И гортензии вянут...

Город встречает меня пасмурным утренним небом с едва пробивающимися через плотную дымовую завесу лучами, исходящую от ближайшей фабрики, и хмурой толстой контролершей, которая требует показать свой билет. Судорожно ищу его в кармашке куртки, нахожу весь смятый и протягиваю ей. - А документы? - зыркает она на меня из-под маленьких половинчатых очков, которые смешно смотрятся на ее большой морде. - Какие документы, тетя? - пищу я все тем же неправдоподобно тонким голоском. - Мне 8 лет. - А где твои родители в таком случае? - продолжает допрос бабища, надвигаясь на меня.- Или, может, ты еще и беспризорница-воровка? Знаю я, чем вы тут промышляете, маленькие засранцы! - орет она, не давая мне ответить. - И билет небось у кого сперла, раз он будто жеваный весь. А ну пошли со мной, будем разбираться, кто ты и откуда. И грубо схватив меня за руку, она устремляется к мрачному серому зданию, стоящему неподалеку. Через несколько минут я сижу в душной комнате с решетками на окнах и слушаю, как жирный полицейский в серой форме выясняет у кого-то по телефону не сбегала ли я из местного сиротского приюта. Спустя еще несколько минут меня, кричащую и упирающуюся, затаскивают в машину, уверяя, что там, куда мы направляемся, мне будет очень хорошо. Я не верю и на прощание оставляю на толстых лапах полисмена несколько глубоких царапин. В машине, осознав, что сопротивляться бесполезно, я молча сворачиваюсь клубочком на сидении из кожи молодого дерматина, обняв колени и глотая слезы, смотрю на пролетающие мимо, слившиеся в одно серое пятно дома. Я понятия не имею где я, и что мне теперь делать. Окружающая меня действительность абсолютно не похожа на окрестности Дома, или даже на Наружность, которую иногда по моей просьбе описывает Крыса, будучи в хорошем настроении. Радует меня в сложившейся ситуации только то, что впервые за долгие годы мои ноги не пронзает резкая боль при каждом неосторожном движении, да и хромота вдруг куда-то исчезла. В остальном же, для меня будущее покрыто мраком. Погрузившись в эти невеселые мысли, я, в конце концов, устаю от беззвучных рыданий и засыпаю. Однако, стоит мне закрыть глаза, как в ту же секунду, меня начинают грубо трясти за плечи. Открыв глаза, я осознаю, что машина остановилась у мрачного вытянутого здания из красного кирпича. Медные буквы на потемневшей от времени табличке гласят: "Сиротский приют им. святой Джулии". Название ничего мне не говорит, как и то, чем же свята эта самая Джулия. Однако, глядя на заросший бурьяном и чертополохом двор, по которому бегает стайка оборванных ребятишек в серых пальто, я делаю выводы, что жизнь в этом месте совсем не сахар. Мне не удается рассмотреть их поближе, так как меня буквально вталкивают в пахнущий грязными тряпками, хлоркой и тухлой капустой дом. В вестибюле Дома пахнет примерно так же, за исключением капусты, и я недовольно морщусь. Усевшись на маленький диван из кожзаменителя в темно-синюю клетку, оглядываюсь по сторонам, в ожидании пока меня позовут. В углу вестибюля стоит огромный горшок с чахлой диффенбахией. При взгляде на него, я вспоминаю Стервятника и Третью. "Зачем я только к ним пошла? Увижу ли я его когда-нибудь снова? А всех остальных?" - бродят в голове невеселые мысли. Спустя несколько минут подобных раздумий, я утыкаюсь лицом в мерзко пахнущий резиной подлокотник и тихонько плачу. А потом чьи-то сильные руки хватают меня поперек живота и куда-то волокут. Я кусаюсь, брыкаюсь, рыдаю в голос, но все бесполезно и, в конце концов, я обмякаю в руках ненавистного мне полицейского. - Видите о чем я говорил? Она неуправляема, - гудит его голос над моей головой, когда, закинув меня на плечо, он входит в мрачную комнату, оформленную в бордово-коричневых тонах и судя по всему являющуюся директорским кабинетом, и ставит меня на пол. Директриса, худая женщина с неприятным лицом и длинным носом, похожая на сухую