***
Тело Нариты лежит на грязном полу одного из классов. Во лбу след от пули и струя крови — уже засохшей и переставшей течь — замаравшая лицо, на котором застывает вечное смирение. Даичи сжимает кулаки и тяжело дышит; его мелко бьёт дрожь. Они перебили мертвецов, запертых в подвале, но понесли огромную потерю. Нарита не должен был умирать. Нужен был другой план. Сугавара, положив ладонь на плечо Савамуры, щурится. Во взгляде Куроо было что-то такое… что-то такое живое, печальное, разрывающее болью. — Этот ублюдок… — сквозь сжатые зубы цедит Нишиноя. — Не нам его судить, — зачем-то ляпает Коуши и ловит на себе удивлённые взгляды всей команды. — Отчасти он сделал правильно и был прав, что у нас, возможно, не хватило бы силы пустить умирающему Казухито пулю в голову. Не нам кого-то судить, — уже тише повторяет он. Под рёбрами начинает болеть, нещадно ныть — Коуши медленно опускается на колени перед мёртвым другом и, сделав глубокий вздох, закрывает глаза, пытаясь выбросить всё из головы. Будто бы сейчас он встанет, вздохнёт, и всё изменится. Но всё остаётся на своих местах: бездыханное тело Нариты, команда, стоящая вокруг, а за окном — сущий ад. Словно они уже все давно умерли и теперь находятся в преисподней, а Сатана, посмеиваясь, дёргает за ниточки и довольно улыбается. Только сердце всё ещё колотится. — Нужно похоронить его, — предлагает Асахи, — скоро стемнеет. И нужно бы вытащить все трупы с первого этажа. Всё здание до утра провоняет так, что мы все задохнёмся. Что Асахи прав — понимают все до одного, но сейчас грёбаный вечер, и скоро начнёт темнеть. С наступлением темноты тварей станет больше. — Можно вытащить все трупы на улицу к той куче, — предлагает Энношита, — а утром, когда уже будет светло, сжечь всех. — Мы не знаем, сколько провозимся с ними, — вздыхает Даичи, — запах до нашего этажа дойдёт вряд ли. Рано утром уберём.***
Хинату продолжает дико лихорадить. Температура то падает, вызывая у Кагеямы облегчённый вздох, то снова поднимается, заставляя паниковать. Они вынуждены остаться тут даже несмотря на редкие порывы Хинаты встать и пойти дальше. Каким бы ни был Тобио дураком, а то, что в таком плачевном (а на Шоё без слёз не взглянешь) состоянии в обычное-то время выйти на улицу невозможно, а сейчас так особенно. От мертвеца, которого они убили, как только перешагнули порог, не просто воняет, а смердит, хоть Кагеяма его и утащил в другую часть дома, прокладывая дорожку от теперь уже засохшей крови. Можно было и, конечно же, потащить Хинату на руках, но защищаться не будет возможности. Придётся сидеть тут и надеяться на что-то хорошее, хотя такая благодать будет вряд ли. А лекарств у них остаётся ничтожно мало. И если бы Кагеяма соображал, хотя бы примерно, что мог подцепить горе-напарник… Мысли о том, что Хината может быть заражён, так же периодически приходят в голову. И даже то, что на дворе апокалипсис, радует куда больше, чем они. Потому что хреново сидеть и жрать самого себя, буквально выковыривая кусочки разума длинными пальцами. А ещё Кагеяма пиздец как хочет спать. И пиздец — это легко сказано. Он сидит, то и делая, что проваливаясь в долгожданный сон и мгновенно выныривая, мотая головой. В самом деле, может, ему стоит немного прилечь? Он тяжело вздыхает от этой мысли. Хинате может стать хуже. Только голова раскалывается на тысячу частей от боли, которую не утоляют даже выпитые обезболивающие. Хината хмурится во сне, шмыгнув носом. Рыжие волосы прилипают ко влажной от пота коже. За стенами бродят ожившие трупы, изредка словно рыбы проплывая мимо закрытых тканями окон дома. Благо в доме есть свечи и спички — проводить ещё одну мучительно долгую ночь в абсолютной темноте не придётся. Кагеяма упорно пытается вспомнить, как в такие моменты выживали в разных фильмах про зомби-апокалипсис и понимает, что в большинстве случаев герои или находили одну-другую запасную аптечку в чужом доме, или к ним приходил кто-то на помощь. Но аптечки с лекарствами тут больше нет, а если кто-то и придёт, то это будет или мертвец, решивший заглянуть на огонёк, или другие выжившие, от которых стоит бежать ещё быстрее, чем от трупов. Кагеяма устало трёт виски. Сейчас бы выпить. Но нечего. Даже воды почти нет, а то, что остаётся — нужно Хинате. — Сейчас суициднусь, — страдальчески говорит он и роняет голову себе на колени, стараясь не закрывать глаза. А ещё Кагеяма не спит, потому что чертовски боится. Боится, что Хината Шоё вгрызётся ему в глотку. Раньше он бы без промедления позвонил в скорую — хотя, по сути, он бы и не знал Хинату вовсе — или Сугавара быстренько, за пару дней, поставил бы Шоё на ноги, заодно всеми силами обеспечив такой необходимый покой. Хината заходится кашлем, настолько сильным, что просыпается от чувства, словно сейчас собственные лёгкие выхаркнет на пол со всеми корнями. Он кашляет, звук разносится по всему дому; одной рукой держится за диван, другой — за грудную клетку, больно. Кагеяма думает, не заразится ли он сам, а то совсем будет хуёвенько и скопытятся они дружно где-нибудь тут, держась за руки, чтоб было более драматично. Тобио тут же хмыкает — нет, он будет вгрызаться в свою жизнь и в жизнь напарника до последнего вздоха. Пройти такой путь и помереть очень глупо. — Как ты? — спрашивает он больше для приличия и вежливости, — на ночь останемся тут, так что можешь спать. — Дерьмово, — отвечает сиплым голосом Хината, прокашливаясь пару раз, — а ты? Ты не сможешь столько продержаться. Мы же закрыли все окна и двери, можешь тоже вздремнуть, чтобы стало легче. — Ситуация может выдаться разная. Сюда может прийти стая. И каково же будет наше удивление утром, а? — Он приподнимает одну бровь, в упор смотря на напарника, ложившегося обратно на тёплое, даже уже горячее, место на диване. — Упёртый придурок, — щурясь, выдавливает из себя Хината. — Завались, — более злобно отвечает ему Кагеяма, накрывая дрожащее тело Шоё найденным в доме одеялом.***
Даичи бьёт сразу — с силой и размахом. Костяшки пальцев больно бьются о чужую скулу; рука немного ноет. Куроо смотрит с ухмылкой, словно всё-таки ожидал чего-то подобного. Лев стоит рядом, сведя брови к переносице и, сжав руки в кулаки, пристально глядит на Савамуру — так, что у недалеко стоящего Сугавары по спине идут мурашки. В зелёных глазах Хайбы не то чтобы плещется ярость, она кипит, словно магма в вулкане, вот-вот готовом выпустить всё наружу. — Смотрите-ка, кто у нас тут разозлился, — не теряя лицо, с сарказмом отзывается Тетсуро, потирая щеку и уворачиваясь от ещё одного удара, замечая, как Лев пытается заслонить его своим телом. Даичи сжимает зубы до боли и резко делает выпад вперёд, хватая Куроо за грудки — снова? какая ирония! — и выплёвывает ему в лицо: — ублюдок, кто тебе дал право… — А тебе доставляет удовольствие смотреть, как твои люди умирают? Ну и наклонности же у тебя. — Глазами пробегается по нашивке на жилете Даичи. — Савамура, — ухмыляется, — или же… капитан Савамура? — Прекратите, — вмешивается Сугавара, — отцепитесь друг от друга, — с твёрдостью в голосе говорит он, подойдя ближе, — сейчас не время глотки друг другу грызть. Даичи открывает рот, нахмурившись, чтобы что-то возразить, однако его снова перебивают: — Ты должен быть благодарен, что мы впустили сюда тебя и твоих людей, — уже обращаясь к Куроо, более тихо произносит Сугавара и пару секунд стоит, не шелохнувшись, будто бы ожидая реакции. Он видит замешательство в глазах Куроо и злость в глазах Льва. — Но и отчасти, — он делает глубокий вздох, и, посмотрев на Даичи, с уверенностью произносит: — отчасти мы должны быть благодарны им. Поэтому стоит перестать делать попытки друг друга убить. Мир сейчас тесен и чёрт знает, когда кому-то из нас понадобится помощь. Одно дело остаться врагами, другое — мирно разойтись. Без лишних трупов. Их сейчас и так достаточно. Куроо только лишь хмыкает, медленно делая шаг назад. Он вытягивает одну руку в сторону, загораживая ею Льва, таким образом давая ему понять, что не стоит сейчас лететь бить морды дальше. Тетсуро переводит взгляд сощуренных глаз с напарника на Савамуру и почти сразу же на Сугавару, мысленно матерясь. Что-то в его глазах такое… странное? Дичайшая уверенность и, как Куроо кажется на пару секунд, какое-то замешательство. Сугавара тщательно выбирает слова, прежде чем их озвучить. Он цепляется взглядом, словно изучая и видя все болевые точки человека. Проницательный. Проницательный настолько, что Льву становится не по себе и он вздрагивает. Сугавара интересный, думает Куроо. И обращается с оружием так, словно держит его в руках с самого рождения. — И ваша благодарность — бить нам рожи? — вопросительно изогнув бровь, спрашивает Куроо, тут же усмехаясь. — Бей. Чего стоишь? — Он одной рукой убирает чёлку, падающую снова на лицо. — Только вот мордобоем своего дружка не вернёшь, — не сводя глаз с Даичи, уже тише говорит он, — будешь винить себя или нас — неважно. Но его сердце не забьётся снова. Льву кажется, что капитан его команды говорит это также и себе, пытаясь убедить самого себя, что Шибаяму и Кенму уже не вернёшь. Они живы только в них самих, в их воспоминаниях. Снова та же иллюзия. Иллюзия того, чего больше нет и никогда не будет — стёрто, словно ластиком, а написать заново историю со счастливым концом невозможно. Даичи смотрит на них с недоверием, сжимая и разжимая кулаки, что не укрывается от взгляда Хайбы.***
