Ориентальный романъ.

Первым, что увидела Варвара Андреевна после пробуждения, был труп москита, размазанный по беленому потолку. Голова гудела. С трудом сфокусировав зрение, барышня попробовала было встать, но почувствовала сильную боль в правом локте. Первой мыслью, посетившей многострадальную Варину голову, стал вопрос о самоидентификации. Собственное имя всплывало в памяти с большим напряжением, и девушка знала, почему: где-то в районе уха под повязкой горел огромный синяк. Следующей проблемой стало определение места, в котором она проснулась: Варя лежала в широкой пышной постели, такой же, как в ее комнате во дворце. Платан шуршал листвой под окнами точно также, как в ее комнате во дворце. Шкафы, стулья, письменный стол — все стояло точно также, как Варя привыкла. Но это была не ее комната. Варя могла плохо помнить свое имя, но точно знала количество цветочков на карнизе в дворцовой спальне. Их должно было быть восемь, а здесь, в этой комнате, не было ни цветов, ни карниза. На глаза Варе внезапно попалась знакомая дверь за шкафом, и сомнения, каковые роились в ее голове в то мгновение, сию минуту рассеялись. — С добрым утром, — как бы в подтверждение прозвучало из-за угла. Турецкий убийца и интриган, сидевший всё это время на стуле у вышеупомянутой двери, отложил в сторону книгу и поспешно застегнул воротник рубашки, — как вы себя чувствуете? — Что я здесь делаю? — невежливо спросила Варя, держась за голову и инстинктивно отползая к краю постели. — Переносите легкое сотрясение головного мозга. Честно говоря, мне уже порядком осточертело спасать вам жизнь из-за всякой глупости, мадемуазель, уж простите. Слава богу, вы не успели убежать далеко, и вас нашли очень быстро. Босая, с разбитой головой… Вы могли погибнуть. Варя хотела было возразить, но в глазах у нее потемнело, и девушка, покачнувшись, кубарем скатилась на пол. — Вы очень напугали меня, — вовремя подоспевший Анвар говорил теперь тише, ласковее. — Не трогайте меня, — слабо ответила Варя, готовясь отбиваться, но, к ее удивлению, Анвар лишь уложил ее обратно на подушки, а сам, кивнув, присел на тумбочку у изголовья. — Зачем вы убежали? — он протянул ей стакан воды, но Варя отмахнулась. — Я не могу находиться в доме, где каждый готов убить невинного человека за грош. — И из-за этого вы готовы были замерзнуть насмерть? — Ради благой цели — да! — Варя поджала губы, стараясь не смотреть на Анвара. — Я не понимаю вас. Где же здесь благая цель, если вы спасали свое собственное душевное спокойствие? Эгоизмом попахивает, госпожа Суворова. — Не читайте мне нотаций, — спокойно, даже слишком холодно ответила ему девушка, — вы никогда не поймете меня. — Так объясните, — Анвар взглянул на нее поверх не весть откуда взявшихся очков. — Человек должен спасти хоть одну несчастную душу. — И вы пытались спасти свою? — он улыбнулся грустно. — Да. Столь скупой ответ турка не удовлетворил: — Что же угрожало вашей душе здесь, в теплом доме? — Низость, которой я окружена! Я… — девушка запнулась, вновь хватаясь за голову, — я падаю… Во мне не осталось ничего доброго, светлого. Я разучилась здесь жалеть! Из-за меня гибнут люди, а я забочусь лишь о спасении собственной души… — Вы противоречите сами себе, — вкрадчиво заметил Анвар, — вы уж определитесь, кого хотите спасти, себя или общество. — Не будь меня здесь, я спасла бы Петю! — лицо барышни приняло выражение великомученицы, — Он теперь пропадет без меня! Из-за моего эгоизма, как вы и сказали! — Вы сами захотели этого, — турок ответил жестче, — вы сами сказали мне, что не хотите погрязнуть в пучине скуки с этим мальчиком! — Да, сказала, а теперь жалею об этом, — Варя отвернулась, — сегодня же я уеду. Я нужна ему. Я должна его спасти. — Куда вы поедете? Вы и трех шагов пройти без посторонней помощи сейчас не способны! — Я спасу его! — причитала Варя, давая по рукам затрещины пододвинувшемуся ближе Анвара. — Вы ударились головой, вы нездоровы. — Ах, оставьте, Шарль… — на глазах показались слезы. Турок протянул ей воды. — Почему вы так зовете меня? Разве же я Шарль? — Вы были им, — отвечала Варя, мгновенно забыв о только что случившемся приступе, — Шарль д’Эвре был добр ко мне, он был благороден! Он спас мою честь! — Ах, честь спас? — тон разговора медленно переходил на крик, — а