***
Мы сидим у неё дома. Опрятная, почти аскетическая обстановка – о том, что здесь живёт женщина, говорит лишь присутствие фиалок на подоконниках да шёлковый ковёр на полу. - Ты помнишь, какой сегодня день? – спрашивает она. Киваю, и капитан стражи предлагает: - Будешь пить? Разумеется. Джелин показывает бутылку необычной формы. - Брат выиграл у кого-то в кости. - Я не пью «Кровь василиска». - Оно очень вкусное. Когда Адельстайн сказал мне, сколько оно стоит, я не сразу ему поверила. - Я знаю, сколько оно стоит. Извини, я не пью «Кровь василиска». Вино для особых случаев. Для особых людей. Я не причисляю к ним Джелин Ардель, которая смотрит на меня настороженно, несмотря на внешнюю любезность. Зачем ты позвала меня сюда? Джелин достаёт с полки бутыль, памятную мне по «Золотому яблоку», и щедро наполняет кружки «Матросским невервинтерским спиртом». Сначала она ходит вокруг да около, дежурно расспрашивая меня о том, что и так известно любому барду. Но каждый выпитый глоток делает капитана стражи всё более разговорчивой. Я помню нашу последнюю встречу с Джелин в семьдесят втором. Тогда меня удивило её поведение. Но теперь-то я знаю, в чём причина. Джелин сидит, мрачнея с каждым новым глотком. Она живёт одна. - Я ненавидела тебя, героиня Невервинтера, - признаётся она, наконец. – А сейчас я ненавижу и Невервинтер. Я не могу сказать того же о себе. Невервинтер прекрасен, несмотря ни на что. Ещё прекраснее, чем был до войны. Но теперь его красота оставляет меня равнодушной. - Что ты будешь делать теперь? – спрашивает Джелин. - Жить. Куплю дом, посажу морковь и брюкву, разобью палисадник. - Забудешь приключения и прежнюю жизнь? - Я хочу, чтобы отныне меня заботил только урожай репы. Джелин криво усмехается. - Такой клинок как ты, Мари Виннер, не для того, чтобы ржаветь в ножнах.***
- Босс, Диикен хочет остаться в Невервинтере. - Издать книгу? - Да, босс. Эпическую книгу о приключениях босс, босс. Кобольд ковыряет носком ботинка щель между камнями мостовой. - Когда Диикен пришёл в Уотердип, Диикен думал, что преуспеет там. Но Диикен не преуспел. Все в большом городе были недобры к Диикену – охотились с вилами, натравляли на него собак и стражу. Диикена не пускали в гостиницы, он спал в сточных канавах и в стойлах для лошадей. Диикен думал, что кто-нибудь будет добр к Диикену, как босс. Но теперь, Диикен думает, что справится сам. - Справишься. Конечно же, справишься.***
- Энсеррик, хочешь, мы разыщем твоих родных? Кто-то же ещё должен жить. Маг молчит. - Нет, - говорит он. – Я не хочу после веков неизвестности обнаружить, что остался в памяти потомков лишь яйцетрясом, обрюхатившим чью-то прапрапрабабушку и исчезнувшим в закате.***
Я стою на главной площади Невервинтера, открытая всем ветрам. Уличные торговцы кричат, бойко нахваливая свой товар. - Трубочки! Сахарные трубочки! Сливовое варенье по медяку за фунт! Варенье. Бессмысленно откладывать далее.***
- Где тебя искать? – спрашивает Вален, когда мы расстаёмся у ворот днём позднее. - Я напишу тебе в Сигил сама. Он кивает и ласково говорит: - Береги себя, Мари.***
Врата Балдура - почти сплошь туман, прячущий очертания высоких серых домов с узкими окнами – совсем не похож на Невервинтер. Но в резком ветре, приносящем запах моря, неярких красках и пронзительных криках альбатросов есть своё очарование. На улицах и карнизах полно кошек всех мастей. Кошка первой встречает меня и в доме Людвига – громко мурчит, щуря мерцающие золотым глаза, трётся об ноги, оставляя на одежде клочки пушистой серой шерсти, и пытается поточить когти об сапоги. - Ах, милая моя! Анастейша, возьми плащ. Мелинда, хватит путаться у нашей гостьи в ногах. Лысый гном с роскошной кудрявой бородой, взволнованно мигая из-за круглых очков, светит фонарём, прислужница-голем молча забирает у меня отсыревший плащ. - Проходите же, дорогая моя, проходите! Мы так рады.***