Кагеяма ходит туда-сюда, матерясь под нос. У Хинаты снова температура, а таблетки, которые ему давались, закончились. В аптечке теперь только лёгкое жаропонижающее, которое явно не сможет справиться с такой задачей. А если так и оставить, то Хината попросту умрёт. Кагеяма загнан в тупик. Он по несколько раз снова обходит весь дом, и не находит, ровным счётом, ничего. Снова. Надежда осыпается песком на залитую кровью землю. Нельзя же допустить, чтобы Хината вот так вот умер. Нельзя сидеть, сложа руки и надеяться, словно сейчас сюда ворвутся медики с кучей всего, или их команда, где Сугавара быстро разрулит всё. Ну, или же, что таблетки сами появятся. Нужно что-то предпринять и срочно. Сердце колотится как сумасшедшее, в горле пересыхает, а дыхание частое до невозможности. Он делает рваные вдохи и выдохи, сжимая и разжимая кулаки и ненавидя себя за беспомощность. Сугавара ведь говорил, что запоминайте — хотя бы начальные знания в области медицины способны спасти не только вас самих, но и других. Кагеяма тогда только хмыкнул на это, посчитав, что они — команда, а значит, что всегда будут рядом, а первую помощь оказать он сможет, не совсем же тупой. Ошибка. Кагеяма Тобио загнан в тупик. Небо скоро начнёт покрываться первой ржавчиной заката, утягивая солнце в бездну на несколько часов. Кагеяма стоит перед очередным выбором, разрываясь на части. Чтобы спасти Хинату нужны чёртовы таблетки, которые сейчас можно достать только вылазкой. Но кто-то… кто-то должен следить, как тут Хината. Что будет, если… если Кагеяма сейчас уйдёт на поиски, а дом облепят мертвецы? Или же Хинате станет хуже? Или Кагеяма вовсе больше не вернётся? Звук звонкой пощёчины — а затем ещё одной. Никакой паники. Никакой. Нужно успокоиться, а не бегать глазами из угла в угол, словно сейчас до них само снизойдёт какое-то чудо. Написав записку о том, что уходит до ближайшей аптеки, он оставляет листок на столике перед диваном, на котором спит Хината. Кагеяма ещё раз прикладывает тыльную сторону своей ладони к горячему, он бы даже сказал раскалённому, лбу напарника и тяжело вздыхает, убирая прядь рыжих волос за ухо, чтобы не мешало, и натягивает на руку чёрную перчатку. Перед выходом из дома Кагеяма перезаряжает остатками патронов и пуль всё их оружие и, остановившись перед дверью, делает глубокий вздох, прежде чем повернуть ручку и покинуть пределы безопасных стен.***
— Сдохнуть можно от одного лишь запаха. — Яхаба брезгливо морщит нос, оглядывая двор. — Скоро и всё здание провоняет изнутри, если всю падаль из подвала не перетащить вон к той куче. — Он кивком головы указывает на убитых тварей за забором. — А потом всё к чертям сжечь. И гори они синим пламенем. — Не думаешь, что на огонь придут и другие мертвецы? — Вот и сгорят вместе со своими, — поправив пистолет в кобуре, спокойным тоном отвечает Шигеру, — они же тупые. Зайдут в огонь — и всё. — Даже сгорая, они продолжают двигаться, — медленно идя вдоль забора, говорит Ватари, — может быть пожар. Потушить никто уже не сможет. — Токио давно пора поджарить до хрустящей корочки, — краем глаз он замечает людей на крыше здания и тихо хмыкает — вот же. Они пристально за ними наблюдают и, если Яхаба правильно смог разглядеть, наставляют дула автоматов. Какие опасливые. Шигеру недовольно хмурится, но, перешагнув через какой-то мусор, лежащий на траве, смотрит на замолчавшего напарника. — Хотя бы за капитана. Не будь этого дерьма, Оикава-сан был бы в порядке. Да, чёрт возьми, все были бы в порядке! Мы бы не застряли тут, а выполняли привычную для нас работу. Яхаба злится. Он чертовски от всего устал — ровно так же, как и остальные — нервы начинают пошатываться, но он изо всех своих сил пытается сохранить привычное спокойствие несмотря ни на что. — И они бы всё так же собачились с Ушиджимой, которого сейчас, к всеобщему счастью, скорее всего, уже нет в живых. Наверное, капитан обрадуется, если мы как-нибудь случайно наткнёмся на его труп. — И что им мирно не жилось? — задаёт вопрос Шигеру, пиная камушек, отлетевший на немного вперёд. — Не думаю, что капитан просто так к нему так относится. От него буквально несёт ненавистью, когда на горизонте Ушиджима. В любом случае, — Ватари потягивается, зевая. — то знает только сам Оикава-сан и, в лучшем случае, Иваизуми-сан. И думаю, — он показывает рукой на подходящих к забору мертвецов, — нам стоит вернуться, чтобы не собрать тут толпу… — усмехается, — фанатов. Они оба хмыкают, в упор смотря на тварей. Ничего нового не видят — уже привычные гнилые рожи, открытые рты, из которых не вырывается ничего, кроме отчаянного рыка и гортанных хрипов, а одежда всегда пропитана грязью и кровавыми пятнами. А ведь некогда — судя по одежде мертвеца слева — это был, видимо, весьма успешный и богатый мужчина. Ватари сразу вспоминается их начальство, которое гребло деньги и вначале эпидемии яро считало, что сможет выжить благодаря своим средствам. Шинджи качает головой — это так глупо. Выживает не тот, у кого много денег, а тот, кто способен выбраться из любой ситуации. Всё это похоже на своеобразный отбор. Умирают слабые, пока сильные продолжают жить одним днём. Яхаба слабо дёргает Ватари за жилет, потому что хватит глазеть на мертвецов и пора идти. С каждым днём мир всё больше катится ко всем чертям. Что будет через неделю? Что будет через месяц? В голове абсолютная темнота, больше нет ни одного представления о будущем. Только если те, что из ряда фантазии: они все также будут вместе в каком-нибудь уютном убежище, где монстрам до них не достать; в таком, как бункер под землёй. Яхабе осточертело ежедневно играть с жизнью и смертью. И, скорее всего, не только ему. — Эй, — Ватари толкает напарника в плечо, — идём. Шигеру обречённо качает головой, ещё раз посмотрев на рвущихся тварей за забором, прежде чем пойти за другом обратно к главному входу в огромное здание одной из популярных академий Токио.***
Он бьёт носком тяжёлого армейского ботинка в солнечное сплетение, с садистским наслаждением смотря, как парень в очередной раз сгибается пополам на грязном холодном полу подвала, сжав от боли зубы. Ушиджима садится на корточки, крепко схватив пленника за подбородок, заставляя того чуть-чуть приподняться. Вакатоши смотрит в глаза, полные ненависти и ярости. На разбитых в мясо губах засыхает кровь и сочится новая; лицо грязное — со следами, кажется, ботинка Тендо и обычной грязи — пол этого подвала и близко не стерильно чистый. Нос разбит и, вероятно, вообще сломан, а левый глаз опух так, что открыть его возможным не представляется. Парень молчит. Он просто смотрит, смотрит в ответ, что-то выискивая в лице Ушиджимы. Пленник усмехается — своим мыслям. Лучше бы те твари, из толпы которых его вытащили эти люди, успели если не сожрать, но хотя бы укусить. Смерть от них кажется более гуманной, чем смерть… вот так вот. — Можешь… — давит из себя он, — … можешь меня убить. Я тебе… всё равно ничего не скажу. Ушиджима улыбается, его чересчур забавляет эта ситуация. Парень-то с закалённым характером оказался. Только Вакатоши, уже повернувшись к пленнику спиной, тихо хмыкает: любой характер можно сломать и это будет с очень громким треском. Они не дадут ему умереть, подлечивая. Психика людей — вот, что интересно, думает Ушиджима, захлопывая массивную тёмную дверь подвала. Ушиджима выходит на улицу и осматривается: все на своих местах. Часовые на башнях ждут прихода своих людей с очередной вылазки. Остальные, кто сейчас на улице, чем-то заняты. Боковым зрением замечает идущего к нему Тендо. — Ну и? Как успехи? — спрашивает Сатори, разминая руки, — как вижу, никак, — он хрипло посмеивается. — Неудивительно. Он может вообще ничего нам не рассказать, а ты надеялся на какую-то помощь. — Он ломает наши планы. А мы сломаем его, — подумав, отвечает Ушиджима. — Не сомневаюсь. — Тендо растягивает губы в широкой улыбке. — Шимизу просила передать, что у нас заканчиваются анальгетики. Позаботься об этом, — он делает паузу, смотря прямо в глаза Вакатоши, — капитан. — Потерпи, — мягко говорит Шимизу, смачивая бинт в найденном чёрт знает где спирте, — если что, прикуси свою одежду. — Ничего, — усмехнувшись, Эйта вздыхает, — всё равно я уже не жилец. Дальше будет только хуже. Киёко тяжело вздыхает, и, поправив на носу очки, аккуратно проводит кусочком бинта по ране, убирая всю засохшую кровь. Эйта шипит и прикусывает губу, но старается не подать виду, что боль просто ужасная, словно его руку взяли и начали медленно резать. Каково тогда тем, кто гибнет от зубов тварей? Их рвут везде, где только можно, не останавливаясь. До последнего человеческого вздоха. Почему вообще эти существа не жрут друг друга? Они состоят из точно такого же мяса, только уже мёртвого и гниющего. Если бы они жрали только друг друга, то задача выжить была бы во много раз проще, нежели сейчас, когда ты боишься сделать даже шаг, потому что не знаешь, как он тебе обернётся. Вся жизнь превращается в один сплошной выбор, перед которым человек стоит ежеминутно. И какова же будет она, другая сторона медали? Повезёт тебе или нет? Как будто кто-то выше кидает кубик — и оп! — сегодня помирать твоя очередь, милый, прости, уж так выпало. Всё это так глупо и безрассудно. По рассказам Шимизу, Эйта знает, что учёные, которые и изобрели этот вирус, старались для людей. «Старались», кажется, во всех смыслах, — цыкает он. Хотели спасти, в итоге убили всю чёртову планету. Или это только для Японии такое счастье привалило? Хотя, вероятно, если