***
Работая знаменитостью, ДжиВон научился одному — улыбаться людям и выглядеть счастливым, насколько плохо бы тебе не было. Это умение не раз спасало его в повседневной жизни, а теперь стало настоящим подарком, когда он, обессиленный и измученный болезнью, начал работать на Ким ДжинУ. ДжиВон никогда не был особенно тщеславен, но, по его скромному мнению, он выполнял свои обязанности идеально: разнося блюда во время трапезы, ДжиВон улыбался своей особенной раздолбайской улыбкой, шутил с клиентами и был сама учтивость и обходительность. Он запомнил имена всех постояльцев, мог с каждым из них перекинуться парой слов, а также регулярно справлялся о здоровье кошки госпожи О СоДжун, улыбчивой полной женщины с химической завивкой на голове. Все клиенты были просто в восторге от него, но угадайте, кто был недоволен? — Ты опять перепутал заказы, — мрачно проговорил ХанБин, перехватывая жизнерадостногоДжиВона у барной стойки, — столик номер четыре заказывал джанджамён, а не свиные рёбрышки. — Неправда, господин и госпожа Ким заказывали джанджамён! — в сердцах возмутился ДжиВон, не понимая, что он опять сделал не так. — Они сидят за столиком номер пять, болван, — ХанБин легонько стукнул ДжиВона подносом по голове, — выучи уже нумерацию. Да, у ДжиВона были проблемы с числами, ну и что? Никто пока не жаловался на то, что он принёс им не то, что они заказывали, значит, хорошее отношение важнее качественного обслуживания. — Они жалуются мне, — легко парирует ХанБин в ответ на очередные возмущения, — будь добр, избавь меня от этой неловкости. Сам ХанБин работал так, будто всю жизнь был официантом в портовой забегаловке: всем всегда смущённо улыбался, как когда-то улыбался ДжиВону при первой встрече; помнил номера столиков наизусть, никогда не путал заказы, а когда где-то что-то проливалось или просыпалось, он тут же материализовывался там, чтобы убрать оплошность. ХанБин был словно робот, запрограммированный на то, чтобы быть идеальным официантом: свою работу он делал, что называется, perfect, но как-то без души. — Он хамит клиентам? — спросил ДжинУ, оттирая пятно от пролитого ДжиВоном коктейля с барной стойки. — Нет, — задумчиво ответил ДжиВон. — Он путает заказы? — Нет. — Он хоть раз что-нибудь пролил? — Да вроде нет... Но я точно не знаю... — Он идеален, вопрос закрыт. — ДжинУ отдал стакан с коктейлем ДжиВону, и кивнул головой в сторону зала: — Седьмой столик. ДжиВон смущённо улыбнулся, рассеянно пытаясь вспомнить, какой из двадцати столиков обозначен как седьмой. ХанБин всегда всем был недоволен: ему не нравилось, как ДжиВон вытирал столы, как забывал задвигать стулья. И его бомбило каждый раз, когда ДжиВон зависал на десять минут у столика красавиц-студенток, у которых денег не хватило на более приличный отдых. ДжиВону казалось, что ХанБин к нему придирается, потому что он даже с ДонХёком не обращался так жестоко, как с ним. — Ну, я всё-таки с детства здесь работаю и не допускаю таких нелепых ошибок, как ты, — пожал плечами ДонХёк как-то во время перерыва.ДжиВону было трудно понимать его, так как его диковинный акцент с каждым днём проявлялся всё больше и больше. — Поэтому, в каком-то смысле, то, что именно ХанБин ругает тебя, — большая удача для нас. Мы не любим указывать людям на их ошибки и предпочитаем, чтобы это делал кто-нибудь другой. За день ДжиВон ужасно уставал от людей и их общества, но даже во время коротких перерывов ему не удавалось отдохнуть. Каждый раз, когда он заваливался к себе на кровать с явным намерением пострадать, в комнату приходил разъярённый ХанБин и сразу начинал ворчать о «сраче, который ты тут развёл». У ДжиВона от чужих возмущений уже болела голова, он искренне не понимал, почему ХанБин не мог оставить его