Мы сидим за столом в просторной столовой, отделанной резными панелями из морёного дуба. Широкий стол весь уставлен яствами – печёная дичь, мясные и фруктовые пироги, груши в тесте, вино, тёмное пиво. Я замечаю в углу комнаты отделанную бело-голубыми изразцами печь, на лежанке которой дремлет ещё одна кошка, на этот раз полосатая. - Ещё вина, дорогая? – приветливо интересуется Людвиг. Видно, что он рад визиту и меня охватывают угрызения совести из-за того, что, лелея собственную боль, не приехала к нему сразу после Невервинтера, ограничившись лишь сухим письмом. - Нет, спасибо. - Летнего урожая, - говорит гном с некоторой укоризной. – Помнится, мы с Халевом любили распить по чарке после жаркой дискуссии. Гном мигает, яростно чешет нос, а Анастейша, как и положено хорошей прислуге, знающей до мелочей своего хозяина, протягивает ему большой платок. Людвиг трубно высмаркивается, наливает вина, залпом выпивает. - Вы же устали с дороги, милая. Пойдёмте-ка, я вас провожу. Мы идём по коридору, стены которого увешаны портретами и сценами из истории знаменитых героев-гномов. Людвиг рассказывает о них, выхватывая фонарём отдельные лица. Моя комната уже приготовлена – в приоткрытую дверь вижу, как девушка-голем деловито оправляет покрывало, критически оглядывая дело своих рук. Но гном останавливается возле другой двери. - Комната Кристиана, - говорит он. Мигает, кривит рот. В ту ночь мы так и не ложимся спать.***
- Халев просил меня приглядеть за ним – мол, озорной, да шкодный парнишка… Комната такая же, как была у него в Академии: узкая жёсткая кровать, на которой не поспишь в удовольствие, разнежившись – лишь столько, сколько необходимо, чтобы восстановить силы; шкафы до потолка, набитые книгами; массивный письменный стол с кипами бумаги, перьями, чернильницами. И, наверное, в верхнем ящике лежали сухари и сыр. Хочется открыть и проверить, не осталось ли крошек, но я одёргиваю себя. Комната пахнет чистотой и запустением. - Всё сам, всё сам – и работу нашёл, и занятия продолжал… В голосе Людвига слышится нескрываемая гордость. Мне легко представить Кристиана юношей, впервые прибывшим в большой город, желающим покорить весь мир – не я ли сама была такой несколько лет назад? - Сопровождал караваны… «О моих путешествиях можно книгу писать», - смеялся Кристиан, а я слушала его рассказы о путешествиях, не замечая, как летит время, немного завидуя и отчаянно желая посетить все те города, о которых он говорил. «Ты обязательно их увидишь». - А потом была та история с Медардом... Людвиг качает головой и поджимает пухлые губы, будто бы не одобряя, но долго не выдерживает и восторженно рассказывает известную мне от Кристиана в двух словах – «Мы поссорились» - историю со всеми подробностями. - Горячая голова – отходил его без всякой магии, все зубы повыбил, сломал пару рёбер… Трое магов, вместе работавших над составлением сложных заклинаний. И один из них, оказавшийся слишком вороватым и получивший за это по заслугам. - Три монографии – а ведь ему едва исполнилось двадцать пять… Всё сам опробовал – где ж ещё и развернуться молодому учёному, как не на войне?.. «Самые грязные страницы моей биографии. Грязные и кровавые», - говорил Кристиан, и больше от него ничего нельзя было добиться. Я представляю его в палатке, склонившимся над заметками