селедку, смотрит на меня маленькими злыми глазами и спокойно произносит, обращаясь к полицейскому: - Ничего, видали похуже, найдем управу, не волнуйтесь. Кивнув мне на маленький деревянный стул, она переключает все внимание на полицейского. Они что-то обсуждают еще с десяток минут, пока я сижу и болтаю ногами. Директриса пытается беспринципно клеить жирного полицая, а я думаю над тысячей и одним способом отсюда выбраться. Когда они, наконец, заканчивают, и полицейский уходит, селедка подходит ко мне ближе и нависает надо мной. - Итак, что тут у нас, посмотрим поближе, - она берет меня за подбородок. - Непохожа ты на здешних оборванцев, - прищуривается женщина. - Ну ничего, скоро станешь такой же, как они. Я с содроганием вспоминаю о худых грязных детишках во дворе, и от ужаса вскрикиваю. - Никаких криков в моем кабинете! - орет она, ударяя ладонью по полированной столешнице. Я против воли вздрагиваю и опускаю глаза. - Вот так хорошо, тихих и послушных я люблю, - удовлетворенно произносит она, обнажая в улыбке острые мелкие зубы. - Как тебя зовут? - Малышка Джо, - ляпаю я первое пришедшее в голову, понимая, что кличку Лемур лучше здесь не озвучивать. - Не Джо, будешь Джоанной, - поправляет меня директриса, заполняя метрику. - Среди детей можешь зваться как пожелаешь, а с учителями изволь представляться полным именем, никто не будет писать эту вашу ересь в документы. - Хорошо, директор... - Стикс, зови меня директор Стикс, и убирайся уже с глаз моих долой. Вот тебе номерок, не вздумай его потерять, по нему тебе выдадут одежду вместо этого безразмерного тряпья, что на тебе, - брезгливо произносит она, указывая на платье Химеры, которое теперь волочится за мной по полу, - и постельные принадлежности. За тобой будет закреплена тумбочка с этим номером. Я опускаю глаза и вижу на своей ладони латунный ключ с биркой, на которой косо намалевано красной краской число 13. Кто бы сомневался. Поблагодарив ее, выскальзываю за дверь бреду по темному коридору, не имея никакого понятия, где находится искомый кабинет. Спустя несколько минут, когда я уже отчаиваюсь, навстречу мне идет молодая девушка в серой униформе уборщицы. - Девочка, ты что тут делаешь? Это административное крыло, детям нельзя тут находиться. - Простите, я новенькая, вы не знаете где мне взять одежду и постельное белье? - лепечу я, буравя взглядом пол. - А, новенькая, тогда понятно, идем со мной, - смягчается девушка и, взяв меня за руку, ведет по переплетению узких коридоров. Спустя несколько минут, мы оказываемся перед белой дверью с табличкой "кастелянша". Втолкнув меня внутрь, девушка машет мне рукой и уходит. Я оказываюсь в полутемном помещении с длинными полками вдоль стен, на которых лежат темно-серые и бежевые тряпки. Полная женщина с сальными черными волосами и неприятным одутловатым лицом стоит возле обтянутой тканью конструкции из железных прутьев, очевидно, выполняющей роль гладильной доски и допотопным утюгом гладит платье отвратительного желто-коричневого цвета. Догладив его, она с грохотом ставит утюг на подставку и, обернувшись, замечает меня. - Да сколько же раз вам, неслухам, повторять, чтобы вы не шастали, где ни попадя! - восклицает она, всплескивая толстыми руками. От звуков её густого баса, мне хочется провалиться сквозь землю. - Простите меня, пожалуйста, меня послала директор, - лепечу я. - Да что ты говоришь! Старуха Стикс уж давно здесь ничего не касается, это всем известно. Заставить её кого-то куда-то послать может лишь одно: прибытие очередного бедолаги воспитанника, а последний уж полгода, как у нас обретается. Я опускаю глаза и смаргиваю готовые скатиться по щекам горячие слезы. Заметив это, женщина опускается на корточки и смотрит на меня. - Вытри сопли, я не кусаюсь и терпеть не могу хнычущих детей. Новенькая, говоришь? Я-то думала уж последнего взяли, закроют нашу богадельню, наконец, ан-нет, нужна, видимо, кому-то. Ладно, сейчас