в покое. Да, у него был бардак, но это был бардак на егокровати, на его тумбочке и на его полке; какое ХанБину вообще дело до того, что творится на ДжиВоновой половине комнаты? — Меня раздражает один вид твоих разбросанных по полу носков, — сказал как-то ХанБин, поправляя невидимые складки на своей идеально заправленной кровати. — Так не смотри! — простонал в подушку ДжиВон, которому всё это ворчание уже порядком надоело. — Я бы рад, но я не могу: они сразу бросаются мне в глаза, как только я вхожу в комнату. И это не считая твоей незаправленной кровати, изгаженной тумбочки и полотенца на двери нашего — внимание — общего шкафа. — Хорошо, я уберусь, — всегда сдавался ДжиВон и никогда не убирался. Это приводило ХанБина в ещё большую ярость и разжигало новый скандал, который с каждым разом становился всё сильнее. — Мне неприятно это говорить, — тяжело вздохнул ДжинУ, однажды задержав их двоих после завтрака, — но на вас соседи жалуются. Постарайтесь быть потише. Не то чтобы ХанБин и ДжиВон совсем не могли сосуществовать в мире. Магия ночи творила с ними какие-то чудеса, и они заводили разговоры на душевные темы, обсуждали последние дорамы и общих знакомых (с особенным рвением они обсуждали МинО и ТэХёна) и в целом проводили время в приятном обществе друг друга. ХанБин переставал быть раздражительным, ДжиВон переставал ощущать бесконечную усталость, и в итоге они оба расслаблялись, и их тихий смех рикошетил от стен их маленькой комнатки. Но до такого позднего времени они обычно не доживали. Зачастую всё заканчивалось тем, что ДжиВон и ХанБин, вдоволь наскандалившись, ложились спать, каждый отвернувшись к своей стенке и гневно сопя в подушку. Они отчаянно не понимали друг друга: ДжиВон думал, что ХанБин хочет потрепать его нервы, тогда как ХанБин просто привык к порядку; а ХанБин думал, что ДжиВон не убирается ему назло, тогда как ДжиВон был просто лентяем, для которого такой беспорядок был таким же естественным, как для самого ХанБина — порядок. Это не было столкновением упрямства — это было столкновением двух разных стилей жизни, которым пришлось уживаться вместе на одной территории. Но никто из них не вдумывался в эту ситуацию так глубоко, предпочитая называть это просто и лаконично: «война». Эта самая бессмысленная «война» достигла своего пика, когда войска одной из сторон таки пробрались на вражескую территорию. Однажды, когда ДжиВон, усталый и потный, возвращался после того, как порубил дрова для сауны, он с удивлением обнаружил идеальную чистоту на своей половине комнаты. А потом с вящим неудовольствием понял, что в этой «чистоте» не может ничего найти. И грянул гром, как говорится. ДжиВон никогда не был большим собственником, никогда не относился к своим вещам с осторожностью и трепетом и даже смеялся над теми, кто не может разделить свою кружку с кем-то другим. Для него было абсолютно нормальным то, что СынХун постоянно без спросу брал его термос, а у МинО был дубликат ключей от его квартиры: меньше всего он переживал за сохранность своих вещей (кроме консоли и его коллекции роботов биониклз, конечно). Но эта ситуация вывела его из себя. Не потому что он не любил, когда трогали его вещи, а потому что ХанБин настолько закапал его мозги своим нытьём, что у него там произошло короткое замыкание и сложные механизмы не только перестали работать, но и загорелись. Интересно, как же ДжиВон собирался потушить этот пожар? ХанБин и ДжиВон всю жизнь пытались избежать любых конфликтов, но друг с другом собачились только в путь. Когда ДжиВон, разъярённый, настиг ХанБина на заднем дворе, натягивающего постиранное бельё на верёвки для сушки, весь крошечный посёлок слышал, как они выясняли отношения. Люди, лежащие на шезлонгах, с интересом