при свете свечи… С магическим посохом на городских стенах… - А потом была та история с культистами… И то, что ей предшествовало. Голос гнома дрожит, и он снова прибегает к платку. Рассказывает про Халева и Ниав, вспоминает маленького Элгина. А я вспоминаю Невервинтер. Дни и вечера. «Посиди тихонько, я сейчас закончу»… Свитки, схемы, запах мятного чая… «Озорной», «горячая голова»… Вывесить на двери табличку «Беру взятки сыром» - и рассердиться на тех, кто его принесёт. Строжиться на учеников, доводя до слёз высокими требованиями – и получать множество писем от тех, кто когда-то у него учился. - Хорошо, что Халев этого не увидел… Гном плачет не таясь. А я сижу и не могу пролить ни слезинки. Всё выплакано в Невервинтере. И тоска по нему всегда будет со мной, плачь или не плачь. Всё, что могло бы быть… Всё, что было. Людвиг достаёт его книги, показывает тетради с первыми опытами в составлении заклинаний. - И это всё один, даже без Медарда и Ненния… А ведь Халев, милая моя, считался одним из лучших специалистов в этом деле. Ученик, которым гордился бы любой учитель. Я вспоминаю наши занятия и то, как он призывал меня попробовать силы в составлении заклинаний: «У тебя получится». «Получится»… Это он умел внушить каждому, кто у него учился. - Мари, дорогая, а он доработал сто девятое? Лишь несколько его заклинаний имели названия, остальным он просто присваивал номера. Сто девятое. То, которым я и Виктарион добили Мефистофеля. - Доработал, Людвиг. Но лишь я знаю, сколько ещё осталось незавершённым. Он работал и в осаждённом Невервинтере. Сто девятое. «Посиди тихонько, пока я закончу»… Этого уже не будет никогда. Не будет разговоров при чае и свечах, споров, шуток. Не будет новых заклинаний, что птицами разлетятся по всему Фаэруну. Не будет новых книг. Не будет… ничего. Ни дружбы, ни любви. Того, что было так близко – только протяни руку. Я думала, что успею. И опоздала, непоправимо опоздала. Навсегда.***
- Дорогая моя, вы же поедете в Кэндлкип? Я уже договорился с Хлодвигом. - Людвиг, я… Как же я поеду туда одна? Ведь мы собирались вместе. В Кэндлкип, Рашемен, Амн, Бердаск… Сотню мест. Мир, который должен был принадлежать нам. Со всеми его библиотеками и книжными магазинами, новыми заклинаниями и приключениями, разговорами, шутками, исследованиями. Гном всплескивает руками. - Но, милая моя, как же так – не побывать в Кэндлкипе? - Я… - Он бы хотел этого, я-то знаю, - говорит Людвиг и ободряюще похлопывает меня по руке. - Но что я могу им предложить? Ведь у меня с собой только книги, которые я украла из библиотеки Шаори Фелл. - У нас найдётся, что предложить, а если им это не понравится, - говорит Людвиг, воинственно сверкая очками, - то я напомню, что Кэндлкипа уже могло бы и не быть. Если бы не вы, дорогая моя. «Не только я».***
Я отдаю ему банку с вареньем, и Людвиг радуется как ребёнок: тут же достаёт большую ложку, открывает, пробует, и на круглом румяном лице проступает выражение неописуемого удовольствия. - Такое умеют варить только в Невервинтере, - авторитетно заявляет он, быстро половиня шестифунтовую банку. – Здесь добавляют слишком много сахара, в Адбаре – представьте только, дорогая Мари! – портят его цукатами, про Брин-Шандер я вообще молчу – там живут варвары, которые ничего не смыслят в варке варенья. Увидев, какое разорение причинил он недавно ещё до краёв полной банке, гном огорчённо вздыхает. - Кристиан всегда присылал мне несколько штук. А теперь, когда же я снова его попробую? - Если хотите, я могу сварить для вас, - предлагаю я ему. На рынках полно ежевики. Сомневаюсь, что сравнюсь с невервинтерскими умельцами, но попробовать можно. Людвиг с восторгом соглашается.***
