Мы совершаем ошибки раз за разом, прячем обрывки памяти о них глубоко-глубоко… чтобы никто не заметил.
Как так вышло? Почему его загибают на офисном столе? Когда телефонный шнур успел опутать запястья, туго стягивая друг с другом? Снятая трубка издавала жалобные гудки, а Курапика издавал жалобные стоны, больше похожие на всхлипывания. Больно ему не было. Было просто позорно — унизительно не суметь противиться чертовым инстинктам от одного только запаха. Вдвойне унизительно, что ягодицы тебе раздвигает тот, кого ты ненавидишь всем сердцем, кого миллион раз представлял в луже крови избитым до полусмерти. А сейчас мозг абсолютно точно помнит каждую мелочь из тех фантазий, а тело отказывается двигаться, когда пальцы Куроро касаются анального отверстия. Точнее, оно-то двигается, только вот не по направлению к двери, намереваясь убежать подальше, а туда-сюда, заставляя насаживаться на пальцы. Куроро задирает рубашку Курапики и целует в спину, от чего тот выгибается и стонет, как последняя шлюха. Отвратительно и низко. Еще чуть-чуть и пронесло бы, но, видимо, богиня удачи не любила мальчиков с красными глазами. Наблюдая сзади, как Куроро роется в интернете, словно в паучьих сетях, в поисках интересных безделушек, Курапика почувствовал, как в штанах становится мокро и совсем не из-за горячего ветра, дующего в приоткрытое окно. И в комнате, конечно, жарко, но не настолько, чтобы ТАМ всё вспотело. А это что значит? Это значит, что пришли те самые дни, голубчики. Вот уж не свезло. Курапика бочком-бочком и как можно незаметнее стал пятиться подальше от окна, чтобы сквозняком не принесло его усилившийся запах прямо под нос Куроро. Тут уж рубашка Хисоки не поможет, да и таблетки надо было другие выпить, не просто маскирующие запах альфы, а помогающие при течке. Куроро заметил, он быстро оказался рядом и обнюхивал, странно молча. Долго так обнюхивал, сосредоточенно. А потом выдал с совершенно незаинтересованным лицом: — Это ты подставил Уво? Курапика было порывался закричать о том, как можно с таким безразличием говорить о своем вроде как товарище. Пусть и бандиты они, а должно что-то связывать их за всё время, проведенное бок о бок. Но не его дело жалеть бесчувственных людей, да и металлический отблеск в серых глазах Куроро в ответ на молчание дал понять, что не так уж он плевать хотел на соратника за решеткой. — Я просто не хотел, — пылко начал Курапика, — чтобы ко мне относились с предубеждением, чтобы видели во мне… — Дырку для секса? Куроро подошел вплотную, и пыл Курапики исчез от запаха, ударившего в нос. Ой, как невовремя. — Понимаешь, если бы ты предупредил, возможно, я бы подготовился, или, как вариант, тебе лучше бы не являться сюда в таком состоянии, а сейчас вся моя сдержанность, — на этом слове он усмехнулся, — летит к чертям, — прижал к краю столешницы, проводя рукой по бедру. В штанах стало ещё мокрее. — Всё же лишним было притворяться. Если бы Пакунода не проверяла тебя, убил бы прямо здесь. — Потянул за подбородок, задирая чуть вверх и касаясь носом кожи у сонной артерии, вдохнул воздух, словно аромат деликатеса. — Жаль было бы пачкать ковролин. Хотя, может быть, мы его всё равно запачкаем. Курапика отклонился, на секунду сбросив оцепенение. Точнее, не оцепенением это было, а полной потерей самообладания, желанием отдаться в чужие руки, забыть про самоконтроль и просто быть выебанным. И как назло рядом оказался как раз тот человек, которому уж никак не следовало отдаваться. Тем временем сильные руки Куроро притягивали обратно, ласкали, и тело опять подчинялось. Курапика тоже был сильным, по крайней мере, настолько, чтобы выбить ему пару зубов, но руки только сжимали край столешницы, а зубы стыдливо закусывали нижнюю губу. От горячих пальцев под рубашкой ещё жарче, противный теплый ветер только усугубляет. Куроро расстегнул ремень сначала себе, потом Курапике. Опять жалкие попытки протестов, и Курапика уже загнут на столе и связан шнуром телефона, не вовремя зазвонившего. От шнура он не чувствовал боли, да и от пальцев, быстро проникших внутрь благодаря обильной смазке. Он ни разу не был с альфой в период течки, без таблеток, беззащитный. Он и не знал, что разум затуманивается так сильно. Курапика всё ещё помнил, что он вроде как ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ненавидит человека, что имеет его сейчас на офисном столе в здании корпорации бандитов, убивших его семью, он помнил, что сам ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ хотел убить этого человека, но всё это в густой дымке, как сон или отголоски прошлой жизни. Всё вокруг в густой дымке секса. — А чей запах альфы на тебе? — хрипло вдруг спросил Куроро, не прекращая своих движений. — Ай, — слишком резкий толчок, — мы виделись на экзамене на Хантера. Он продал мне вещи за приличную сумму. — «Приличную». Забудь это слово. Сейчас ты выглядишь совсем не прилично, — засмеялся Куроро и ускорил темп. — Я больше не хочу замечать этот запах на тебе. Слышишь? — повторил он, не дождавшись