подберем тебе что-нибудь на младших пошитое. Тяжко вздохнув, она взгромождается на табуретку и достает с дальней полки покрытый пылью перевязанный бечевкой сверток. Сдув с него вековой слой пыли, она развязывает его и извлекает из него узкое коричневое платье из колючей шерсти, черные шерстяные чулки и желтоватый от старости передник. Натянув на себя пахнущие хозяйственным мылом вещи и надев ужасающе облезлые черные сандалии, я плетусь было к выходу, но на пороге меня останавливает ее окрик. - Эй, подожди, постель же забыла. Вручив мне бледно-серое накрахмаленное и ветхое от частых стирок белье и зеленую ночную рубашку, женщина вдруг наклоняется ко мне и шепчет: - Девчонка, ты я вижу хорошая, но капризная. Прекращай по каждому поводу сопли лить, здесь с тобой цацкаться никто не будет. Увидят слезы - заклюют так, что света белого невзвидишь, а заступаться за тебя здесь некому. Хочешь здесь выжить - отращивай когти, зубы и броню. Если бить будут, лучше беги и прячься. Говоришь в тринадцатую определила? Там самые сорвиголовы живут, так что запомни мои слова. Услышав это, я испытываю желание лечь и умереть на месте, но слова женщины отрезвляют меня. Выйдя из кабинета, я продолжаю идти по пустынному коридору, пока не оказываюсь в рекреации жилого крыла. Шагая по грязному полу, покрытому выщербленным черно-белым кафелем, высматриваю среди тянущихся по правой стороне коридора выкрашенных белой краской дверей ту, что под номером 13. Обнаружив ее в самом конце коридора, толкаю дверь и, задержав дыхание, делаю шаг вперед. К моему облегчению, спальня оказывается пустой, за исключением сидящей в кровати худой девочки с короткими каштановыми волосами и в круглых очках, с которых она то и дело раздраженно сдувает отросшую челку, мешающую ей читать. Услышав мои шаги, она поднимает голову от толстенной книги, чудом удерживающейся на ее поставленных домиком ногах и устремляет на меня испуганный взгляд огромных зеленых глаз. Я ободряюще улыбаюсь, показывая, что не причиню ей вреда. Убедившись в этом, она улыбается в ответ и кивает на соседнюю кровать. - Пустая, у окна никто не ложится, ночи холодные, - поясняет она тихим голосом. Благодарно улыбнувшись, киваю и скидываю свои скудные пожитки на кровать. - Лучше сразу все застели и убери, а то порвут или украдут, а новое кастелянша нипочем не выдаст раньше чем через год, у нее все на учете. - Спасибо, - отвечаю я, принимаясь застилать постель. - Не за что, ты непохожа на остальных обитателей этой комнаты. - Как тебя зовут? - понимающе киваю я, не спрашивая очевидного. - Лианна и ты угадала, я - колясница, - улыбается новая знакомая, кивая на старенькую коляску возле кровати. - А я Малышка Джо, - говорю я в ответ выдуманное имя, и спустя пять минут, мы уже весело болтаем. Однако, вскоре нашу идиллию нарушает влетевшая в комнату ватага мальчишек и девчонок, принимающаяся с воинственными воплями носиться кругами. Завидев их, Лианна в ужасе вжимается спиной в подушку. Я недоуменно смотрю на нее, не замечая пока агрессии в свой адрес. Но тут самый младший мальчик истошно вопя: "Смотрите, новенькая! С нашим изгоем подружилась, бей их!", подбегает к кровати и со всей силы дергает меня за волосы. Его выпад действует на остальных, как красная тряпка на быка. Мгновение спустя, мы с Лианной оказываемся в гуще сцепившихся, катающихся между кроватями детей. Пробив себе дорогу в этой свалке локтями и коленями, выбираюсь на свободное пространство. На руках и ногах наливаются синяки, по лицу течет что-то теплое и липкое. Первое мое побуждение - бежать отсюда как можно дальше, но помня о Лианне, я остаюсь. К счастью, в мешанине рук, ног, голов и тел, скоро появляется ее лицо и я вижу, что она ползет ко мне, стремясь вырваться из кучи-малы. Наконец, мне удается вытянуть ее за руки и, ползком выбравшись в коридор, она показывает мне укромный закуток на площадке лестницы. И вот мы