытка капитулировать, позорная и недостойная вздорных аристократок, но такая необходимая в данный момент. — Мое общество вам претит столь сильно? — мне даже не нужно смотреть в сторону Трандуила, чтобы знать о взлетевшей в изумлении темной брови. — Нет, ар–Трандуил, я просто действительно засиделась. — Столь сильно, что были вынуждены пропустить два приема пищи? — Чтение иногда может увлечь и на более длительный срок. — Особенно, если читают двое, верно, графиня? Мне не понравился намек в спокойном голосе мужчины, и я вспыхнула праведным гневом, встречаясь глазами с холодным взглядом Трандуила. — На что вы, позвольте вас спросить, намекаете? — Только на то, что почти любая деятельность в обществе другого человека приносит больше удовольствия. — Смеете судить по собственному опыту? Не имею счастья проводить вечера в компании услужливых прелестниц, затмевающих мой разум столь сильно. — Вы забываетесь, графиня. — Беру пример со старшей и более значимой личности, сир. Моя проблема в том, что он — это он. Всегда безупречно–вежливая, вышколенная преподавателем этикета до зубовного скрежета, я срываюсь с цепи, на которую сажается любой человек, имевший несчастье родиться среди аристократов. Тяжелые, ржавые звенья, оплетающие шею. Постараешься выдрать — скорее, услышишь хруст позвонков, но никак не вздох свободы. И я начинаю слышать предостерегающий скрип металла. Сейчас, как никогда, хочется стащить у добряка–дворецкого пачку дорогих сигарет (старина Роберт всегда знал толк в качественном табаке) и, оглушительно щелкнув ядовито–розовой зажигалкой, выпускать раз за разом сизые клубы в стылый осенний воздух. Горький запах оседает на волосах, и его не удается окончательно перебить даже французскими духами. Роберт не говорит ни слова, когда я возвращаюсь среди ночи обратно в поместье, накинув поверх пижамы лишь банный халат. С истинно–английской педантичностью он предлагает сменные тапочки и чашку чая. Каждый раз, когда Владыка Лихолесья являет свой чертовски прекрасный лик передо мной, хочется закурить. Выдохнуть облако дыма прямо в бледное лицо. Увидеть, как кривятся от раздражения и презрения доведенные до совершенства черты. Я хочу убежать от него. Я хочу покончить с этим. Я не хочу об этом думать, и ржавая цепь на горле сжимается все сильнее. Еще полсекунды молчания, и раздастся спасительный хруст. Я жду. И молчу. — Эвелин, ты в порядке? — в комнату возвращается принц, сам того не понимания, спасший меня от верной смерти. — Отец, разве ты не видишь, что даме нехорошо? Самое страшное заключается в том, что он видит. И продолжает молчать. Леголас, к величайшему удивлению, стал моим спасательным кругом. Моей соломинкой, не дающей пойти ко дну, и все снова вернулось на круги своя. Вздох облегчения, и спазмы в желудке потихоньку затихают. — Мой аранен, разве вы еще не поняли, что потеря столь надоедливой гостьи долго оплакиваться не будет? — Надоедливой гостьи? — мистер Совершенство все же удосуживаетсяся открыть рот. — Не слишком высоко вы себя цените, миледи. — Напротив, я на редкость трезва в своих оценках. — Вчера, к несчастью, вы были менее трезвы. — Настолько, что на какое–то время вы даже показались мне привлекательным. — Вот как? Леголас, отважно хранивший молчание до этой секунды, не выдерживает нашей оживленной беседы: — Я вам не мешаю? — ангельская улыбка и невинный взгляд принца вызывают желание дать негоднику по лбу. — Быть может, мне все же лучше удалиться? — Нет! — слишком поспешно выкрикиваю я, и, дабы как–то реабилитироваться в глазах королевского семейства, добавляю, — нам стоит удалиться. Взяв прекрасного принца