бы в других странах ситуация была бы лучше, то они незамедлительно оказали помощь. Убита целая, мать их, планета. Это не укладывается в голове и просто шокирует. Умерло несколько миллиардов людей и, как следствие, примерно столько же и животных. Эйта вздрагивает; цифры поражают своим масштабом. — Если он узнает, — Шимизу касается раны на руке, — то пристрелит и думать не станет. Царапина совсем не глубокая, лишь чуть-чуть рассечена кожа, но… — она делает небольшую паузу, думая, как правильно можно выразить свои мысли, — но, Эйта-кун, инфекция уже успела распространиться по всему телу. Мне правда очень жаль, — она давит из себя улыбку, и, кивнув сама себе, берёт новый бинт, — я не скажу Ушиджиме. Скажу, что ты просто поранился, упав на что-то. — Я всё равно умру, — говорит он, внимательно смотря, как их врач накладывает повязку, — ни сегодня, ни завтра и, может быть, даже не послезавтра. Вирус медленно меня убьёт, и капитан об этом узнает. Что ты скажешь тогда? — Скажу, что ошиблась. — Она завязывает крепкий узел. — Ты не помнишь, как получил царапину от руки мертвеца, а я сделала ошибку, даже не подумав, что ты заражён. Она похожа на такую, если упасть и поцарапаться, к примеру, о тот же камень. — Спасибо. — Он смотрит на руку и переводит взгляд на Шимизу. — Я могу идти? — Да, — кивает она, — но я буду за тобой следить. Никто не знает, когда ты обратишься. — Конечно. — Семи вытаскивает небольшой карманный пистолет, протягивая его Киёко. — Держи. Пригодится. И, развернувшись, он медленно выходит из кабинета, проклиная и Ушиджиму, и того мертвеца, и себя. Он хочет жить, он чертовски хочет жить. И сейчас он изо всех сил хватается своими руками за тот край земли, пока толпище разлагающихся трупов, схватив за ноги, тянут вниз, тянут к себе. Руки с каждой секундой слабеют, трясутся, пальцы соскальзывают и снова хватаются. И скоро он оборвётся в чёртову пропасть — этого не избежать. Теперь — нет. Тут два варианта: или пристрелит капитан с Тендо, если узнает, или же медленное обращение в вечно голодную тварь. Итог всё равно один: пуля в голове. «Почему ты не ушел отсюда?» — вновь задаёт он себе этот вопрос, прекрасно зная ответ. И, тряхнув головой, направляется к себе.***
Кагеяма аккуратно двигается по улицам, постоянно вертясь по сторонам — когда ты один, то куда сложнее заприметить мертвеца. Найденная на карте аптека не так уж далеко, но и не особо близко. И то не факт, что туда получится пробраться — хрен сейчас знает, что там происходит. Пессимистичные мысли с двойной силой стараются пролезть в мозг и у них это неплохо получается, а паника лезет за ними следом. Кагеяма откуда-то постоянно слышит тихий хрип, но не может понять с какой стороны он доносится и сколько там мертвецов. Один? Два? Или больше? Они идут за ним, почуяв запах свежего мяса, или просто где-то стоят, пугая своими звуками? Ритм сердца стучит где-то в голове. Легче совершенно не становится. Тобио старается успокоить себя, как только может, даже дал бы себе ещё одну пощечину, не будь риска быть услышанным. Он плетётся между домами с тёмными окнами, где-то выбитыми, где-то исписанными баллончиками с краской безумными надписями. «Бегите». «Мы все мертвы». Абсурд превращается в реальность. Пистолет крепко зажат в руке, периодичность мыслей меняется из русла в русло и обратно, зацепиться совершенно не обо что. Кагеяма шмыгает носом и проклинает жизнь, потому что если ещё и он заразился от Хинаты, то им обоим крышка. Сейчас бы пригодился телефон, только мобильников у них уже нет. Да если бы и были — толку? Света нигде нет, аппарат разряжен до максимума и, скорее всего, мобильной сети тоже нет. Как им дать о себе знать? Мимо, совсем рядом, проходит мертвец, а реакция не заставляет себя ждать — Кагеяма спиной прижимается к грязной стене какого-то дома, и, приготовив своё оружие к использованию, старается почти не дышать. Тварь останавливается, принюхивается и переходит с хрипа до тихого рычания. Тобио бегло осматривается вокруг — стрелять тут идея очень плохая. Он, стараясь не обращать на дикий страх внимания, осторожно вытягивает острый нож. Кагеяма видит тень твари, что начала медленно двигаться к нему, шаркая ногами. Тобио до последнего надеется, что мертвец всё-таки развернётся и пойдёт туда, куда шёл, но нет; тварь уже буквально хрипит в самое ухо. Кагеяма рывком убирает пистолет за пояс, и, выскочив из-за угла, рефлекторно, как его учил Сугавара, хватает труп за шею, смотря в побелевшие мёртвые глаза. Тварь рычит и пытается схватить, гребя руками по толстому чёрному жилету; клацает зубами и в миг замирает, когда лезвие входит в висок с характерным хлюпаньем, пробивая голову. Тварь замирает, падая на асфальт, на котором тут же начинает разливаться чёрная мозговая жидкость вперемешку с кровью. По спине проходит дрожь, Кагеяма выдыхает — получается смято и рвано. Перед глазами стоит голодная морда существа, которое несколько секунд назад хотело тебя сожрать и ничего не оставить. Руки мелко потрясываются, однако он всё равно наклоняется, ставя одну ногу на голову мертвеца, вытаскивая свой нож. Стрелять… — он ещё разок осматривается — … стрелять слишком опасно. Какое-то безумие. У него полно огнестрельного оружия, которым куда легче перебить всю эту падаль, а воспользоваться, если действительно хочется жить, почти не получается. Он идёт дальше, минуя ещё несколько заброшенных домов. Аптека встречает могильной тишиной, что в большинстве случаев не означает ничего хорошего. Он, приготовившись, дёргает за ручку и дверь с ещё большим подозрением легко поддаётся, открываясь. Кагеяма щурится, прислушиваясь. Тишина. Он, насторожившись, несколько раз несильно бьёт рукояткой своего ножа по дверной раме и, оглядываясь, ждёт с минуту каких-то признаков «жизни». Ничего не происходит. Непонятная тревога не уходит, сидит глубоко в сердце, вынуждая выстукивать неровные ритмы. Кагеяма делает осторожный шаг вперёд — маленький-маленький — и на долю секунды ему кажется, что сейчас сзади выпрыгнет мертвец, вгрызаясь ему в шею; Тобио резко оборачивается, наставляя нож на пустоту. Он чувствует, просто чувствует, что что-то не так. Совершенно не так, как должно быть и это чувство не отпускает. Он стоит на пороге аптеки, где никого нет, а служебная дверь заперта — в замочной скважине торчит ключ. Работник, видимо, очень торопился, а может и просто наплевал, оставив это тут. В любом случае, думает Кагеяма, тихо открывая небольшую сумку, висящую вместе с автоматом на плече, здесь никого нет. Ни вокруг аптеки, ни в самой, словно это место вырезали и поместили туда, где никого нет — ни людей, ни мертвецов. Тревога всё ещё внутри, словно дурное предчувствие перед тем, как что-то должно произойти. Только что? Сюда нагрянут мертвецы? Выдохнув, он начинает бегло наполнять сумку, скидывая препараты в кучу.***
Кьётани, взвалив на свои плечи Каваниши, стоит перед открывающимися воротами в логово Шираторизавы. Руки перепачканы в чужой крови, она уже подсыхает, становится противно липкой и мерзко стягивает кожу, но ничего. Он потерпит. Каваниши тяжело дышит и жмурится от боли, боясь снова смотреть на полученный укус, из которого кровь продолжает хлестать, впитываясь в футболку самого Таичи. Вечерняя духота только усугубляет положение. Кажется, словно секунды тянутся целую вечность. Они не бегут, куда-то торопясь, они медленно ползут, растягивая моменты. Чтобы ты осознал всё. Хорошенько так осознал, а то — что это? Надежда? О, не смеши. К чёрту всю надежду. У тебя её больше нет. Была, а сейчас ты просто пытаешься поверить, убедить самого себя, что будешь ещё жить, сейчас тебя подлатают, а потом будет всё хорошо, а главное — ты снова жив-здоров. — Тащите его к Шимизу! — тут же с башни во всё горло орёт Гошики, шокированными глазами смотря на раненого сокомандника и замечая, какой он бледный. — Не нужно, — почти сразу же доносится спокойный голос и звуки приближающихся шагов. Ушиджима в упор смотрит на Каваниши — Таичи ничего не может увидеть во взгляде капитана, чтобы хоть как-то предугадать свою судьбу — и хмыкает, становясь недалеко от них, словно таким образом преграждая путь. — Вы… Вы ведь видите, что он, блять, ранен! — скалится Кьётани, рефлекторно сжимая руку, находящуюся на ране Таичи — тот мгновенно шипит и сжимает зубы, исподлобья прожигая капитана растерянным взглядом. — Прости, — шепчет Кентаро, — я случайно. — Это ведь укус, не так ли? — не предавая своего спокойствия, спрашивает Вакатоши. — Он в любом случае обратится и это грозит нам всем опасностью. Ты этого не понимаешь? Секунды продолжают растягиваться. В ногах бешеная слабость, такая, что кажется, будто он сейчас не выдержит и упадёт на землю перед всеми, кто собрался. Команда не смеет идти против капитана. Не смеет, блять. Кьётани хмыкает, проклиная Ушиджиму и весь его род, даже если те ублюдками не были вовсе. Каваниши ещё не обращён. Он ведь… он ведь может прожить ещё несколько часов! — Держать у себя заражённого до момента его смерти — это то же самое, что и пытать его, ты не думал? — Сзади Ушиджимы нарисовывается ухмыляющийся Тендо, кладя подбородок на плечо Вакатоши и протягивая ему пистолет на кончике указательного пальца. — Бах. — Он имитирует выстрел в Таичи и убирает руку, выпрямляясь. Вся команда замирает, словно статуи. Они едва дышат; одолевает ужасный страх за себя и за тех, к кому так или иначе успел привязаться. Каваниши грустно