сидим там, вытирая льющуюся из носов кровь и пытаясь отдышаться. - У вас всех новичков так приветствуют? - спрашиваю я, все еще в шоке от произошедшего. Я, безусловно, слышала о том, что в Доме новичкам иногда принято устраивать "темную", но на девушек и колясников это дикое правило не распространялось. Она грустно улыбается и качает головой. - Что, не только новичков? - потрясенно спрашиваю я, не в силах поверить в нечто подобное. - Меня бьют со дня поступления, я привыкла, - горько вздыхает она. - Обычно успевала уехать, но на днях они это поняли и сломали мою коляску. Ничего, мама скоро за мной вернется, осталось немного потерпеть. От этих ее слов у меня начинает щемить сердце, я протягиваю руку и крепко обнимаю ее, давая себе обещание, что убежим мы завтра же ночью вместе. От этих мыслей меня отвлекает лязг дверей лифта и запах еды. - Ужин! Пошли скорей, пока они не пришли! - восклицает моя новая подружка и резво ползет в рекреацию. Я иду за ней следом и вижу, что на обшарпанных столах стоят миски с каким-то желто-зеленым варевом. - О, нам повезло, сегодня гороховое пюре, - замечает Лианна. Я, недоверчиво хмыкнув в ответ на реплику о везении, поднимаю ее на руки, помогая усесться на стул, и поражаюсь тому, насколько она худая и хрупкая. Она благодарно смотрит на меня и принимается есть с космической скоростью. Опустившись на стул рядом с ней, я придирчиво рассматриваю содержимое своей тарелки и все-таки осторожно помещаю одну ложку в рот и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не выплюнуть все на тарелку - в Доме нас кормили, конечно, не устрицами, но пюре из гнилого зеленого горошка, это уже перебор. Сдерживая рвотные позывы, проглатываю еще несколько ложек и, отшвырнув тарелку, большими глотками пью приторный чай. В этот миг до меня доносится чей-то смех за соседним столом, шлепок, и я чувствую как по лицу течет что-то вязкое и горячее. Переведя взгляд на платье, я вижу расцветившие его пятна пюре с вкраплениями моркови. Из горла против моей воли вырывается сдавленный всхлип, я вскакиваю со стула, опрокинув тарелку, и несусь к выходу из столовой. Лианна ужом сползает с высокого стула и ползком устремляется следом. Забежав в находящийся неподалеку туалет, я, оседая по стене прямо на загаженный пол, давлюсь истерическим плачем, радуясь, что сейчас в туалете никого нет. Лианна подползает ко мне, не обращая внимания на мокрые грязные колени, и обнимает меня. Я сижу, уткнувшись лицом в ее плечо, до тех пор, пока судорожные рыдания не перерастают в беззвучный плач. Что происходит? Что это за ужасное место? Все-таки в Доме, несмотря на его дикие и порой нечеловеческие законы, было гораздо лучше. В основном все друг другу помогали. Войдя в темную спальню, я с облегчением перевожу дух, думая, что мои мучители уже спят. Но в этот миг раздается вскрик Лианны и ужасающий грохот, в ту же секунду вспыхивает свет и со всех сторон раздается злорадный хохот. Проморгавшись, я вижу, что подруга с белым как мел лицом и неестественно вывернутой ногой сидит на полу, уставившись в пространство полными слез глазами. Вокруг нее с диким гоготом скачут обитатели комнаты. Самый младший, мальчишка лет шести вдруг с воплем подскакивает к ней, и сдернув с ее носа очки, безжалостно ломает их надвое. При виде этого, мои глаза будто заволакивает красной пеленой. Схватив подругу за руку, вытаскиваю ее в коридор и шепчу "потерпи немного", после чего возвращаюсь в комнату. Мальчишки, увлеченные разговором, меня не замечают. Подойдя к тумбочке, достаю из нее ночную рубашку, уже валяющуюся в ящике облезлую зубную щетку и старое, покрытое несостирываемыми пятнами вытертое махровое полотенце, и направляюсь к выходу из спальни. Но в этот миг, самый младший из мальчиков подскакивает ко мне и, намотав на руку мои волосы, дергает их изо всех сил. Взвыв от злости и боли, я поворачиваюсь к нему и что есть силы бью по носу, из