вытягивали шеи, пытаясь понять, что происходит на том конце коротко выстриженного газона, а случайные прохожие замедляли ход, желая насладиться этой рябью на гладком полотне воды чуть дольше. Взаимные претензии сыпались градом, пальцы указывали на чужую грудь, и руки взмахивались в унисон рычащим голосам. Всё это представление закончилось тем, что пришёл злой ДжинУ, у которого уже сил не было терпеть их бесконечные разборки, и разогнал их, как сцепившихся кобелей, в разные стороны. После этого их война перешла из статуса «открытых военных действий» в статус «холодной». ДжиВону всегда нравилась точность и аккуратность ХанБина. Он с наслаждением смотрел на опрятный внешний вид старшего, и его поразило то, насколько убранной была его комната. ДжиВон никогда не думал, что эти качества, которые так привлекали его в ХанБине, станут камнем преткновения. Когда их поселили вместе, ДжиВон беспокоился только о том, что может не суметь сдержать своё либидо: он как-то совсем забыл о сложном характере новоиспечённого соседа. — А ты думал, в сказку попал? — язвительно комментировал происходящее голос ДжинХвана из трубки. — Но ты же жил с ним вместе, — пробубнил ДжиВон, стуча зубами и переминаясь с одной ноги на другую: на их маленький посёлок опустился вечер, а вместе с ним и прохлада. — Почему не предупредил меня? — ДжиВон, не будь ребёнком, откуда мне было знать, что именно это станет яблоком раздора? — усталый вздох, — Я так привык к ХанБину, что перестал обращать внимание на его недостатки. Тем более, я один из тех немногих людей, чья любовь к порядку бесит даже ХанБина. Поэтому тут я тебе не помощник. В ответ на это ДжиВон разлился новой волной возмущений о том, что «ну и что, что я не убирался, он не имел права трогать мои вещи». Судя по протяжному молчанию ДжинХвана, он сегодня очень устал, и слушать чужие жалобы ему совсем не хотелось. — ДжиВон-а, давай посмотрим правде в глаза: вы оба виноваты. И я ещё могу понять ХанБина — он упрям, как чёрт. Но ты-то почему не убрался? С тебя не убыло бы. В ответ ДжиВон начал распинаться о гордости, принципах, мужском достоинстве — в общем, о вещах, не имеющих никакого отношения к ситуации. Через несколько дней, когда одна из комнат освободится, и ХанБин лихо переедет туда, ДжиВон и сам задумается: «А почему, чёрт возьми, он тогда не убрался-то?» В пустой комнате даже разбрасывать вещи не хотелось: всё равно ХанБин не будет ворчать о том, что нужно их убрать.***
Ким ДжинУ выполнял колоссальную работу каждый день: до приезда помощников на нём была вся бухгалтерия, бумажки, заказы, уборка комнат и огромное количество других разнообразных мелких дел. Вечерами, когда ДжиВон ловил себя на мысли, что он смертельно устал, он понимал, насколько мощный вечный двигатель спрятан в теле ДжинУ, раз он мог выполнять втрое больший объём работы каждый день. Но если бы Ким-старший справлялся со всеми делами в одиночку, он был бы сверхчеловеком, высшей формой разума, потому что это было попросту нереально. Поэтому ни ДжиВон, ни ХанБин не удивились, когда на следующий день после приезда, их, сонных и недоумевающих, представили помощникам ДжинУ. Их было всего двое: Сон ЮнХён, сонбэДонХёка из старшей школы, и Ку ДжунЭ, бывший одноклассник Ким ДжинУ, с которым они вместе прошли сквозь огонь, воду, медные трубы и полное разочарование в жизни. Сон ЮнХён помогал ДжинУ ещё во время обучения в одной школес ДонХёком. После выпуска, вместо того, чтобы искать университет, он пошёл в армию и только этой весной смог вновь присоединиться к персоналу гостиницы. Иногда ДжиВону казалось, что ЮнХён умеет всё: он мастерски колол дрова, вспахивал огород, а однажды на глазах младшего даже поменял проводку в одном из номеров. Это так впечатлило