усмехается — больше от безысходности, чем от осознания, что его сейчас просто пристрелят. Ему страшно — он видит, как злится держащий его Кьётани. Каваниши всё понимает. Он понимает и принимает позицию капитана, потому что она… правильная? Так и должно быть. Укушенный несёт за собой смерть и чёрт знает, сможет ли он потом кого-то укусить или его убьют прежде, чем кто-то пострадает. Тень медленно ползёт к ним, сжирая землю, пока солнце вновь умирает, оставляя на людей темноту и страх. В окно своей с Ширабу комнаты Семи видит всё. Он готов прямо сейчас начать выть, зная, что ему тоже остаётся не долго. Он видит, как Каваниши, с которым они всегда проводили много времени, закрывает глаза, выпрямляясь, как только может. А Ушиджима щёлкает предохранителем, наставляя дуло прямо на голову ещё живого человека. Настолько живого, что сердце колотится внутри, словно пытаясь настучаться вдоволь, а руки мелко-мелко трясутся от нарастающего ужаса. Он не видит, но чувствует, как Сатори безумно улыбается за спиной капитана. Как остальные все замерли, сжимая кулаки. Гошики медленно садится на колени в своей башне, лбом прижимаясь к стенке, чтобы ничего не видеть. Он не хочет. У Эйты сжимается всё внутри. Каваниши натягивает на лицо что-то типа улыбки, давя в себе желание закричать. Он сжимает руку на плече Кентаро, который слишком в шоке, чтобы сейчас что-то воспринять. Выстрел гремит на весь разбитый лагерь, унося ещё одну жизнь. Кьётани Кентаро падает на колени, всё ещё держа Каваниши. — Отправь Шимизу к ублюдку в подвале, — тише обычного говорит Ушиджима Тендо, поворачиваясь спиной и, кинув ему его пистолет, куда-то уходит.***
Асахи бросает лопату на землю и отряхивает руки о свои штаны, оставляя едва заметные пятна. Растение, найденное при зачистке здания, стоит в тени сзади. Ему во всяком случае будет тут лучше. По лицу бегут крупные капли пота, потому что на улице, даже несмотря на небольшой вечерний ветерок, всё ещё безумно душно, а толстая военная форма не особо хорошо пропускает воздух. Снять бы, но опять-таки — опасно. Форма толстая, её сложнее прокусить, нежели просто человеческую кожу. Азумане откидывает кусок какого-то пакета в сторону, за линию, которую он сделал с помощью лопаты. Здесь, наверное, неплохо будет смотреться сад, который он хочет создать. Пространство пусть и небольшое, но отличное расположение — не слишком много солнца, есть тень и никому не мешает. Должно быть хоть какое-то яркое пятно на фоне крови и гниющих морд, думает Асахи, тем более, что сюда можно посадить и какие-то овощи. Сейчас разгар лета, и если они тут задержатся на долго, то будут подготовлены хоть как-то к холодному времени года. Об этом сейчас нужно начинать думать, потом — будет поздно. В Токио они не одни выжившие и хорошо живёт тот, кто первый успел забрать. Тело Нариты закопано под землёй с другой стороны академии. Позже следует сделать что-то типа какого-то надгробия. Он, Асахи, всё же предпочитает более спокойный образ жизни, а не убивать, пусть даже и этих тварей. Говорили ему знакомые, ты же любишь растения, открой свой магазинчик, но дружба с Даичи привела к службе. Что, вероятно, и спасло ему жизнь. — О-о-о. — Нишиноя с восторгом разглядывает отведённое место. — Асахи-сан, если засадить тут всё, то будет очень круто! — Он широко улыбается, и Азумане неловко посмеивается. — Ты… ты правда так думаешь? — Конечно, о чём вопросы? — более удивлённо спрашивает Ю, — это место нужно обустроить для нормальной жизни. Это как квартира или дом. — Он пожимает плечами. — Ты хоть раз видел жилище человека, в котором нет ни одного цветка? Асахи отрицательно качает головой. — Вот и я тоже. — Он садится на валяющуюся деревяшку и хлопает рядом, приглашая друга сесть. — Из этого места можно сделать отличный дом. Есть забор, и Тсукишима, хоть и закатывает глаза, но укрепит замки или поставит какие-нибудь новые. Нужно поискать, когда пойдём на вылазку. В самой академии тоже есть всё. С крыши отличный обзор. — Наверное, ты прав, — задумчиво тянет Асахи, и, прищурившись, смотрит в небо, — но только мы тут не одни, помнишь? А ещё нужно найти деревянные доски. Не хочу оставлять могилу Нариты безымянной. Он спас нас ценой своей жизни. — Это да, — Нишиноя задумывается, — можно будет что-то вырезать. А насчёт других людей... Их нужно или заставить уйти, или убедиться, что они не опасны. Те, что заняли медпункт… они ведь верные псы правительства, — он со злостью плюёт на землю, цыкая, — и им я бы не стал доверять. Их задача зачистить Токио и неважно, живой человек, заражённый или тварь. Они подчиняются приказу даже не будучи уверенными, что их босс ещё жив. — Может быть, всё-таки они не такие плохие, как тебе кажется? — Я не знаю. Может быть ты и прав, но и… откуда мы можем быть уверенными, что нам не пустят пулю в голову, когда, к примеру, будем спать? — Спорный вопрос. — Асахи усмехается. — Они могут и уйти после того, как их капитан придёт в себя. Кажется, они все за него очень волнуются. — Волнуются так, что засыпают на посту, — с усмешкой. Киндаичи наблюдает за ними из окна в коридоре.***
Бокуто, прислонившись к стене изо всех сил, стоит около приоткрытой двери, не шевелясь, словно если кто-то тут будет проходить, то не заметит. Котаро вспоминает, что он, вроде как, не хамелеон и цвет менять не умеет. Мысленно материт себя, но от стены не отходит. Если что, всегда можно притвориться сошедшим с ума, да? В кабинете раздаются шаги туда-сюда, скрипы парт, тяжелые вздохи и попытки что-то сказать. Бокуто считает этажи: факт, что он, кажется, прошёл лишнюю лестницу, не очень-то успокаивает, но валить побыстрее он не собирается. Что за хрень происходит за дверью? И плохо, что рядом нет Акааши. Непривычно. Страх быть замеченным даёт хлесткую пощёчину, пытаясь привести в себя и донести, что тут, на этаже людей Даичи, ему делать нечего и это может привести только к ещё большим проблемам и большему разладу в и так изначально не заладившихся отношениях. Это само по себе не есть хорошо. Им стоит нормально поговорить, а не наставлять на друг друга пушки с угрозой выстрела в девяносто девять процентов. — Мы не можем оставить всё, как есть, — наконец-то говорит знакомый голос, — Суга, очнись. Не сегодня, так завтра нас грохнут, и потом уже что-то делать будет поздно. — Я понимаю, но тогда мы так же должны и выгнать тех, кто в медпункте, — говорит второй почти шёпотом. — В тех я хотя бы более уверен. Мы спасли их капитану жизнь в обмен на обещание не трогать нас. — Твоя трусость меня поражает. — Сугавара щурится. — Я понимаю твои опасения. Но они видели Хинату и Кагеяму. Даичи с силой бьёт кулаком по парте так, что Бокуто за дверью почти подскакивает от неожиданности. — Тогда где они?! — почти кричит Даичи, тут же делая глубокий вздох. Он трёт переносицу, садясь на учительский стол, — где? — говорит он с надрывом и злостью, но уже тише, — их нет. Где гарантия, что они их не прикончили, а сами пошли сюда? Её нет, Суга. Мы не знаем, что с Хинатой. Мы не знаем, что с Кагеямой. Мы ничего не знаем. Почему ты их так защищаешь? Потому что «все мы люди»? Бокуто сжимает руки в кулаки. Какого чёрта? Они спасли их людей. Дали отдохнуть. Дали некоторые припасы. Кенма даже показывал, как дойти до этой академии, а то, что они не смогли или же, что вероятнее, не захотели — не их вина. Они ушли раньше, чем Кенма сообщил о надвигающейся толпе тварей. И даже когда они сматывались, то видели, что улицы пусты, а если и попадётся мертвец, то с ним справится даже подросток. Бокуто чувствует нарастающую обиду, потому что всё совершенно не так, как думает Савамура. Всё совершенно не так. Котаро опускает взгляд, забывая, что он сейчас не на своей территории. — Да, — выдыхает Сугавара и, подойдя к Даичи, кладёт ладони ему на лицо, — потому что все мы люди. Именно, что мы не знаем, что с Хинатой и Кагеямой. Возможно, они всё ещё идут. В городе полно тварей, а сейчас, скажу, почти вечер и логично думать, что они укрылись где-то до утра. Или хочешь сказать, что они должны идти сюда в темноте, когда мертвецов становится ещё больше? Мы живём риском, Даичи. Савамура смотрит в уверенные любимые глаза и цыкает, прикусывая нижнюю губу. — Я запутался, Суга. — Он наклоняется, прижимаясь своим лбом ко лбу Коуши. — Ты не представляешь, как я запутался. Я просто хочу защитить вас всех, чтобы они не могли пристрелить ещё кого-то также, как и Нариту. — Я знаю. — Сугавара улыбается. — Нарита был заражён. Он бы скоро обратился и до этого момента мы бы… — Он делает паузу, чтобы собраться с мыслями. — Мы бы вряд ли смогли убить его. Он бы страдал. Ты знаешь, как происходит обращение. Поэтому я и сказал, что отчасти мы должны быть им благодарны. — Мне всё равно кажется, что нужно от них избавиться. Любым путём. Не выгнать, но уничтожить. Можно спросить что-нибудь у Тсукишимы, у него всегда хорошие идеи. Бокуто хмурится, не слушая дальше — убить их? Он усмехается, скрещивая руки на груди. Бегает глазами по грязному подоконнику, осмысливая всё услышанное. Уничтожить их, хах. Как же. Котаро отталкивается двумя руками от стены, чтобы уйти на этаж ниже, к Акааши, помогающему людям Куроо с чем-то. Он разминает шею и пытается сделать свои шаги как можно тише. — Эй, — окликают его сзади и Бокуто замирает с поднятой ногой. Он, широко открыв глаза от удивления, медленно оборачивается. — Какого чёрта ты тут забыл? — Тсукишима недовольно щурит глаза, обращая внимания на чуть открытую дверь класса, где поселились Сугавара, Даичи и Асахи. — Оу, — Кей растягивает на губах ехидную ухмылку. — Оу-оу. — Охо-хо-хо, — на манер Тсукишимы зачем-то произносит Бокуто. — Охо, охо. Я душевые искал. Потереть спинку Акааши. Да, точно. Ошибся немножк, с кем не бывает, правда? — Что за шум? — Дверь неожиданно открывается и из кабинета выглядывает недовольный Даичи. — Тсукишима? Кей переводит взгляд с Бокуто на Даичи и просто кивает в сторону человека Куроо. Когда Савамура поворачивается в сторону лестниц, видит только быстро скрывшуюся из вида ногу. И хмурится сильнее.***