разве Анвар-эфенди не делал того же каждый раз, когда великая спасительница человеческих душ попадала в истории?! Разве не помогал он ей освоиться в незнакомом месте?! Разве не был снисходителен ко всем ее выходкам?! Разве он не потакал всем ее прихотям?! — Потакал?! — кричала Варя в ответ, превозмогая головную боль, — да вы, эфенди, навязывали мне ваши стандарты, заставляли наряжаться, как арлекина, пичкали едой! Вам проще было бы убить меня! — О чем вы?! — уже не выдерживал потока бессмыслицы опешивший Анвар. — Вы прекрасно поняли меня! И вообще, как вы так быстро, вы, великий наемник Османской империи, разоблачили Эмине-ханым?! Уж не потому ли, что были на женской половине той ночью, а? Откуда у вас синяк на плече? Не отнекивайтесь, я знаю, что вы причастны! Вы поэтому пытались поскорее от него избавиться! Почему вы были там, почему?! Отвечайте! — Да! — заревел Анвар не своим голосом, — да, я был там той ночью! Был, потому что шел к вам! — Ах вот оно что?! — не унималась Варя, — интересное дельце! Зачем это вам понадобилось?! Анвар не выдержал. С ногами он залез на белые простыни и сильно, со злостью, тряхнул взбесившуюся барышню за плечи. — Потому что я шел объясниться с вами! Мы столько пережили с вами вместе, вы были так доверчивы ко мне, что я больше не мог держать это в тайне! Варенька остолбенела. Ее вновь охватило уже испытанное накануне лихорадочное волнение, задрожал подбородок, и девушка уже вновь готова была расплакаться. Выражение "объясниться с вами", по ее мнению, на языке загадочного резидента разведки могло означать только одно — объясниться в своих чувствах, проще говоря, рассказать о своей любви. — Как давно? — только и смогла вымолвить Варя, чувствуя острый приступ тошноты. — Не знаю, — Анвар отпустил ее плечи, виновато пряча глаза, прекрасно понимая, в чем только что не вовремя признался, — наверное, с момента той дуэли с Луканом. — И вы все это время молчали?! — девушка полувосторженно-полуиспуганно шепнула, пытаясь заглянуть в его лицо. — А что я мог сказать? — продолжал он, — "Вы, Варвара Андреевна, извините, чувства к вами испытываю, резиденту разведки совершенно противопоказанные, так что не могу вашей просьбе с собой взять сопротивляться, пускай для того и придется вашей игре в референта какое-то время потакать"? Обиделись бы еще на полпути из Султан-Капусэ. Варя бы действительно могла обидеться, да только признание экс-корреспондента лишило ее всякой внимательности к словам последнего. Мало-помалу волнение улеглось. Внутренняя борьба, которая происходила в Варе, разом утихла, и вся она подпала под влияние человека, тяжело дышавшего рядом. Эта покорность, очень похожая на ощущение уверенности и успокоения, которое испытывают птенцы, попав под крыло матери, отчего-то нисколько не задевала гордости Варвары Андреевна. Она только не могла взять в толк, почему ей так теперь легко подчиняться постороннему человеку, убийце, когда она этого вовсе не желает. Тут же она задалась вопросом: а действительно ли не желает? — Пожалуйста, говорите. — шепнула она, содрогаясь от головной боли. Варя смотрела на его впалые щеки, влажные губы. Его густые брови взметнулись вверх, как у ребенка, разбившего коленку и еще не понявшего это. Взгляд у него стал беспокойный, и, казалось, в голубых глазах перестал отражаться свет. Девушка понимала, как для турка мучительны эти попытки высказаться, как он далек теперь был от мысли обмануть ее. И она почувствовала, что, помимо воли, начинает таять лед, сковавший в ее душе все добрые, теплые чувства по отношению к этому человеку. Она поддавалась тому неудержимому порыву, который всегда вызывает человек, обнажающий свою душу. Это неясное движение приятно волновало ее, рождало светлую признательность к тому, кто вызвал его. Ей было не так уж интересно, о чем будет говорить Анвар, но нетерпелось поскорее услышать, как он будет изливать свои чувства и мысли, когда ему ничто не будет мешать. — Говорить? Извольте. Разве это так уж плохо, если я скажу вам, что влюблен вас, забыв обо всех предосторожностях? Я готов бы был отпустить вас, зная, что вы будете счастливы с Яблоковым, но я знал, что вы, милая Барбара, будете с ним несчастны. Не пугайтесь, возможно, ваш слух не привык к таким словам. Но только слух. Вы можете не признаваться