Ускоряя темп

Вселенная сорвалась с места и пустилась в пляс, издевательски хохоча, а ему нужно было притворяться, что все в порядке, что так и должно быть. И не выдать себя ни жестом, ни взглядом.

      Знаете, у туалетов в барах есть особая магия: каким бы чистым и благоприятным не являлось заведение, туалет может оказаться той еще помойкой, которую и в трущобах редко встретишь. Этот же туалет сверкал чистотой, что контрастировало с небрежностью в зале, где барная стойка протиралась разве что перед открытием, и то не каждый раз. Но кто бы ни старался содержать этот уголок в чистоте, не мог справиться с витающим слабым запахом мочи, проевшей здесь всё, благодаря клиентам, литрами поглощающим здешнее пиво. Курапике вовсе не хотелось тащиться сюда, да ещё пока течка не закончилась, но «Призрачный отряд» собирался обсудить план разборки с хакером, и их разговор мог бы пригодиться уже в другом плане, который Курапике приходилось корректировать на ходу. Упускать такую возможность непростительно и даже опасно, как оставить приоткрытой калитку в вольер с крокодилами. Осознаешь ошибку, только когда оттяпают ногу. Да и стоило поторопиться, пока они не проверили всех в списке сайта Хантеров и не добрались до Миллуки.       Щеколда на двери кабинки сломана, что, в принципе, не удивительно. Наверняка очередной подпитый громила дернул сильнее, чем следовало, не желая ждать. Курапика прикрыл дверь и с облегчением расстегнул ремень — надо протереть всё как следует и выпить ещё таблетку, пока Пауки не собрались плести свои сети. Странное место выбрали они для этой цели — богом забытый бар на окраине Йоркшина, куда стекались богом забытые люди. А может, это и вдохновляло их, позволяло сбросить маски законопослушных граждан, всего лишь ведущих финансовый бизнес?       Дверца открылась, даже не скрипнув. Вот какого хера они петли ещё смазывают?! Лучше бы замок починили.       Курапике даже оборачиваться не пришлось, чтобы понять, кто вторгся в кабинку без спроса. Привычный уже запах ударил в нос, он стал более насыщенным, что ли, нежели раньше.       — Зря ты пришел.       — Я же теперь один из Пауков, — ответил Курапика флегматично, хотя на последнем слове затошнило. Быстрее застегнуть штаны и свалить отсюда!       — Сейчас ты пахнешь как жертва, а не как охотник. — Куроро схватил его за руки чуть выше локтей, больно сдавливая ещё не зажившую татуировку и не давая затянуть ремень, и прижал к себе, упираясь уже вынутым членом в его ягодицы, с которых медленно, но верно сползали не застегнутые штаны. — Я почуял тебя, как только вошёл в зал.       — Неужели я так воняю? — Курапика дернулся, хотя от дыхания, ползущего по шее, уже стал заводиться. — Мне нужно принять таблетку.       — Думаешь, я тебя отпущу? — Куроро усмехнулся.       Какого черта он ещё смеется?! В мыслях четко возник образ его цепей, тех, что он создавал специально для суда над Пауками. Материализовать их и вломить самоуверенному боссу так, чтобы он и встать самостоятельно не мог? Нет, он не должен раскрыться, следует остерегаться поспешных действий. Решил ведь он разобраться с Пауками, не следуя их же пути, не убивая, просто лишить свободы. Засадить за решетку и наслаждаться тем, что каждая минута для них тянется вечность. Так тяжело сдержаться, когда сознание вызывает в памяти картины разрушенной деревни, груды мертвых тел в крови и с пустыми глазницами. Кулаки сами сжались и глаза покраснели. Хорошо, что он не забывал надеть линзы.       В воздухе пахло мочой, местью и чем-то неуловимым — животной похотью?       Пальцы коснулись шеи сзади, оттягивая ворот рубашки. Холодные пальцы того, кому наплевать на чужое мнение. Он любит брать то, что хочет. Абсолютно всё, что возжелает, и плевать на потери и последствия. Члены его банды — это то же, чего он когда-то захотел — особенные, чем-то выделяющиеся, имеющие определенную ценность в его глазах — сокровища Куроро, его игрушки. Куроро любил свои игрушки, но если игрушки не могут постоять за себя, это их проблемы.       Влажный язык прошелся по выступающим под кожей костяшкам позвоночника на шее, заставляя вздыбиться маленькие волоски. Рука скользнула по животу и забралась в трусы, штаны уже давно упали на пол.       Как эти прикосновения могут возбуждать, стирать приоритеты, ломать волю? Почему, когда член упирается в его анальное отверстие, всё отходит на второй план? Хочется только жестко трахаться на столе, в подсобке, туалете, как сейчас. Он ненавидел это никчемное тупое бессилие.       