Единственной хорошей новостью становится то, что состояние Оикавы удовлетворительное и стабильное. — Если так и дальше пойдёт, то очень скоро будет на ногах, — говорит Ханамаки, смотря на волнение в глазах Иваизуми, — однако ему нельзя будет перенапрягаться. Ты понял. Чистящий своё оружие Матсукава тихо, ехидно начинает посмеиваться. Иваизуми не может понять, что задумали эти двое опять, но это сейчас и не так важно. Важно сейчас только то, кто лежит на кровати и спит; тот, чью руку он, Иваизуми, сейчас держит и крепко сжимает — чисто рефлекторно — боясь навсегда потерять. Матсукава и Ханамаки начинают раздражать. Надо будет потом отыскать того ублюдка, который стрелял. Если его, конечно, ещё не сожрали или не сожрут в ближайшие дни. Иваизуми надеется, что нет — прикончить его Хаджиме хочет своими руками. Он хмурится, что не укрывается от взгляда тихого Куними; они с Оикавой были вроде знакомы и что такого мог сделать сам Тоору? Дикая усталость снова валится на тело, веки становятся тяжёлыми — Иваизуми снова игнорирует. Ему хочется и спать, и ждать дальше, пока Оикава не проснётся. Мысли о тварях не выходят из головы. Теперь, когда они перебиты, опасности нет. И нужно будет, чтобы кто-то осмотрел в подвале всё. В голове нет никаких мыслей, нервы начинают рваться, лопая отдачей терпение. Рассудок бьёт по щекам, кое-как приводя в чувство. Тут все как один. За капитана переживают все одинаково, а его потеря будет крахом. Иваизуми на секунду задумывается — что может быть, если Оикавы не станет? Он — связующее между каждым. Он подобно нитке связывает всех воедино, не давая оторваться. Дальнейшее выживание без Оикавы Тоору возможным не представляется, по крайней мере для Иваизуми — точно. Хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко отсюда, в какое-нибудь тихое (хотя б немного) место на окраине города. Куда-нибудь туда, где было очень мало людей. Передвигаться по Токио — как идти по минному полю: никогда не знаешь, где взорвётся. — Иваизуми-сан, если хотите уехать из Токио, то можно попробовать старый лагерь, — предлагает Киндаичи, — который был построен в начале эпидемии. Всех после нападения тварей эвакуировали в другое место и сейчас там, скорее всего, и более-менее тихо, и есть вероятность найти какие-то забытые припасы. Да и территория огорожена. Была. — Киндаичи дело говорит, — помахав с кровати какой-то палочкой для привлечения внимания, Ханамаки не спеша садится, — скоро ночь, поэтому я с Матсукавой сгоняем с утра туда и всё проверим. — Лучше всем сразу вместе, нет? — задаёт вопрос Куними. Яхаба и Ватари, стоящие за дверьми на своем посту, хмыкают. — А если там опасно? — приподнимает бровь Иваизуми, — мы можем и сами не успеть убежать, а тут ещё и Оикаву придётся тащить на чёрт знает где раздобытых носилках. Кто опять хочет сходить в госпиталь? Желающих, как вижу, нет. — Если нужно, то мы може… — Нет, — резко перебивает Матсукава, — мы не можем. Иваизуми прав. Мы завтра сначала всё проверим, если нужно — зачистим. Там удачное месторасположение. Легко добираться в центр и недалеко были какие-то магазины. Нельзя исключать вероятность, что в них ещё что-то осталось. — Территория была охраняемой, вряд ли туда кто-то мог пробраться. — Пожав плечами, Куними садится на холодный пол. — Если только выжившие не подчистили после эвакуации, когда никого не осталось, кроме трупов. Оикава Тоору едва заметно двигает рукой.***
Страшно думать, что в конце концов ты сравняешься с землёй. Что значит умирать? Терять свою внешнюю оболочку. Что есть вообще человек? Кусок мяса с разумом. Каждый хочет умереть в глубокой старости, но и даже тогда неизбежная неизвестность заставляет кожу покрываться мурашками. Сейчас люди, все те, кто остались, должно быть, совершенно в панике. Что нас ждёт после ухода? Тело должно сравняться с землёй, где ты начнёшь медленно разлагаться и где тебя медленно сожрут личинки, но ты об этом не узнаешь. Сплошная темнота, словно ты потерял сознание, только на этот раз навечно. А каково это — быть бессознательным трупом, существующим на одних лишь инстинктах? Твоё сердце останавливается — глаза заволакивает белой плёнкой, хрусталик становится грязно-серого цвета и ты просто ходишь… ходишь и уничтожаешь. Ты — олицетворение смерти в лице мертвеца с впавшими глазами и щеками, сгнившими губами и трупными пятнами на конечностях. Твои духи — запах гнилого мяса. Неизвестность. Родные убиваются и плачут, а тебе всё равно. Ты готов накинуться на любого, лишь бы иметь возможность впиться зубами в горло. Акааши усмехается. Настоящая человеческая сила способна вот так вот убивать. В другой бы момент Кейджи ни за что бы не поверил, что человеческая челюсть способна разорвать чьё-то тело. Вряд ли после обращения в тварь физическая сила становится больше. Они и так получают дополнительные бонусы в виде усиленного обоняния и слуха. Сравняться с землёй. Почувствовать весь её холод, окунуться с головой в ледяные объятия, оставаясь в них навсегда. Люди умирали и умирают, процесс совершенно не обратимый. Страх неизвестности и забытья заставляет уже пустой желудок свернуться в комок. У него и Бокуто ещё есть пара пачек лапши, но стоит разумно подходить к вопросу о потреблении пищи в такое тяжёлое время. Живот урчит, напоминая, что пора подкрепляться; ком тошноты подкатывает к глотке, а стенки сокращаются, из-за спазма которых едва не рвёт желудочным соком прямо здесь. Во рту чувствуется этот мерзкий вкус. Бокуто стоит за дверью, не решаясь зайти. Акааши видит его, но игнорирует. Он поворачивается спиной к Котаро, высовываясь немного в открытое окно. Вечерний ветер приятно обдувает лицо и Кейджи на секунду позволяет себе прикрыть глаза. Спокойствие, в котором сердце, пусть и бьётся, не выстукивая рваные ритмы, но что-то всё равно продолжает давить на рёбра. Ему нужно не сидеть тут, а искать своих людей, даже если и найдёт только мертвецов. Сожаление из-за несказанных слов и не проведённых вместе минут, сожаление за какие-то свои поступки обливает с ног до головы кусками льда, которые намертво приклеиваются к тебе, а тая — впитываются внутрь со всеми эмоциями. Судьба решила заменить их на Бокуто — этого постоянно взбаламученного парня, у которого настроение меняется быстрее, чем тварь реагирует на близкий посторонний звук. Котаро, сглатывая и не сводя взгляда со спины Кейджи, проходит вглубь кабинета, ближе, ступая только на носки. Акааши слышит тихие неуверенные шажки и ему не приходится даже гадать, кому они могут принадлежать. Бокуто едва дышит в мире, который сейчас почему-то замер, а разный посторонний шум отходит на задний план. Он звучит где-то далеко, недосягаемо. В кабинете становится более-менее свежо. Бокуто это напоминает сцену из сёдзе-манги, которые как-то очень давно обсуждали его знакомые. Акааши ловкими движениями пальцев вытаскивает из кобуры чёрный пистолет, в котором половина магазина, если уже не меньше — своё оружие он не перезаряжал. Пистолет приятно ложится в руку, указательный палец очерчивает подвижный курок и чуть надавливает, но не до выстрела; взгляд Акааши цепляется за фигуру твари. Она одиноко шатается, медленно шаркая ногами по асфальту, идя на звуки, создаваемые мертвецами у забора. Кейджи замечает, как Бокуто подходит совсем близко, вставая рядом — и так же смотрит в окно, не решаясь что-либо сказать. Акааши видит, что он хочет — но молчит. Тварь далеко, почти едва шатающаяся точка, на которую наводят дуло, а потом пистолет оглушительно вскрикивает, словно пытаясь избавиться от всех накопившихся эмоций каждого, чьё сердце ещё бьётся. Мертвец падает на землю. Сравняться с землёй и тебя больше никто не вспомнит. — Ого, — поражённо выдыхает Бокуто, — так далеко! Не знал, что ты так хорошо стреляешь, Акааши! Улыбку Бокуто можно почувствовать кожей; она яркая и ослепительная, будто лучи солнца — мягко согревает, обволакивая коконом. Приятно. Бокуто тёплый и мягкий, как большой пушистый шарик, который с удовольствием хочется держать в руках. С Бокуто тепло. — Моя… — Кейджи запинается, — моя девушка научила стрелять на большие расстояния. Не думал, что этот навык пригодится. — Потрясающе же! — большие удивлённые глаза Котаро смотрят в упор, а в них плещется такое детское удивление и радость, что Акааши просто не может сдержать лёгкую улыбку. — Я научу тебя этому как-нибудь.***