ДжиВона, у которого руки явно растут не оттуда, откуда следовало, что он невольно проникся уважением к этому тихому пареньку. ЮнХён появлялся в отеле всего три раза в неделю, но в эти три дня ДжиВон просто отдыхал душой и телом. Сон ЮнХён был единственным человеком, который не ругал ДжиВона за его промахи, а, наоборот, пытался указать ему на его ошибки, научить его делать правильно, и чем больше ДжиВонкосячил, тем большей любовью к нему проникался старший. Он был настолько убийственно спокоен, что, казалось, перед тем как прийти на работу, он принимал на душу несколько стопок валерьянки. Потому что как иначе объяснить то, что даже Иисус не был так терпим к миру, как ЮнХён к происходящему вокруг? Ку ДжунЭ, местный повар, к сожалению, не был таким же терпеливым, как его коллега. Когда однажды ДжиВон во время мытья посуды нечаянно разбил одну тарелку, ДжунЭ выгнал его оттуда с диким ором и трёхэтажным матом, после чего младшему путь в столовую закрыт. Ку ДжунЭ много ворчал, много кричал, а ещё дымил как паровоз, и всё это в сочетании с вечной ненавистью ко всему живому, отпечатавшейся на его лице, отпугивало от него даже ХанБина, который в своём неудовлетворении окружающим миром недалеко ушёл. Повар никогда не называл их по имени, придумав для них для всех позывные: ДонХёка он, по старой памяти, называл Мелким, ЮнХёна — Конфеткой, ДжиВона— Рукожопом, а ХанБина— Принцессой, из-за чего последний постоянно бесился (угадайте, на ком он срывал свою злость?). И только ДжинУ он называл ехидно-уважительным «Босс» и неизменно получал улыбку в ответ на это обращение. Разница между этими двумя была просто колоссальной: каждый раз, когда во время перерыва ДжунЭ выходил покурить и ДжинУ шёл с ним за компанию, ДжиВон удивлялся тому, насколько разными они были и насколько удивительно хорошо подходили друг другу. ДжиВон почти не видел их наедине, но будучи в обществе, они держали дистанцию, общаясь друг с другом, но при этом были гораздо ближе людей, пересекающих все личные границы между собой. — Если бы внутренние ангелы и демоны действительно существовали, они бы выглядели именно так, — мрачно заметил ХанБин, указывая в сторону барной стойки, где их босс и повар толкали друг друга в плечо и смеялись над какой-то шуткой. ДжиВон мысленно согласился с Кимом, внутренне веселясь с того, как много старший негодует по поводу ДжунЭ. Ехать сюда стоило только ради того, чтобы увидеть ХанБина униженным и оскорблённым. У ЮнХёна и ДжунЭ было своё место в сетке обязанностей, висящей на стене в кабинете Ким ДжинУ. Задача же ДжиВона, ХанБина и ДонХёка состояла в том, чтобы выполнять всё, что им скажут. Это было ужасно. Они разносили еду на завтраке-обеде-ужине, они вытирали столы, они убирали помещения, они раз в неделю собирали грязное бельё и стирали его, они следили за состоянием огорода, топили сауну, устраняли все неполадки в номерах и иногда даже играли с детьми постояльцев. Одним словом, они были бесплатной рабочей силой, которую можно было эксплуатировать где угодно и как угодно. — У брата не так много денег, чтобы тратить их на персонал, — однажды сказал ДонХёк, и ДжиВон без проблем понял каждое слово из его речи, потому что его слух уже привык к диковинному диалекту, — поэтому я работаю здесь каждое лето. Спасибо вам, что помогаете нам. ДжиВон и ХанБин улыбались и кивали, но каждый из них проклинал тот момент, когда они согласились на эту каторгу. ДжинУ, правда, совсем монстром всё же не был и поэтому не заставлял своих работников пахать с утра до ночи. Пик занятости ДжиВона и ХанБина обычно приходился на утро и вечер, а после обеда и вплоть до самого ужина они были свободны, исключая редкие случаи. Во время этого «окна в расписании» они либо