Куроро влез под рубашку. «Туда нельзя!» — всплыло в разуме Курапики. А ведь точно, там же обычным скотчем прилеплено к груди записывающее устройство с тонким щекочущим проводком микрофона. Если он просто сейчас убежит, подозрения неизбежны. Тем более, Куроро просто так его не отпустит. Но все старания псу под хвост, если он сейчас расколется, засветив диктофон. Ему необходимо получить запись разговора и выбраться живым.       Куроро гладил живот. Если он поднимется выше…       — Не надо сопливых ласк. Я хочу просто и жестко, — хрипит Курапика, сам удивляясь своему самообладанию и как убедительно он звучит. Ноги хотят бежать, разум хочет вломить, а задница трахаться — долго и без перерыва.       — Ну, как хочешь, — ответил Куроро, мгновенно вжимая его в перегородку кабинки. Зеленая, с шершавой краской, она царапала щеку, но плевать. Грудь теперь вне зоны доступа и даже дышать становится легче, пока член не засаживается до самого основания. Не слишком ли хлипкая перегородка для таких нагрузок? Продолжит ли Куроро, если она сломается и они провалятся в другую кабинку? Может, самому её сломать? Но он должен притворяться, что ему нравится это грубое насаживание, руки, разводящие ягодицы пошире, так, что кажется, сейчас там всё порвется, глубокие толчки и легко скользящая головка члена. Он ведь омега с течкой, Куроро — альфа. Так и должно быть, всё правильно. Типа так и надо по порядкам их мира. На самом деле, нет прорисованной мелом черты, отделяющей хорошее от плохого. Границы правильности, и без того всегда нечеткие, сейчас и вовсе размывались. И это не просто секс альфы с омегой, вот только кто в конце концов останется победителем, не ясно.       Дверца опять открылась без скрипа.       — Да вы ёбу дали! — реакция Набунаги вполне оправдана. Они пришли сюда обсуждать убийство, а не сношаться в туалете. — Хоть бы подождали, когда мы кончим… Тьфу ты, закончим! А-а… Хрен с вами.       Ушел так же быстро, как и появился.       Куроро вздохнул, быть может даже расстроено:       — Ладно, придется ускорить темп, — перекинул Курапику от стены к унитазу, вынуждая загибаться и опереться на сливной бачок. Руки скользили по гладкому фаянсу, да и ноги дрожали, предательски подгибаясь. А толчки становились сильнее и чаще, и входило в такой позе глубже. Хлюпающие звуки громче, и, видимо, они заводят Куроро, потому что он только яростнее долбит. Пальцы Куроро крепко обхватывали член Курапики, временами больно, но в основном приятно. Курапика продолжал притворяться, а тело его бесстыдно реагировало без всяких притворств. Пальцы сжимали головку, и кажется, что мозг сжимался в ответ. Никаких рациональных мыслей, телу жарко, особенно внизу.       «Очнись, — шепчет сознание. — Убей его!» Курапика отмахивается, трясет головой.       Бачок угрожающе скрипит и начинает шататься. Куроро очередной раз проводит по скользкому от смазки члену Курапики, и тот кончает, повисая на бачке унитаза. Фейерверки в глазах, холодный фаянс под подбородком, теплая сперма Куроро стекает по ногам. А он ведь пришел уничтожить Пауков...       Они сидят, как большая семья. Семья больных ублюдков. Серьги Куроро сверкают, как елочные игрушки, а обсуждение убийств для них как беседа за рождественским ужином. Они говорят много лишнего, и Курапике хочется скалиться от удовлетворения. Злость на себя смешивается со злостью на них, ещё чуть-чуть, и его аура станет такой же кровожадной, как у Хисоки. И сидел он, внешне абсолютно непоколебим, а внутри разъедаемый кислотой желчи. Когда гнев плещется в тебе, как яд, всё в порядке, пока он не выходит за края твоего сосуда.       С таким настроем он и вышел из бара. Диктофон на груди греет сердце важной записью, и он ликует, представляя их всех за решеткой, лишенных свободы, как был лишен её он. Ведь быть одержимым одной идеей на протяжении нескольких лет ни чуть не лучше заключения. Сердце бьется всё быстрей от потока мыслей. Парк почти пуст, только низкая пухлая и некрасивая женщина с выступающими как у бурундука зубами сидит на лавочке, мокрой от дождей, непрерывно идущих в последнее время. Она мотала короткими ножками, не доставая до земли. Девушка странно смотрела на Курапику — с тревогой и жалостью. Но с чего бы ей его жалеть, разве знает она, что творится в его сердце? Курапика прошел мимо, еле сдержавшись, чтоб не шикнуть на неё. Шлепая по неглубоким лужам, он всё шел дальше. Девушка поднесла к губам флейту, и только вырвался первый звук, Курапика остановился. Весь мир остановился. Мелодия, окутывающая с ног до головы, проникающая в поры, проходящая через каждую клеточку тела, успокаивала, даже убаюкивала. Огромная снежная метель прошла через душу, очищая её, оставляя только белый свет, а вслед за ней пришла весна. Тепло, как в родной деревне, где они с Пайро бегали по лугам, пока дедушка был занят делами клана. От чего же он волновался? Курапика и забыл, уже легкой походкой он шел дальше.