Тсукишима держит книгу в руках, пытаясь почитать и отвлечься, но с мёртвой точки так и не сдвигается, наблюдая за Хитокой и Ямагучи. Они уселись на грязный пол около учительского стола; на Ячи накинут жилет Ямагучи, она внимательно слушает объяснения Тадаши и задаёт редкие вопросы, прикасаясь к гладкой холодной поверхности ствола. Ямагучи медленно и тактично объясняет базовое пользование пистолетом, игнорируя тяжёлый взгляд Тсукишимы. Ячи нужно тоже уметь защищаться и, раз теперь она с ними, уметь защитить. Полная самоотдача. Тсукишима сжимает в руках книгу. Не нравится ему эта девчонка и всё в этом. Её рассказ не соответствует её навыкам. Хитока смогла выжить в академии, кишащей мертвецами и не просто сидеть в запертой комнате, но ещё и перемещаться. Она не высокая, но череп пробить способна. Или она косит под дурочку, или ей всё это время кто-то помогал, думает Кей, поправив очки на переносице. Не могла она выжить в таком месте с… с нулевыми навыками и знаниями в плане куда бить и как, чтобы мертвец перестал двигаться. Даже они, обученная команда, едва справились с зачисткой этого места, что тогда говорить про неё? Ямагучи верить словам напарника напрочь отказывается. Он лишь недовольно хмурится и снова повторяет: «перестань, Тсукки». — Перестану, как только она меня и всех нас прикончит. Сними очки, Ямагучи. Из головы не выходит подслушивающий Бокуто и до чёртиков злой Даичи, решивший сегодня выставить охрану и на этаже. Эношита и Киношита на крыше, а значит Сугавара и Азумане на этаже. Завтра их с Ямагучи очередь. Перед сменой нужно как следует выспаться, но тут и глаза закрыть страшно. Тадаши не видит ничего дальше своего носа — это раздражает Тсукишиму настолько, что хочется подойти и как следует встряхнуть, чтобы мозги встали на место и наконец-то начали работать. — Ямагучи, хватит думать задницей, — неожиданно говорит Тсукишима, давая чётко понять, о чём он. Нужно было валить, когда была возможность, снова приходит ему в голову. Желания сюсюкаться с этими двумя нет от слова совсем. Тсукишиму гложет нехорошее чувство, а вот какое — понять не может, как бы ни старался. Он смотрит в книгу и понимает, как соскучился по компьютерам. Генератор тут, конечно, есть, но они договорились не тратить просто так оставшиеся крохи электроэнергии, такие сейчас необходимые. С этажа ниже раздаётся выстрел; Тсукишима закатывает глаза. — Кто-то стрелял? — Это не наше дело, — отзывается Кей, — все наши на этаже и на крыше, стрелять просто так не станут. Возможно, просто прикончили тварь. Ты зря паникуешь. — Но люди… — пытается вставить Ячи, но её жестко обрывают: — Люди, которые хотят прикончить нас. Замечательная перспектива. Угомонитесь. Ямагучи сжимает зубы, давя в себе горькое отчаяние. Отчаяние докричаться и быть понятым. Но Тсукишима отворачивается, давая понять, что разговор закончен.***
Ханамаки внимательно следит со своей кровати за Оикавой. Тоору слабо кашляет, прочищая горло, и, смотря на серый потолок — чисто интуитивно сжимает руку, которая его держит. Он знает, кому она принадлежит и боится, что она его отпустит. Рана адски болит, разрывает на части, рвёт внутренности, но Оикава только лишь чуть-чуть морщится — никто не должен знать, что ему чертовски, почти до крика, больно, что его сейчас выворачивает наизнанку, словно как выворачивают одежду перед тем, как надеть. Иваизуми рядом. Матсукава толкает Ханамаки в плечо, быстро говоря жестами, что стоит дать им немного времени, прежде чем проверять швы. Киндаичи согласно кивает, чувствуя долгожданное облегчение. Их капитан выбрался. Оикава морщится от сухости во рту и сглатывает; чувство пересохшего горла — отвратительно. Он медленно поворачивает голову вбок, видя перед собой едва размытое изображение Хаджиме. У Иваизуми нет воздуха в лёгких, чтобы сделать необходимый вздох, он снова задыхается, задыхается от такой глупой радости, от порывов просто обнять Оикаву Тоору — крепко, как только может, до скрипа костей и так и стоять, прижав придурка к себе. У Оикавы Тоору свежие швы на животе и тёплое озеро в блестящих глазах. Вечность останавливается, чтобы в следующее мгновение рухнуть на голову мощным шквалом, словно тебя поместили под огромный водопад. Губы Оикавы пересохли и потрескались, он медленно облизывает их, ещЁ раз кашлянув — прочищая горло. Во рту привкус крови, от которого начинает жутко тошнить, а желудок сжимается в сильном спазме. Оикава подносит руку ко рту, закрывая его на несколько секунд. Глаза — зеркало души человека, просто загляни в них, чтобы узнать то, что хочешь. На лице Оикавы нет ничего, кроме всё ещё бледной кожи и тёмных кругов под глазами — в таких мешках и спать можно. Он прикрывает глаза, одним мощным ударом выбивая у Иваизуми из-под ног всю землю; ему кажется, что падает, хватается за руку Тоору сильнее, как за спасательный круг в открытом бушующем море, будто лишь это спасёт висящую на волоске жизнь. Спасительная соломина, через которую проходит кислород — потеряешь, и всё. Сломаешь — и всё. Только глаза у Оикавы блестят и выдают его с головой — в них тёплое озеро, превращающееся в огромный океан. В глазах Оикавы Тоору Иваизуми видит миллионы рассыпанных звёзд, светящих ярче солнца. — Как ты? — спрашивает он, кое-как найдя хоть какие-то слова. Взгляд остальных едва ли не осязаемый и это раздражает. Но они — одна чёртова семья, а это значит, что они имеют полное право находиться тут и вообще не обязаны сидеть и ждать, но всё равно дают время. — Прекрасно, — хрипло отзывается Тоору и щурит глаза, — эй, Ива-чан, — он внимательно разглядывает его лицо с уже заметной щетиной, — ты что, пещерный человек? Ханамаки тихо прыскает, следом за ним — Матсукава. Но Иваизуми видит, каких усилий сейчас стоит Такахиро, чтобы не начать ржать в голос. — Ради всего, Оикава, заткнись, — хмуро предупреждает Иваизуми, свободной рукой показывая напарнику кулак, — иначе точно ударю. — Бить раненого — это так низко, Ива-чан! — Ну всё, женатики. — Ехидная ухмылка не сходит с лица поднявшегося Ханамаки. — Ругаться будете потом. — «Потом» — слишком растяжимое понятие в наше время. — Куними встаёт следом за старшими, подходя ближе к капитану. — Оикава-сан, рана болит? — Забота Ива-чана исцелила меня. — Он тянет гласные в последнем слоге, довольно фыркая. — О, Маттсун, ты вообще спишь? Такие морщины, будто тебе за пятьдесят. Ему больно говорить. Каждый звук рождает новую волну боли, накатывающую, как волны в море — они пытаются поглотить тебя, утащить на вязкое тёмное дно, сделать тебя своей частью. Боль в животе пульсирует, будто сейчас снимут бинт и ты можешь увидеть, как умело зашитая рана бьётся точно как сердце. Перед глазами всё ещё плывет, но он улыбается — глупо и наиграно, и точно знает, что Иваизуми это видит. Он сидит и хмуро смотрит, наверняка думая: «меня тошнит от твоей лживой улыбки». Оикава знает это, знает, но всё равно пытается как-то пошутить, скрыть дрожь в своем голосе. Сознание периодически плывет, как и всё перед глазами — смазано. Смазано настолько, что все окружающие превращаются просто в чёрные размытые пятна. Он их слабость и опора. Иваизуми помогает Оикаве сесть — Тоору до крови кусает нижнюю губу и глубоко вздыхает. Тело дико ломит, а суставы неприятно хрустят при движении. Ханамаки наклоняется, молча хватая аккуратно завязанный бантик и тянет — бинт поддаётся, и они с Куними не спеша разматывают, слыша рваный выдох капитана. Ему, привыкшему к давлению затянутого бинта, кажется, будто сейчас просто кишки все наружу вывалятся, и он превратится в сплошной кусок мяса, который можно пойти и скормить тварям. Оикава не задаёт лишних вопросов типа «где мы?», он молчит и смотрит на то, как Такахиро внимательно осматривает шов, а затем, взяв у Матсукавы смоченную в чем-то кусочек ваты, протирает. — Можно заматывать. Идёте на поправку, капитан. — Ханамаки-сан, — как-то потеряно произносит Куними, подходя ближе к ним, — может, стоит перевязать этим же бинтом? У нас остаётся не так уж и много его. Совсем ничего, — он кивает на Киндаичи, сидящего около сумки и трясущим оставшиеся две пачки, — в скором времени придётся снова искать. Хаджиме сжимает зубы, но кивает, переводя взгляд на как-то подозрительно затихшего Оикаву. Он сидит, опираясь руками на кровать, хрипло дышит и смотрит в одну точку с какой-то пожирающей грустью. В голове тысяча и одна мысль, они все разные и не за что зацепиться. В памяти всплывает лицо стрелявшего в него человека. Как иронично получить пулю от своего же ученика, который, как надеялся Оикава, рано или поздно присоединится к их команде. Несмотря на ненависть к Кагеяме Оикава признаёт, что он чёртов гений и такой талант им бы не помешал. — Ты! — выкрикивает Оикава, безумными глазами смотря на напротив стоящего Кагеяму. — Да что ты, чёрт возьми, о себе возомнил! Слова вылетают сами по себе. В них едкий яд, попадающий на душу, словно серная кислота — тут же начиная разъедать, делать ничем не закрытые дыры, которые, возможно, смогут покрыться грубыми шрамами спустя несколько лет, а может — и нет. В тире напряжённая обстановка — настолько, что, если протянуть руку, можно потрогать оголённые нервы. Они шершавые и тонкие, переплетённые между собой и запутанные, как длинные корни рядом растущих деревьев. По ним бегут разряды, перескакивают с одного на другой, и так в полной хаотичности. Напротив — парень, которого он должен обучить азам. Чёртов гений, который уже начинает превосходить самого учителя. Оикаве не нравится проигрывать, не нравится быть хуже. Он ненавидит себя, ненавидит настолько, что медленно сходит с ума. Он уже проиграл Ушиджиме и этого достаточно. Но сильнее всего Оикава боится, что по окончанию своего обучения Кагеяма присоединится к Шираторизаве. Тоору безумно улыбается — даже сам не осознаёт, как делает это. Перед ним — растерянный Кагеяма Тобио, смотрящий на него с удивлением. Синие