Я иду с рынка с полной корзинкой спелой ягоды, когда под ноги неожиданно бросается черепаховая кошка. - Ах ты… Несколько ягод выскакивают, а я отвожу душу, припоминая пару-тройку почерпнутых от Виктариона и Эндариена ругательств. - Мари? Все боги Фаэруна… Многострадальная корзинка чуть не падает, но он удерживает её. Ещё один мужчина из прошлого. - Лайам.***
Упрямый взгляд и вихор пшеничных волос всё те же, но сам он одет в дорогое сукно с изысканной вышивкой, пояс украшен самоцветами, и по всему видно, что жизнь его сложилась удачно. Мы разглядываем друг друга исподтишка, знакомые и незнакомые одновременно. Я отмечаю, что его обувь сделала из лучшей кожи, ногти на руках аккуратные и чистые. - Больше не копаешься в земле? - Давно уже, - говорит он и показывает на небольшой торговый корабль. – Мой. Он произносит это просто и без похвальбы. Скорее в его словах ощущается спокойствие того, кто добился цели, к которой стремился. В нескольких предложениях Лайам рассказывает о том, как достиг успеха. - А ты? – спрашивает он. – Я слышал песни, конечно же, но не думаю, что им можно вполне верить. - Потому что они врут уже в первых куплетах, где описывается моя прекрасная внешность? Мы оба смеёмся, и как будто бы возвращается прежнее беззаботное время, когда я и он ещё не изведали жизни. - Мне пора. Он цепко оглядывает меня. - Живёшь здесь? - Гощу у друга. Собиралась варить варенье, - я зачем-то показываю ему корзинку. - Долго пробудешь? - Мы собираемся в Кэндлкип. С корабля раздаётся крик «Йохансон!», и Лайам, оборачиваясь, говорит: - Я буду здесь ещё полмесяца. Найди меня.***
- Ну как? Людвиг облизывает блюдце во второй раз и говорит: - Ох, дорогая моя, с невервинтерским и сравнить нельзя. - Всё настолько плохо? - Напротив, милая моя, напротив! Такого вкусного варенья я в жизни не пробовал. Вы же… Приедете ещё, Мари? У меня и книги вот, и Ненний был бы рад с вами познакомиться… В его глазах за стёклами очков я различаю страх одиночества, и от этого по сердцу будто проводят острой бритвой. Смешной, верный гном-лингвист, потерявший и лучшего друга, и того, кого он и Халев считали своим сыном. Мне не нужны книги. - Я приеду. Обязательно приеду, Людвиг.***
- У тебя, наверное, была куча предложений. - Если не считать откровенно неприличных – ни одного. Замолкаем. - Давай попробуем начать всё сначала, - вдруг говорит он. - Я уже не та, кого ты когда-то знал. Лайам кивает. - Я понимаю. Но я всё же предлагаю тебе честный брак. Он ждёт ответа прямо сейчас – решительный человек, добившийся в жизни всего, чего хотел. Как и я. У меня ничего нет за спиной. И ничего нет впереди. Кроме призраков. - Я согласна. Я просто хочу отдохнуть в конце пути. Да простят меня боги.***
Джелин, которую я приглашаю на свадьбу, не понимает этого. - Ты предаёшь его, понимаешь? – почти кричит она, размазывая по щекам слёзы. - Предлагаешь мне тоже лечь в могилу? Но она не слушает. У неё всё те же фиалки на окнах и вычищенная одинокая комната.***
- Ох, вишенка. Мы долго обнимаемся под взыскующим взглядом Лайама. - Чувствуйте себя как дома, - вежливо говорит он, прежде чем оставить нас вдвоём. - Но не забывайте, что вы в гостях, - трагическим тоном шелестит Эндариен, и мы прыскаем со смеху. - Как же так вышло? – спрашивает эльф, когда мы сидим в приготовленной для него комнате. И я, неожиданно даже для себя, расплакавшись, рассказываю ему всё.***