которого тут же вырывается струя крови. Не обращая внимания на истошные крики позади меня, выбегаю за дверь и, подхватив подругу на руки, бегу с ней в больничное крыло, не понимая, откуда вдруг у меня взялось столько сил. Наспех объяснив пожилой медсестре в чем дело, я стоически терплю пытку запихивания в ноздри двух тампонов из пожелтевшей лежалой ваты и, усевшись на расшатанный стул, с тревогой смотрю на закрытую дверь перевязочной, куда пять минут назад молоденькая медсестра увезла погруженную на раздолбанную каталку Лианну. Спустя несколько минут, старушка отрывается от вышивки и, вынув у меня из ноздрей окровавленную вату, отправляет меня в постель, милостиво разрешая не возвращаться в спальню. Улегшись в нагретую от завернутой в полотенце бутылки с горячей водой кровать, я блаженно вытягиваюсь на простыне, но настороженно смотрю на дверь перевязочной. Наконец, она открывается и оттуда вывозят каталку с лежащей на ней Лианной. Напрягая слух, я разбираю шарканье тапок медсестры и шепот: - Перелом. Восьмой за эти два года. Если так будет продолжаться, быть девчонке колясницей на всю жизнь. От этих слов, у меня холодеет кровь. Что за изверги меня окружают? В душе у меня крепнет решение сбежать отсюда. Приподнявшись на локтях, вижу лицо новой подруги, по цвету слившееся с подушкой, и резко контрастирующие с ним темные волосы. Почувствовав мой взгляд, она слабо улыбается и приглашающе хлопает рукой по кровати рядом с собой. Дождавшись, пока голоса медперсонала затихнут в соседней комнате, подбегаю к окну и с удивлением обнаруживаю, что лазарет всего лишь на втором этаже. Улыбнувшись окончательно оформившемуся у меня в голове плану, ложусь под бок к подруге, которая тут же доверчиво прижимается ко мне. - Спасибо тебе, без тебя бы я сюда не добралась, - шепчет она, уткнувшись в мое плечо. - Не за что, - отвечаю я, смаргивая слезы и еще крепче прижимаясь к ней. - То, что говорила медсестра, правда? Это уже восьмой раз? - вырывается у меня против воли. Лианна грустно кивает в ответ и внезапно, набрав в грудь побольше воздуха, начинает рассказ: - Я с детства немного хромала, врачи говорили что-то не то с костями, папа от нас ушел, как только диагноз подтвердился на сто процентов. Первое время мама говорила, что все будет в порядке и что я обязательно буду ходить нормально, но когда мне исполнилось пять, она больше не смогла заниматься моим здоровьем и отправила меня к бабушке, начав налаживать свою жизнь. Полгода проведенные с бабушкой были лучшими в моей жизни. Она любила меня и у нее не было друзей, которые громко кричали на кухне и от которых мне приходилось прятаться под кровать. Наоборот, она часто водила меня в парк, покупала большое мороженое и читала мне вслух сидя на солнышке. Но потом она умерла от какой-то болезни, меня вернули маме, у которой к тому времени был очередной друг, невзлюбивший меня с первого взгляда. В общем, в один прекрасный день, мама отвезла меня сюда, пообещав, что вернется сразу же, как все наладится с ее новым мужчиной и она найдет работу. Детям я тоже сразу не понравилась, но, по счастью, чаще всего мне удавалось убежать и спрятаться, пока однажды они не собрались всей толпой и не загнали меня в угол. Так я впервые оказалась здесь, - грустно заканчивает подруга. При этих ее словах, я чувствую, что у меня начинает снова щипать глаза. Когда мне, наконец, удается справиться с эмоциями, я, не раздумывая, вскакиваю на ноги и, сорвав с соседней кровати простыню, принимаюсь рвать ее на узкие длинные полосы. Ветхая ткань расползается под моими пальцами почти без усилий и вот, спустя несколько минут, я уже сплетаю из вороха лоскутов длинную веревку. Лианна смотрит на меня с кровати широко раскрытыми зелеными глазами. - Что ты делаешь? Не отвечая ей, я закрепляю импровизированную веревку на металлической спинке приоконной кровати и, убедившись, что она прочно закреплена, подхожу к Лианне