спали, либо ездили в город, но чаще всего всё-таки ходили на море. Пляж национального заповедника полуострова Пёнсан имел такой мелкий песок, что был одним из самых знаменитых пляжей на западном побережье, и ДжиВон с ХанБином, как прилежные туристы, просто не могли обойти эту достопримечательность стороной. ДонХёк, выросший в этих краях, прекрасно знал места, о существовании которых приезжие не догадывались, поэтому ребята обыкновенно отдыхали одни. После трудного утра под тяжестью тридцатиградусной жары свежесть моря с одной стороны и прохлада соснового леса — с другой — делали это место идеальным для ДжиВона. Обыкновенно они добирались до секретных местечек окольными путями, что могло занимать несколько километров, из-за чего они приходили к месту назначения уставшие и взмыленные от пота. Но они не жалели: красота и уединённость стоили того, чтобы ради них идти на такие жертвы. ДжиВон бултыхался в водичке, как ребёнок: за столько лет жизни в Сеуле он успел здорово соскучиться по морю, поэтому не упускал ни единой возможности поплескаться как можно дольше. ДонХёк и ДжиВон брызгались друг на друга, проверяли, кто дольше продержится без дыхания под водой, кидали друг другу мячик и играли в догонялки по пустынному пляжу: в общем, отдыхаликак могли. Капли пота и морской воды скатывались по их телам, блестели на мышцах, пока они прыгали по песку, перекидывая друг другу мяч в нелепом подражании волейболу, и только ХанБин, абсолютно сухой и одетый, сидел под ближайшим деревом и читал книгу. Нелюбовь ХанБина к наготе и купанию была просто феноменальной: в море его было не затащить.Большее, на что можно было рассчитывать, это то, что он походит по кромке воды, чтобы помочить ноги и возомнить себя героем любовного романа. Всё. ХанБин никогда не снимал своей белой футболки, шорт и нелепой панамки, и при этом мазался кремом от загара так, что он не то что не загорит, он ещё и побледнеет на солнце. Для ДжиВона, который не мазался принципиально, сгорел в первый же день, а потом страдал от жалящих ожогов по всему телу, такая боязнь естественного была абсолютной дикостью, и он бы непременно затащил бы ХанБина в воду, если бы ни их «война». — ХанБин-хён, а почему ты не купаешься? — однажды спросил ДонХёк, заметив, как старший читает книгу в теньке. — Потому что не хочу, — тихо буркнул ХанБин, и ДонХёк, пожав плечами, вернулся к импровизированному волейболу. «Война» между ХанБином и ДжиВоном почти не чувствовалась, хотя бы потому, что они редко когда оставались наедине. Почти всё время с ними был ДонХёк, который умело перетягивал всё внимание на себя, чему ДжиВон был нескончаемо рад. Этот ДонХёк был забавным парнишкой, с которым можно было весело пошутить и пообсуждать комиксы Marvel, вместо того чтобы неосторожным словом снова вывести ХанБина на конфликт. После того, как ХанБин переехал, скандалы между ним и ДжиВоном прекратились: вместо того, чтобы делать много шума из ничего, они предпочитали просто игнорировать друг друга и лишь изредка перекидываться сухими фразами из необходимости. ДжинХван называл их «детьми», а их войну — «разборками детсадовцев», на что оба участника конфликта возмущались в трубку и начинали доказывать, что между ними всё серьёзно (вражда, в смысле), и что один нанёс другому смертельную обиду, которая смоется только кровью. — У вас что там, Средневековье? — смеялся СынХун в трубку, после того как ДжиВон рассказал ему о том, что у них здесь происходит. — Какие-то «смертельные обиды», «смоется только кровью»... Вы ещё кровную месть придумайте! Все вокруг возмущались по поводу абсурдности ситуации и просили перестать ДжиВона и ХанБина вести себя как дети, но они не собирались внимать чужим советам. ДжиВон не знал, что думает по этому поводу ХанБин, но сам он был готов идти в этой войне до конца — наверное, потому что в глубине души был больше всех убеждён в том, что это всё не по-настоящему.***