в этом себе, но вашей душе мои слова не чужды. Вот видите, вы не закричали, не убежали от меня. Ваше лицо больше не выражает презрения. Вы видите мою душу до дна, до самых заветных тайников, и она не кажется вам чужой. Да, я действительно не ангел. Но я и не демон, каким вы считаете меня. Я не гений, каким привыкли меня видеть падишах и Мидхат-паша. Я не призрак, которым стал во время Балканской кампании для господина Фандорина. Я не Шарль д’Эвре, который увлекся вашей красотой. Я всего лишь турок, я — человек, который оценил по достоинству вашу душу. Простите дрожь в моем голосе, мадемуазель, я не привык быть откровенен с кем бы то ни было. Не смел быть. И я ничего не в силах требовать от вас, а хочу лишь одного, мучительно пытаюсь высказать это одно уже очень долгое время: вы нужны мне. Я понимаю, все это слишком тяжело для вас, еще вчера вы готовы были меня ненавидеть… Вы ведь никогда еще не любили, и я не в силах надеяться, что вы готовы полюбить меня. Так что, мадемуазель, я ни в коем случае ни к чему не склоняю вас. Я понимаю ваши нынешние страдания. Все происходит слишком быстро… Но я готов искупить ваши мучения. Поверьте, моих чувств хватит на двоих. Но готовы ли вы спасти мою душу?.. Варя слушала, затаив дыхание. В упор смотрела она на раскрасневшегося, потерянного турка, который, казалось, за эти несколько секунд сказал больше, чем за все годы своей жизни. Он очень тяжело дышал, приоткрыв рот и застыв, словно ожидая приговора, хотя Варе чудилось, что и на эшафоте он бы нервничал меньше. В голове у барышни же была полная пустота. Вернее, она ни о чем не думала, лишь следила за картинами, одна за другой проносившимися в ее воображении. Одно связывало ее с материальным миром: сознание того, что она сидит рядом с Анваром и чувствует тепло его пальцев. Голова вновь разболелась, и Варя, понимая, что уже готова потерять сознание, не решалась произнести ни слова. Вместо этого она протянула руку и осторожно, точно боясь поранить, провела по щеке Анвара, стаскивая и зажимая в кулаке толстые синие стекла. Сам турок сделался очень бледен. Второй рукой девушка легко провела по его шее, случайно задевая пуговицу и расстегивая рубашку над ключицами. Взгляду ее, испуганному, предстал тонкий черный шнурок и камень, синий, такой же, какой хранил ее покой. Голова закружилась, и Варя откинулась на подушки, увлекая за собой Анвара. Они долго лежали так, молча, недвижимо, даже не глядя друг на друга. "Спасти его душу?" — думала Варя в полузабытьи. Ей вдруг сделалось ужасно стыдно за то, как слепа она была все это время. Этот человек, этот гений потерялся, запутался во зле, и не Яблокову, а именно ему нужна была помощь. "Он погибнет без твердой руки, без самоотверженного посвящения в потаенные глубины его великого разума" — вертелось в её голове. Варе хотелось любить, но она не могла найти причину, разрешавшую бы отдаться чувству так безвозмездно. Отныне Варя, обнаружив эту причину, была убеждена, что сможет построить и свою жизнь, и жизнь Анвара так, как считает правильным. Совсем неожиданно она повзрослела, стала женщиной. Так, по крайней мере, ей хотелось думать. «Я все смогу. Я спасу и себя, и его. Он не может существовать без меня, и я должна поверить. Только я смогу наполнить его жизнь смыслом» — так размышляла Варвара Андреевна, лихорадочно лохматя волосы резидента турецкой разведки. Она не знала, о чем думал он, но надеялась, что о ней. Вместе с чувствами, внезапно вспыхнувшими в сердце дамы, возвращалась любовь к ориентальному, всему тому, что было дорого Анвару, и чему он готов был ее обучить. По причине ли пережитых эмоций, или как следствие сотрясения, Варя спросила внезапно: — Бал ведь сегодня ночью? — Да, — Анвар приподнялся на локтях, — Вы думаете, что сможете прийти на него? Вы так бледны… Варя приложила палец к его губам и вдруг сама засмеялась столь наивному жесту. — Я знаю, как показать всем собравшимся там гостям, что наша страна — великая и могущественная держава, которой не чужды европейские ценности! От столь длинной тирады в своем исполнении Варя опять схватилась за голову, а Анвар вздрогнул, осмысливая услышанное. «Наша?» — переспросил он сам себя, не понимая, была ли это оговорка, или же окончательный ответ на так и не заданный им очень важный вопрос.