глаза широко раскрыты и смотрят в упор, почти не моргая; Кагеяма не двигается, не знает, что сделать — в замешательстве. Оикава, сжав пистолет, вытягивает руку вперёд, наклоняя голову чуть вбок. Дуло смотрит прямо в голову Кагеямы; оно смотрит пристально, словно выискивая лучшее место для попадания, оно ждёт, пока сможет закричать во весь свой голос, забирая жизнь. Руки Оикавы немного трясутся, дышать тяжело, приходится это делать через рот, но кислорода всё равно не хватает. Сердце бешено колотится где-то внутри, но почему у него? Разве это не Кагеяма должен трястись? Оикава на взводе, он дышит быстро и рвано, хватает спёртый сухой воздух душного помещения. Он улыбается, поглаживая манящий чёрный курок. — Оикава-сан… — одними лишь губами произносит Кагеяма, делая несмелый шажок назад — чисто рефлекторно. Улыбка Оикавы становится шире, а глаза сужаются, превращаясь в две хитрые щёлки. Руку Оикавы с силой ударяют, и она сдвигается чуть в сторону — он машинально жмёт на курок, попадая мимо. — Уходи, мать твою, — рычит Иваизуми на Кагеяму, со своей силы держа руки своего друга. Но Оикава не пытается вырваться, он лишь злобно скалится, смотря в спину убегающему Кагеяме. Его трясёт. Иваизуми точным ударом бьёт по кисти, Тоору роняет пистолет, но не порывается его поднять. Хаджиме смотрит на него с неким страхом, перемешанным с гневом — и с размаху бьёт в нос. Оикава отшатывается чуть назад, хватаясь за начавшую кровоточить часть тела — Иваизуми тут же перехватывает его руки, рывком прижимая Оикаву к себе. Тоору трясёт. Он крупно дрожит, тихо, нервно посмеиваясь. — Успокойся, — говорит Иваизуми, сглатывая, — успокойся, Оикава. Но Оикава трясущимися руками сжимает толстовку Хаджиме, с такой силой, что костяшки пальцев начинают ныть, но он игнорирует боль. Сейчас он вспоминает обо всём с какой-то горькой усмешкой. Глупая ситуация, хотя даже после этого Кагеяма не отвернулся, а продолжал просить научить дальней стрельбе и стрельбе в движении. Оикава боится не Ушиджиму, который, как он надеется, давно сожран; не тех же тварей, которые сейчас ходят за стенами этого помещения. Оикава до ужаса боится самого себя. Перед глазами снова всё качается и его бережно кладут обратно, накрывая одеялом. Ханамаки жестикулирует, говоря Иваизуми, что они ненадолго выйдут и быстро подгоняет к выходу остальных, где их встречают удивлённые Яхаба и Ватари. За дверью слышен смех Такахиро и едкие подколы Матсукавы над младшими. Иваизуми, протянув руку, откидывает грязную каштановую чёлку со лба, заправляя её за ухо. Вечером, когда Оикава уже заснул, Иваизуми звонит Ханамаки. Трубку снимают почти сразу же, спрашивая, что случилось. Хаджиме носом втягивает воздух, наполняя до боли лёгкие, а затем с шумом выдыхает, после чего говорит лишь одну фразу: — Оикава отстранён на две недели из-за рецидива. Они оба вспоминают тот день и последующие, ровно до дня Х, когда обрушился самолёт, перевозящий смертельный вирус. Оикава боится самого себя, а Иваизуми всё также держит его руку, не отпуская. — Мы справимся, — шепчет он, — поэтому не доводи себя. Знаешь, что может произойти. — Почему после всего, что случилось, ты всё ещё со мной, Ива-чан? — Его голос осип, давит рвущийся кашель. — Потому что ты без меня никуда? — Иваизуми вскидывает бровь в вопросе, — Или потому что я люблю тебя? Перестань жрать себе нервы, Оикава. Он усмехается в ответ: — Тогда… в тот день. — Он поднимает голову, бегая глазами по двери. — Я не хотел. Я не знаю, что на меня нашло, Ива-чан. — Я знаю. — Хаджиме, сплетая их руки в замок, подносит к губам, произнося практически на одном выдохе. — Поэтому закрой свой рот и не думай о том, что было. — Сглатывает вязкую слюну, делая небольшую паузу. — Тоору. Подняв свой взгляд, он видит, как Оикава улыбается уголками губ.***
Его руки едва ли не по локоть в засохшей крови. На одежде кровавые пятна, как и на лице. Нож, как и всегда, крепко зажат в ладони. На дороге наконец-то нет тварей, тихо и спокойно, словно в мире больше нет ни выживших, ни мертвецов, есть только он. Тень всё больше поглощает землю, пока на небе разливается надоедливый алый цвет. Он едва смог выбраться. За дверью для персонала были твари. Кагеяма не понимает, как мог не заметить их — рычащих существ, которые о тишине и знать не знают. Одна из тварей ведь почти его укусила — вовремя понял, что что-то не так и резко отошёл. Если бы замешкался на секунду, то, вероятно, сейчас бы шёл обратно с укусом на руке. Если, конечно, вообще смог бы выбраться. Как там Хината? Он проснулся или нет? Волнение заполняет до краёв эту чашу, ещё немного — и все чувства, смешавшись с эмоциями, начнут литься мимо. К горлу подкатывает ком тошноты от запаха крови и гниющего мяса, исходящие от его одежды. Запахи плотно впитываются в ткань. Кагеяма боится представить, что было бы, не встреть он Хинату, а после и людей Даичи. Совершенное одиночество может свести с ума; мысль о том, что тебя уже никто и нигде не ждёт (кроме, конечно же, голодных тварей), о тебе уже никто не беспокоится, заставляет что-то внутри сжаться. Ты совершенно один и можешь полагаться только на свои собственные силы: хочешь жить — будешь выкручиваться. Ему страшно. Страшно не умереть в зубах мертвецов, страшно остаться совершенно одному. Все мы люди и Кагеяма не исключение — он идёт по пустой улице, шаркая ногами, подобно мертвецу, а на глазах образуется влага. Его близкие умирали на глазах, а он ничего не мог сделать. Кагеяма помнит всё в мельчайших подробностях и мечтает просто забыть, словно никогда и не было. Он сидел рядом со своими родными, минута за минутой наблюдая, как из них уходит жизнь и как они медленно и мучительно превращаются в тварей. Убить дорого тебе человека, даже если он и обращён в тварь — одна из самых сложных вещей. Обращённый уже ничего не помнит, он не знает, кто ты и что вас связывает, его цель — убить тебя, уничтожить раз и навсегда, пополнить свою армию. А ты смотришь на монстра с лицом близкого, в памяти всплывают счастливые моменты, как поплавки в воде — они не тонут, как ни старайся. Сердце разрывается на миллиарды кусков, когда ты замечаешь, как по щеке бежит слеза. Но тебе можно. Это вовсе не значит, что ты слабый — это значит, что ты всё ещё человек. Кагеяма соврёт, если скажет, что прямо сейчас он не летит в огромную чёрную пропасть, из которой невозможно выбраться. Его жизнь от начала и до конца зависит от Хинаты, за которого он, Тобио, всячески хватается, потому что привязался. А Шоё, несмотря на все их постоянные перепалки, отличный друг, способный защитить спину, когда это необходимо. От команды их разделила общая глупость и теперь — пора уже наконец смириться — далеко не факт, что они ещё когда-либо встретятся. Возможно, оставшиеся дни придётся провести вот так вот вдвоём. Поразительно даже то, что теперь, в такой отчаянной ситуации, требующей предельного внимания и сил, мы всё ещё готовы защищать дорогих людей любой ценой. Кагеяма смотрит по сторонам, понимая, что он уже довольно-таки близко, осталось буквально пара поворотов. У дома, к счастью, подозрительно, непривычно тихо. Кагеяма подходит к двери, и, сжав ручку в свободной ладони, на несколько секунд останавливается, прислушиваясь. Он боится открыть дверь и услышать мёртвый гортанный хрип очередной твари. Но вроде, как ему кажется, всё спокойно. Дверь открывается не спеша, и Кагеяма с порога оценивает ситуацию. Тихо. Он закрывает за собой дверь, щёлкнув защёлкой, на случай непрошенных гостей в лице выживших или мертвецов — без разницы, ни одно хорошим не является. — Кагеяма? — доносится голос с кухни, — это ты? Тобио шумно выдыхает; с Хинатой всё в порядке. — Я, — не спешно отвечает, проходя на кухню. — Как себя чувствуешь? Хината пожимает плечами: — Так, будто по мне асфальтоукладчиком несколько раз проехали. — Он улыбается, садясь за кухонный стол и ставя перед собой стакан с холодным чаем. — Я испугался, когда проснулся, а тебя не было. — Я же оставил записку, — хмыкает Кагеяма, садясь рядом. Он протягивает руку, касаясь тыльной стороной ладони лба напарника, — хм, температура вроде спала. Ты не мерил? — Нет, — Хината качает головой, — я всё равно бы ничего не смог сделать. Нет ни нужных таблеток, ни воды. Последнюю потратил вот на это вот, — он приподнимает стакан, поболтав жидкость в нём. Кагеяма хмыкает; он кладёт автомат и нож рядом, открывает сумку, выгребая на стол всё, что успел собрать. Хината удивлённо смотрит на кучу разных лекарств и поражённо охает: — А если бы ты умер, а, придурок-Кагеяма? — Закройся, сейчас кто и может помереть, так это ты. — Он демонстративно цыкает. — Я не знал, что тебе точно брать, поэтому скидывал всё подряд. Хината смеётся, после чего тут же начинает кашлять, но сквозь всё равно говорит: — Спасибо. — Пей что-нибудь и ложись спать. Завтра с утра нужно выдвигаться, тут вряд ли долго будет так тихо и безопасно. Вокруг почти нет тварей, но мы не можем гарантировать, что через несколько часов сюда не завалится целое стадо этих упырей. Шоё кивает, не убирая с лица улыбку. Внутри всё теплеет от мысли, что ты кому-то нужен и кто-то зависим от тебя в буквальном смысле. Хината открывает таблетки от горла и, достав одну капсулу, запивает отвратительным холодным чаем. Цвет его кожи стал почти нормальным, а голос — чуть охрипшим. Хината периодически прокашливается и хмурится от боли в горле, но затем тяжело вздыхает и смотрит в окно. Скоро ночь. А вспоминая предыдущую, по спине проходит холодок. Вокруг темнота, а снаружи — твари, бьющиеся в окна в надежде сломать и проникнуть к пище. Через какое-то время, наверное, как понял сам Кагеяма, через час, им приходится уйти куда-то вглубь дома, где нет окон и, соответственно, никакого света. Сидеть в темноте, зная, что творится снаружи — как пройти круг ада. Не выспавшемуся мозгу всё время кажется, что тварь где-то совсем рядом, она здесь, в доме, и сейчас ты привлекаешь её своим громким дыханием. Она уже идёт. Вскоре Хината снова ложится на диван, быстро уснув. Кагеяма сидит рядом, постоянно засыпая и просыпаясь вновь. Так долго без сна он не протянет. Но и спать он себе позволить не может, пока мертвецы где-то бродят, а Хината не способен защищаться. Нужно постараться продержаться ещё немного, одну ночь, а с утра в крови вновь будет адреналин, не позволяющий закрыть глаза. Даже если они и будут кочевать от дома к дому, то всё равно будут не спеша двигаться вперёд, ближе к академии, и рано или поздно смогут добраться. Наверное.***