И всё-таки ДжиВон ужасно уставал на работе. Его выматывала не столько физическая нагрузка, сколько общение с людьми и чужие упрёки по поводу его раздолбайства, и всё это в совокупности прожигало самую его сердцевину обидой и усталостью. ДжиВон бы мог отключаться от мира, запираясь в полутьме теперь только своей комнаты, но ему становилось душно, жарко, и он физически чувствовал себя сосудом, по внешним стенкам которого кривыми дорожками стекают перелившиеся за край эмоции. И он понимал, что если он не опустошится, не выльет их куда-то — он просто лопнет, и больше никогда не соберёт себя по частям. Первое время он успешно справлялся с этим, выливая эти эмоции на ХанБина холодным душем, но ХанБину быть мокрым было совсем не по душе, поэтому он оставил ДжиВона, повесив на себя табличку «Не беспокоить». После этого ДжиВон стал искать другие пути для того, чтобы выпускать энергию, и в бесконечных поисках начал заниматься тем, чем не занимался уже давно. А именно — спортом. На заднем дворе постоялого дома стояли турники, которые ДжинУ когда-то установил в надежде на то, что это смотивирует его заняться своим телом. Мотивации так и не появилось, зато турники остались. Под палящей тридцатиградусной жарой ДжиВон в одних шортах покорял эти турники, подтягиваясь на них и крутясь в замысловатых позах, чем вызывал абсолютный восторг у женской половины гостей. ДжиВон вспомнил абсолютно всё, чем занимался в тренажёрном зале, и попробовал по максимуму выполнить свою прежнюю программу: он качал пресс, ноги, стоял в планке, отжимался, бегал, и венцом всего этого великолепия, конечно же, были его трюки на турниках. ДжинУ абсолютно не был против чужих занятий спортом: на ДжиВона было приятно смотреть, у него было красивое тело, блестящее от пота, а это неизменно привлекало новых клиенток и занимало постояльцев. ДжиВон тренировался каждый день около часа — иногда больше, иногда меньше — и вечерами искренне наслаждался тем, как болят его мышцы от хороших физических нагрузок: они так не болели уже давно, и чувствовать это снова было сущим наслаждением. В какой-то момент к его тренировкам присоединился ДонХёк, заявив, что хочет стать таким же сильным, как его сонбэ (подпитывая этим обращением и так раздутое эго ДжиВона), и Ким, преисполненный гордости за своё новое положение тренера, начал обучать ДонХёка. Уже скоро ДонХёк смог подтянуться десять раз вместо привычного нуля, а ДжиВон заполучить уважение даже вечно всем недовольного ДжунЭ. И только одному человеку всё было не по душе. ДжиВон слышал, что ХанБин за глаза называет его занятия спортом «бессмысленным петушинством», но это лишь распаляло гордость ДжиВона, потому что он знал причину такого резкого антагонизма. ХанБин всё-таки тоже был мужчиной, и где-то в глубине его неспортивной души ему тоже хотелось быть сильным и красивым. И от осознания этого вывод приходил в голову сам собой: ХанБин просто завидовал. ДжиВон видел, как старший, лежа на шезлонге в теньке, иногда всё же отрывал глаза от своей книжки и смотрел на них, и в этом взгляде было столько всего намешено, что ДжиВон не мог не гордиться собой. Этот блестящий взгляд стоил того, чтобы десятки раз пережить депрессию и одиннадцать раз вылечиться от неё. ДжиВон по доброте душевной даже хотел подойти к старшему и предложить ему присоединиться к их занятиям (не просто хотел — его буквально ломало от желания), но он решил, что, если ХанБин захочет, сам подойдёт. Он не мог отказать себе в удовольствии увидеть смущённого и недовольного ХанБина, который будет просить ДжиВона о чём-то. Просто не мог. О, как же безумно он хотел этого!***