и ласково беру ее за руку. - Ты решила сбежать? - выпаливает она, осененная внезапной догадкой. - Пойдем со мной? Она печально улыбается, кивая на высовывающийся из-под одеяла краешек гипса. - Я могу понести тебя, - уверенно говорю я, хотя у меня нет ни единого предположения, куда я направлюсь как только выберусь отсюда. - Нет, я должна ждать маму, - грустно говорит она, качая головой. - Она не может меня здесь оставить навсегда. У меня язык не поворачивается сказать ей то, что она в глубине души и сама знает, поэтому я порывисто обнимаю ее, шепчу "береги себя" и быстро, не давая себе времени передумать, соскальзываю по веревке на холодный, но к счастью сухой асфальт. Бросив последний взгляд на приют, машу рукой, хоть и знаю, что Лианна меня не увидит, и пускаюсь бегом вокруг здания, ища дыру в заборе. Наконец, через несколько минут, я все же нахожу довольно большую щель между досками и собираюсь было проскользнуть туда, но тут позади меня раздается лай. Оглянувшись, я вижу, что за мной гонится свора собак во главе с рыже-черной дворнягой в ошейнике из веревки. Вид разъяренных животных заставляет меня прибавить скорость. Петляя, как заяц, я приближаюсь к забору, высоко подпрыгнув, подтягиваюсь на руках в следующий миг уже стою в огромной луже по другую сторону забора. Вдалеке я вижу темный сгорбленный силуэт, который мне кого-то напоминает, и устремляюсь к нему, но как только я оказываюсь на другой стороне улицы, понимаю, что никого здесь нет. Когда я немного прихожу в себя, я могу уже нормально ориентироваться, и решаю направиться в ту сторону, где слышен рев транспорта. Хоть на дворе и стоит ночь, глаза довольно быстро привыкают к темноте, и я бреду по узкому тротуару почти осмысленно. Чем дольше я нахожусь на улице, тем яснее понимаю, что это не Наружность. Это не тот мир, который я знала наизусть, когда была помладше. Вдруг становится ясно, что выхода отсюда нет. Что-то, что меня сюда забрало, не вернет меня в любимый серый Дом к Спице, Химере, Крысе и даже к Габи, по которой я начала здесь скучать. Но сознание отмечает, что лучше жить на улице, чем в детдоме со звериными нравами, где не имеют жалости даже к самому слабому и немощному в таком юном возрасте. В животе урчит - он напоминает, что я отказалась от ужина, и выказывает свое недовольство. Шарю по карманам платья, и тут же вспоминаю, что у меня не может быть ни копейки - даже сдача, которая осталась с денег, что дала добрая официантка в кафе, была отобрана вместе с платьем Химеры толстой кастеляншей. Прохожу мимо слепого калеки-попрошайки на улице, который обреченно сидит на земле с табличкой и просит копейку. Стало быть, его отчаянный вид работает, и несколько людей на моих глазах кидают в подставленную кружку несколько монеток. Первая мысль: я могу стащить у него деньги, а он даже не заметит, а даже если и заметит, то не успеет догнать. Сразу же стыжусь, что могу думать о таком. Воровство у и без того бедного человека - такой позор. А вот у мужичка в дорогой шляпе и пальто, что беззаботно сидит в баре неподалеку, вполне можно было бы что-то взять. Он настолько ни о чем не переживает, что даже не обращает внимания, что его бумажник торчит из кармана почти наполовину. Убеждаю себя, что красть у таких болванов не зазорно, и, сделав грустное лицо, подхожу к нему поближе. - Дяденька, вы не видели здесь высокую светловолосую женщину? - спрашиваю я, чуть ли не плача. - Ты, что, потерялась, кроха? - заботливо смотрит он на меня, и я понимаю, что не ошиблась с жертвой. - Мама... Она сказала, что придет, и чтобы я ждала ее на этом месте, - я выдавливаю из себя слезу, вспоминая о произошедшем с Лианной. Получается вполне натурально, и мужичок начинает суетиться вокруг меня: заказывает большую чашку какао с булочкой, просит официантку позвонить в полицию. Услышав слово "полиция", я, конечно, начинаю волноваться, но виду не показываю. Пока мужчина