в оборот и одарив его папочку улыбкой, в которой явно читалось слово «выкуси», я все–таки покинула злополучную библиотеку. Только отойдя на приличное расстояние от рокового помещения, я выдавливаю из себя: — За убийство королей полагается казнь, так ведь? — Вы так жаждите крови моего отца, миледи? Я уж было подумал, что тут вмешались куда более сильные чувства, чем ненависть и раздражение. — Если сюда когда–нибудь вмешаются более сильные чувства, Леголас, я первым делом прибегу к тебе с мольбой запереть меня в доме для умалишенных. Всезнающая усмешка по–прежнему не сходит с губ юноши, а мои руки с каждой секундой начинают чесаться все сильнее. О чем я не забываю предупредить въедливого аранена. Друг, как–никак. — Ну, погоди, малыш, — тоном змея–искусителя начинаю я, — вот стану твоей мачехой — отшлепаю. — Для этого вовсе не обязательно становиться моей мачехой. Приступ хохота свалил нас одновременно, и, уже задыхаясь, я вспомнила: — Ты, кажется, упоминал, что мой темперамент пришелся Вашему Высочеству по душе. На этой развеселой ноте мы отправились обратно в гостевые покои, совершенно забыв про неловкое происшествие в библиотеке. А я мысленно выдохнула, решив, что хотя бы на некоторое время посягательства в сторону тайн моего сердца закончатся. Индис принесла нам легкий перекус, и, к моему глубокому несчастью, вкуснейшие миндальные пирожные исчезли за считанные секунды. Леголас вытянулся на бархатной кушетке, блаженно прикрыв глаза. Золотые волосы принца разметались по подлокотнику, и я залюбовалась открывшейся картиной совершенно неосознанно. — Эвелин, спой мне какую–нибудь песню из твоего мира. Я неприлично фыркнула, все еще отчаянно желая дать наглецу подзатыльник. — Тоже мне, нашел менестреля. — А если я тебя очень–очень попрошу? Или, скажем так, предложу кое–что взамен? — Разговор принял неожиданный оборот, красавчик, — наклоняюсь к разомлевшему эльфу, страстно желая услышать про особую награду. — Скажем… — Леголас сделал вид, что глубоко задумался, — …угощу тебя лучшей бутылкой вина из отцовской коллекции. Личной коллекции, смею заметить. — А Мистер Совершенство узнает? — Безусловно, — улыбка принца стала еще шире, хотя глаза по–прежнему оставались закрытыми. — И взбесится? — сердце рухнуло куда–то в район пяток. — До безумия. — По рукам! Плюхаясь на кушетку рядом с эльфом, я автоматически принялась перебирать арсенал своих знакомых песен. Выбор пал на хит всех дискотек конца 90–х и, по совместительству, любимую песню тетушки Эллисон. Тони Бракстон долгое время оставалась и моей фавориткой, но потом случилось то, что случилось. И я бросила пение. От «Unbreak my heart» юноша остался в восторге и клятвенно заверил смущенную сверх всякой меры графиню, что чуть опоздает к ужину. Зато после оного меня будет ждать обещанный сюрприз. Отхожу от порядком уставшего эльфа и без сил падаю на идеально застеленную кровать. Я хочу остановить все это, пока привычный и правильный мирок вокруг моего сознания не рухнул. Но процесс уже запущен, и, увы, необратим. Губы сами по себе растягиваются в улыбке, а глаза под тяжестью век смыкаются, в слепой надежде вновь увидеть темный потолок общежития Хай–Норт после пробуждения. Наверное, я вновь допустила ошибку. Наверное, мой мир уже рухнул, и я окончательно спятила. Сбрендила. Чокнулась. Помешалась. Помешалась на харизматичном, самодовольном ублюдке. На холодном ехидстве в его ненастоящих глазах. На ядовитых и саркастичных замечаниях. На тонких музыкальных пальцах. На ломаной кривой вместо улыбки. Цепь на шее натянулась, мешая дышать. А темнота разразилась хохотом королевских глаз.