ДжиВону нравилось видеть в ХанБинепроигравшего, но ещё больше ему нравилось проигрывать ХанБину по всем фронтам. — Где ХанБин-хён и ДонХёк? — спросил ДжиВон, оглядывая зал, полный галдящего народу. — Самый разгар ужина, а их всё нет и нет. Куда они подевались? — Не знаю, — пожал плечами ЮнХён и, получив поднос с заказами, понёсся разносить их по столикам. ДжиВон тяжело вздохнул: быть вдвоём на раздаче немыслимо тяжело. Нужно постоянно следить, пусты ли тарелки, нужно ли долить шампанского, не зовёт ли кто-нибудь официанта, и просто не перепутать столики. С последним ДжиВон уже научился кое-как справляться: за всё время их пребывания здесь у него уже успело сложиться представление о нумерации столов, но он всё ещё не был уверен в своих силах. Ему нужен был кто-нибудь, кто кивал бы головой, если бы он направлялся к правильному столу, и мотал бы ей, если бы он шёл не туда. А тут ещё и ХанБин с ДонХёком пропали — вообще супер! ЮнХён, конечно, был суперменом, но с таким помощником, как ДжиВон, даже ему было трудно справляться со своей задачей. В шквал всеобщего говора начала нежно вплетаться музыка. Она была такой тихой и неразличимой среди гула голосов, что ДжиВон даже помотал головой, думая, что ему кажется. Но чем больше проходило времени, тем тише становилась речь, и громче, увереннее — мелодия, наигрываемая на фортепиано. ДжиВон даже сначала не понял, где источник звука, но у него не было ни единого сомнения в том, кто именно сидел за пианино. Только когда в композицию уверенно вступила лирическая скрипка, ДжиВон понял, где играют. В дальнем углу деревянного зала, прямо под фотографией рыдающего ДонХёка, стояло фортепиано, и в вязкой полутьме можно было увидеть два силуэта, трудами которых рождалась чудесная мелодия. — Сюрприз, — ДжиВон вздрогнул; ДжинУ весело улыбался ему, ставя на барную стойку две большие тарелки с дымящимся на них мясом. — Правда, хорошо играют? — Да, — неуверенно сказал ДжиВон, не отрывая взгляда от тёмной фигуры, качающейся в такт музыке, — очень хорошо. — Я думаю, теперь они каждый вечер будут играть... — ДжинУ задумался. — Или не каждый... В общем, посмотрим, но это что-то с чем-то, да? Они большие молодцы. Приятно видеть, что ДонХёк-а так вырос. ДжиВон не отвечал. Он молча смотрел куда-то вдаль и, казалось, совсем не слушал. Джину снисходительно улыбнулся. — Отнеси десятому столику, — ДжиВон вздрогнул, когда чужая ладонь коснулась его плеча, — смотри, не перепутай. С тех самых пор ХанБин и ДонХёк каждый вечер аккомпанировали за обедом. Они были идеальным тандемом: играл ли ХанБин на пианино или на гитаре, орудовал ли ДонХёк смычком или играл на флейте, конечный результат их взаимодействия всегда был потрясающей квинтэссенцией чувств и эмоций. Чтобы они ни играли, как бы они ни играли, они всегда приводили аудиторию в восторг и срывали бурные аплодисменты. ДжиВон несколько месяцев не слушал музыку, не хотел её слушать, не мог её слушать, но когда тонкие пальцы ХанБина касались клавиш, весь его мир переворачивался. ДжиВон пытался сопротивляться этому: старался отключиться, не слушать. Но мелодия всегда проникала в самую его душу и захватывала его всего, без остатка, отзываясь приятной болью в каждой клеточке его тела. Всё естество ДжиВона трепетало, когда ХанБин начинал играть, и в итоге, долгое время наблюдая за тёмным силуэтом, ДжиВон полюбил музыку с новой силой. Так, как не любил её уже давно. Но не сказать, что от этого было легче. ДжиВон долгое время пытался понять, чьи же композиции играют ХанБин и ДонХёк: ему казалось, что это какой-то известный классик, но ДжиВон не мог понять, какой. А потом он узнал, что все эти песни сочинил ХанБин.