сосредоточенно беседует с комиссаром, я умудряюсь незаметно вытащить у него кошелек, и запихнуть под юбку. Когда он, наконец, заканчивает телефонный разговор, и я оглушительно кричу: - Мамочка! - и, вскочив со стула и опрокинув его, убегаю на другую сторону улицы, пока мужчина не успел ничего понять. Перестаю я бежать только преодолев несколько кварталов, убедившись, что за мной никто и не собирается гнаться. Есть уже не хочется, ведь меня покормили в кафе, и я решаю поберечь деньги, ведь кто знает, сколько мне придется здесь находиться. Я нахожу себе укромное место в подворотне, где навалена куча коробок, и устраиваюсь в одной из них. Наконец, пересчитываю добычу - к моему расстройству, денег оказывается не так много, в основном карточки, но на пару завтраков хватит. Глаза уже слипаются, поэтому, спрятав бумажник за пазуху, я сворачиваюсь калачиком и засыпаю. Однако, мой сон длится недолго - я просыпаюсь оттого, что кто-то надо мной навис. В голове сразу мелькает мысль о полиции и я вскакиваю. Но вижу только высокого худого мужчину в черном. Его лица не видно в темноте улицы, но он протягивает мне руку: - Пошли отсюда, я верну тебя в Дом, - шелестит он еле слышно. Почему-то, мне совершенно не страшно в его присутствии, и я даю ему свою ладонь. На ощупь его рука какая-то холодная и вязкая, на удивление напоминающая вату или что-то вроде того. Но держит незнакомец меня очень крепко, и мы идем вперед, пока все не заволакивает ярким светом.

***

Я открываю глаза, потому что кто-то трясет меня за плечо, и еще из-за того, что меня начинает тошнить. Подскакиваю, и чуть ли не сталкиваюсь лбами с нависшим надо мной Стервятником. Почти забываю о том, что мой желудок еще секунду назад болезненно сжимался и грозился выплюнуть все свое содержимое. Но на всякий случай отодвигаюсь от парня во избежание каких-то эксцессов. Парень так низко склонился надо мной, что в голове мелькает глупая мысль потрогать его длинные светлые волосы. «Что за хрень?» - одергиваю я себя тут же. «Ты хоть представляешь, как это будет выглядеть?». - С возвращением, - шепчет он, и протягивает мне руку в кожаной перчатке без пальцев. Длинные ногти покрашены черным лаком, а на указательном пальце красуется огромное металлическое кольцо в виде птичьего черепа. - Что это было? – спрашиваю я в ужасе, пока в голове прокручивается все произошедшее. - Как-нибудь в другой раз, - отмахивается от меня Папа Птиц и помогает встать. – Все на ушах уже третий день стоят из-за твоей пропажи. - Три дня? Но как… Он не удостаивает меня ответом, подает трость, и делает шаг к двери. Я спешу за ним, но ноги с непривычки сводит такая судорога, что я снова оседаю на пол. Стервятник вздыхает и садится рядом со мной на корточки, вытаскивая из кармана брюк булавку. Процедура борьбы с болью мне уже знакома, и я переношу ее стоически, благодаря Всевышнего за то, что не одна сейчас в этом заброшенном кабинете. Сейчас уже стоит день, и я прекрасно вижу, что мы находимся где-то, где занятия уже давно не проводятся. Поломанные парты грудой свалены у окна, на нескольких целых лежит вековой слой пыли. Забытые здесь растения давно никто не поливал, и они пожелтели и завяли. Мой знакомый бросает на них скорбный взгляд – зная его слабость к растениям, ему наверняка их жалко. Меня все еще не перестает тошнить, но я «держу лицо», стараясь выглядеть менее страдальчески, и не жалуюсь. Стервятник разрешает мне на него опереться, пока он сопровождает меня в женское крыло. Правда, я скорее висну на нем, чем опираюсь, но парень не показывает своего недовольства, и скоро мы стоим перед столь знакомой мне обшарпанной дверью моей комнаты. - Вот ты и вернулась, а теперь мне лучше уйти, - говорит он, когда я готовлюсь уже потянуть ручку на себя. Я вопрошающе на него смотрю, но он машет мне на прощание, и скрывается за углом, я лишь вижу промелькнувший край его плаща. Жмурюсь, и распахиваю дверь.