согласия. — Да, — Курапика еле ответил, в горле пересохло, — хорошо. — От чего-то он так легко соглашается. Куроро навалился сверху, придавливая его к столу, развязал шнур. Теперь Курапика пытался не царапать столешницу. Почти получается. Как ребенка за шкирку перетащил его Куроро к стене. Наверное, волнуется, что на лаковом покрытии безумно дорогой древесины стола останутся глубокие борозды от ногтей. Легко поднял в воздух, прижал к стенке, закидывая безвольные ноги так, чтобы обхватили его талию. Курапика уже совсем не протестовал. Он только нетерпеливо ёрзал, пока член Куроро искал его дырочку, не бережливо размазывая смазку по горящей от возбуждения коже в промежности. Наконец вошел, и Курапика застонал так, что сам не узнал бы в этом похотливом животном звуке свой голос. «Ты ненавидишь его», — шепчет внутренний голос. — Глубже! — стонет Курапика. Куроро оттянул его нижнюю губу в сторону, а потом и вовсе засунул два пальца в рот, то ли чтобы Курапика заткнулся, то ли это его просто возбуждает. Плевать, для чего, ведь самому Курапике нравится. Тонкие длинные пальцы двигались во рту, вторя толчкам снизу. Куроро целует его шею, оставляя её липкой и влажной. Кажется, уже всё вокруг теплое, мокрое и сводящее с ума. Член Курапики трется между их тел, и всё, чего он хочет — это очередная фрикция. Ноги, болтающиеся уже как им захочется, задевают горшок на тумбочке, и тот с гулким треском разбивается, заглушая стон Курапики от кончающего в него члена. Да он и сам кончает через пару секунд, пачкая пиджак Куроро из дорогой ткани, которая наверняка не отстирается. Ноги плохо держат, и Курапика прислоняется к стене. В голове ещё мутно, словно вместо мозга её заполняет тягучий кисель, мешая воспринимать реальность. — Он же дорогой, — указал он на разбитый горшок с цветком. — Ничего страшного, он мне надоел, — Куроро наигрался и как всегда остыл к некогда обожаемому предмету. Рассказы Шалкнарка о том, как они добывали цветок, кажутся глупыми. Рано или поздно все жертвы становятся напрасными. — Ну что, сами приберем, или позвать Пакуноду? — Куроро снял пиджак и свернул, чтобы белых пятен не было заметно. Сперма стекала по стене, а в ковролин уже начала впитываться, оставляя темное пятно. — Я сам, — ответил Курапика, не поднимая глаз. — Ладно, тогда я пойду. Дверь захлопнулась, а Курапика вместо уборки достал телефон. — Сейчас установлю программу, можешь начинать.***
Лучи заходящего солнца ещё пробивались через тонкие занавески, окрашивая лицо Куроро в красно-розовый. Скоро солнечный диск совсем скроется за горизонтом и Йоркшин погрузится во тьму. Куроро лежал, расслабленно растянувшись на чужой кровати, как на своей. Он всегда такой, всё заочно принадлежит ему, ведь если он захочет, обязательно добьется своего. Курапика коснулся его груди там, где сердце. Где оно должно быть, по крайней мере. Он не чувствовал биения, или же его совсем нет? Кожа холодная, он как труп, как пустая кукольная оболочка. Куроро сладко потянулся, а потом повернул голову, спрашивая: — Ты помнишь, как мы в первый раз? Курапика кивнул, не дав закончить, и так знал, о чем тот. — А ты помнишь, что я убил твою семью? Курапика вздрогнул, как от неожиданного удара плетью. На лице Куроро расплылась улыбка, обычно не характерная ему. — Твой дедушка умирал долго, он всё проклинал своего внука. — Из глаз Куроро потекли кровавые слезы, пачкая белую подушку под ним. — Он всё говорил, что ты убил его. Ты! — Куроро завис над Курапикой, таращась на него уже пустыми глазницами. — Убей меня, как убил его, — выдохнул он ему прямо в лицо и исчез. Свои же собственные цепи опутали запястья, а потом и всё тело, сковывая без возможности освободиться, не зря же он создавал их настолько прочными. Красная жижа заполняет всё вокруг, попадает в рот. Курапика начал захлебываться. — Убей меня! Или ты забыл, зачем это всё затеял? — кричал в ухо невидимый Куроро. Курапика проснулся от трескучего раската грома. Вспышки молнии озаряли комнату раз в пару минут. Шатаясь, дошел до окна. Нужен воздух. Дождь барабанил по стеклу, настойчиво просился в дом. Дождю тоже бывает одиноко. Курапика открыл окно и уселся на подоконник, свешивая ноги, ничуть не боясь высоты. Подставил лицо холодным каплям. Это кровь его семьи. Холодная, потому что они уже давно остыли. Они плачут горько и безостановочно из пустых глазниц сочащейся красно-желтой сукровицей. Только кажется, что дождь прозрачный. Для всех невинных он такой и есть. Для других же он может быть липким, напоминающим о том, что хотелось скрыть в деревенском колодце. Он хотел искупить свою вину перед ними, а сам… Цепь материализовалась при одном воспоминании. Курапика протянул руку, наблюдая, как острый клинок колышется под струями дождя. Мысли грудами лежали — бесполезными пока и бессильными. Что-то должно вылупиться из них, обрести форму, но не ясно какую, и от этого Курапике страшно. Он мечется так же, как этот клинок. Может, стоит им воспользоваться? «Убей меня», — шепчет в мозгу голос Куроро.