— Не дёргайся так. — Тендо пожимает плечами. — Помни, что его всегда можно убить. Или использовать как приманку. — Он хмурится, задумываясь. — Ну, в принципе, тоже убить. Но суть ты понял, Ва-ка-то-ши? — Он произносит имя по слогам, ложась на свои руки. — Ты уверен, что в его группе стоящее количество припасов? — откинувшись на спинку мягкого кресла с вишнёвой обивкой, Ушиджима делает небольшой глоток из своего стакана. — Вполне. — Тендо внимательно смотрит на стакан в руках капитана. — Да и нам сейчас, согласись, зажираться не следует. Сойдёт хоть что. — Ты прав. Сатори усмехается, закрывая глаза. В его голове возникают какие-то незначительные образы представляемого будущего, завтрашний день, их жизнь через месяц, год. Фантазия рисует отличные перспективы даже несмотря на то, что сам Тендо знает, всё будет далеко не так. Фантазиям лучше оставаться фантазиями, их не стоит переплетать с реальностью, чтобы потом не облажаться. — Но можно и что-то своё создать. Типа там посадить что-то, животные... на окраинах, в деревнях, должно что-то остаться. Ушиджима заинтересованно хмыкает — у Сатори как всегда хорошие идеи. Сколько Вакатоши его знает — а знает он его давно — Тендо всегда спасал их, быстро что-то придумывая. Они знакомы где-то со старшей школы, вместе учились, а после — вместе работают и вместе выживают. Наверное, всё-таки Тендо единственный из всей команды, кто может спокойно и непринуждённо общаться с Ушиджимой. Остальные его уважают и стремятся стать, как он — таким же хладнокровным, талантливым и рассудительным. Тендо как-то раз сказал, что их команда — вовсе не семья, а просто сборище людей, которые держатся вместе для выживания. Вакатоши знает, что Тендо прав, но и он, Ушиджима, как ни странно, ценит свою команду. Без взаимоуважения у них, наверное, не получилось бы так далеко зайти ни до катастрофы, ни после. Ушиджиме не хватает (в команде) только Оикавы Тоору. Этот талант обязан был присоединиться к ним, а не создать собственную команду-соперника. Ушиджима считал и считает, что Сейджо слабые и всё, что вытягивает их со дна на поверхность — это Оикава, умело пользующийся и распределяющий таланты каждого из своих людей. Он мотает головой — речь сейчас не о том. Тендо смотрит на него пристально, выжидающе; ловит каждую эмоцию на лице и в глазах, делает свои выводы, анализирует и по новой. — И какую живность ты планируешь привезти? — Не знаю даже. — Он лениво потягивается. — Какие-нибудь птицы... — Бегает глазами по комнате, в которой они сидят, а затем, останавливая взгляд на внимательно слушающем Ушиджиме, хмыкает: — Коровы... — Только коров нам тут не хватает. — Просто подумай! — Тендо резко соскакивает со своего места. — ПО-ДУ-МАЙ! — размахивает руками, — представь себя не в военной форме с автоматом за плечом, а в фермерской одежде... — Тендо. — ... в соломенной шляпе, накладывающего сено... — Тендо, — уже более раздражённо повторяет Ушиджима, скрещивая руки на груди, — нет, Тендо. — Да, Тендо, — передразнивает Сатори, — нужно попробовать все прелести жизни, пока нас не сожрали. Ты мыслишь слишком узко, Вакатоши. Я открываю тебе новые возможности в мире, где по улицам ходят ожившие трупы. Комфортнее себя чувствует Ушиджима только с автоматом на плече и кровью на руках. Его привычный образ жизни не вяжется с фермерской. Это глупо, думает Вакатоши, заманчиво, но глупо. Они идут не по тому пути, по которому можно себе это позволить. Сейчас даже обустраивать таким образом территорию — затея идиотская. Ушиджима устало трёт двумя пальцами переносицу — напряжение, как физическое, так и эмоциональное, сказывается. Сегодня, застрелив Каваниши, трудно сказать, что что-то изменилось. Ушиджима не чувствует пустоту, как должен, ведь потерял довольно ценную единицу. А вот Кьётани придётся смириться с их правилами, если не хочет закончить с пулей в голове. Тендо тяжело вздыхает, опираясь локтями на спинку стула: — Если так и дальше пойдёт, то парень не выдержит даже с лечением Шимизу. Он крепкий, но даже из его трупа может выйти нам выгода, чтобы добыть припасы. — Говоришь, его людей видел в Токийской академии?..***
Куроо резко соскакивает на полу; тяжело дышит и смотрит в одну точку, пытаясь прийти в себя. Он осматривается — в кабинете никого нет, только его со Львом вещи. Сердце в груди быстро бьётся, по спине проходит холод — Куроо ёжится на месте, а затем не спеша поднимается на ноги, ещё раз осматриваясь. Он зевает, рукой убирая длинную чёлку назад, и цыкает. Вечер только наступает, а значит, скоро их смена, только почему Льва нет тут спящего — непонятно. — Куроо. — Дверь резко открывается, и в дверном проёме показывается голова Яку. — Ты не спишь? — Где козёл? — тут же задаёт вопрос Тетсуро, в упор глядя на друга. Яку хмурится, пытаясь понять, о чём капитан. Он щурит глаза: — Лев в кабинете Такеторы и Инуоки, спит. — Мориске прокашливается, одаривая Тетсуро взглядом, который сам Куроо растрактовать не может. — Тебя будить не захотел. — Он снова придирчиво осматривает Куроо с ног до головы и обратно. — Знаешь, я подумал, зайду позже. Осознание, розовые козлы, на которых они разъезжали по радужному Токио, неся мир и добро остатку населения — очередной идиотский сон, приходит не сразу. Как и то, что Яку назвал козлом Льва. Но вот Хайба с розовыми волосами, бородкой такого же оттенка и рогами представляется почему-то очень даже отчётливо. Куроо хмыкает, облизываясь: после таких снов и свихнуться не долго. Сердце уже ровно бьётся, в мозгах ещё остаются какие-то особо яркие (не менее идиотские) фрагменты сна и периодически заставляют задуматься. Тетсуро, глубоко вздохнув, трёт пальцами виски, затем разминая затёкшие суставы. Они приятно хрустят в абсолютной тишине. Она оглушает и одновременно вновь старается погрузить в такой необходимый сон. Куроо смотрит в окно — ещё не стемнело и тень не сильно накрыла землю, значит, спал он где-то минут сорок. Нащупав бутылку воды сзади на столе, Куроо ловко отворачивает крышечку, кладя обратно; он выливает остатки тёплой жидкости себе на руки, а затем трёт лицо. Бодрость не приходит, но глаза уже слипаются не так сильно. Льва будить сейчас не стоит, пусть выспится, как следует, думает Тетсуро перед тем, как схватить свой автомат и выйти из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. В коридоре прохладно — Куроо с удовольствием потягивается, и после внимательно осматривается. Здесь, на удивление, пусто и тихо. Он, бегая взглядом от трещины до трещины, делает несколько шагов вперёд, решаясь хотя бы найти Хайбу. В соседнем кабинете, как и сказал Яку, спит Лев — он развалился под открытыми настежь окнами, чуть приоткрыв рот. Будь у него сейчас телефон, Куроо не раздумывая сделал бы фотографию. Вместо этого он садится на корточки рядом, несколько секунд смотря на умиротворённое лицо Льва, а затем, нырнув рукой в свой карман, достаёт заколку, данную недавно Хайбой. Тетсуро крутит пару раз её в руках — воспоминания ударной волной накатывают вновь — и убирает волосы Льва с лица. — Ты можешь гордиться своим братом, — шепчет Куроо, словно Алиса сейчас где-то рядом и может услышать — в голове тут же всплывает её улыбка. Даже это у этих двоих похоже. — Выспись. — Он поднимается на ноги, тихо выходя из кабинета, едва прикрыв за собой дверь — чтобы только не щёлкнуть и не разбудить. Остальные, скорее всего, тоже спят, что так тихо. Обычно от Такеторы шуму больше, чем от Инуоки и Хайбы вместе взятых. Куроо одолевает непривычное, забытое спокойствие. Его скула всё ещё ноет от удара Даичи, но это пройдёт. Куроо заходит к себе в кабинет, тут же направляясь к сумкам. Где-то тут должен быть найденный Кенмой блокнот, в котором Куроо пытался вести дневник выжившего... Он роется, пока не находит знакомую белую обложку и прицепленный к ней карандаш. Глазами Тетсуро пробегается по старой записи, чувствуя, что рассказчик из него так себе. Держать карандаш в руке уже становится непривычно, а писать — тем более, иероглифы выходят немного кривоватыми. Минерал скользит по чуть шершавой поверхности листа, марая его своим серым следом. «Потеряли Кенму» — первая строка, на которой Тетсуро замирает. Он сжимает зубы до боли и кое-как заставляет себя сдвинуться на строчку ниже, прислоняя грифель к листу. «Пришли в какой-то странный дом и были встречены не менее странными чуваками. Били морды,