Кажется, он, как и я, чувствует себя неловко от того, что нам предстоит. Я помню их на полках в той комнате. Помню, как отвоёвывала право утащить и почитать некоторые из них. «Берегите их, мисс Виннер»… «Поделись с Эндариеном»… Когда-то надо начинать. Невозможно заниматься этим и не вспоминать разные случаи из той жизни. - Эндариен? Эльф машет рукой. - Ты называй, называй, Мари, я слышу. Поставив ноги на скамеечку, он, пока я делю книги, что-то рисует.***
- Возьми. Эндариен протягивает мне небольшую стопку листков. Вся наша банда приключенцев: Брандон, Соломон, Персиваль, Виктарион, Люций, Эндариен, я. Верно схваченное выражение лиц, присущее каждому – Персиваль круглит глаза, Виктарион машет руками и широко раскрывает рот, Эндариен убийственно спокоен. Здесь мы пока ещё все вместе. Все живые. Откладываю рисунок в сторону и… Боги милосердные. Он бережно прикасается к моим щекам. - Осторожно, не капни на них. Та комната. И тот человек. И те дороги, приключения, жизнь, которым суждено сбыться лишь на бумаге. - Как ты догадался? - Вы были как половинки одной книги. Ведь всё сложилось бы именно так… если бы не война?***
В мае школу, наконец, достраивают – просторная, светлая, с огромными тренировочными залами, новенькими манекенами и кроватями, она стоит, готовая принять первых учеников. Там есть и библиотека с книгами, перевезёнными мной из подвалов Башни плаща. - Хочешь составить конкуренцию великолепному Ксаносу? - говорит полуорк после экскурсии по школе. Заглядывает во все углы, пробует на крепость решётки в пустом пока зверинце, одобрительно бурчит что-то себе под нос. - Почему обязательно конкурировать? Ксанос широко улыбается, демонстрируя крепкие зубы. - Тогда дружеское соперничество? Посмотрим, чьи окажутся лучше.***
- А эти доспехи Мутамина точно проклятые, я вам говорю! Мне прострелили колено, как и этому засранцу, - жалуется Соломон. – Ну, займусь зельями, что теперь. Варил же я самогон у дядьки. - Надо свести тебя с Алессией, - говорит Эндариен. – Моя сестрица любит увечных. - Зубоскал ушастый! - Вы ещё подеритесь, - замечает Энсеррик. – Нам надо рецепт обсудить, пока вы не надрались к чертям. - Дело говоришь. В три голоса они начинают с жаром спорить об этапах приготовления, системах фильтрации и прочих непонятных мне вещах.***
- Шар тебя побери! Да подойди же ты поближе. - У неё зубы! Ксанос закатывает глаза. - Мари, как можно, побывав в восьмой преисподней и убив князя Ада, бояться лошадей? - В Аду известно, что делать – бить всё, что собирается напасть на тебя. - Розочка не собирается. Бери яблоко. Вот, угости её. Зубы! Ишь ты. Сама-то позубастее будешь – сманила от меня Соливиэль. - Соли так решила сама, - говорит Вален, и голос его теплеет, как всегда при упоминании о ней – волшебнице-эльфийке, встреченной им в Сигиле, которая теперь будет вести уроки магии в моей школе. - Ну конечно, всё в итоге решают знакомства, - кисло замечает Ксанос.***
- Нет, вы только представьте – сижу, значит, я в его пасти, а эта скотина визжит как пилорама… - Заливай! Харя – шире ворот. И брюхо отрастил. Да у какого дракона такое непотребство в пасти поместится? Под громкий хохот остальных обиженный Соломон матерится и с кулаками кидается на Виктариона. Брандон, Адельстайн, Мартин и Эндариен вместо того, чтобы разнять осыпающих друг друга тумаками друзей, вопят, как оглашенные, и делают ставки, кто кого поборет. Верх одерживает Лину, роняющая на раскрасневшихся борцов поднос с пирожными. - Ах, дорогуши, простите! Я сейчас помогу. - Лину!!! Только не двигайся!!!***
Соливиэль Ретани аккуратно прижимает к себе стопку книг. - Для меня большая честь принять от тебя этот подарок, - немного выспренно говорит она, и эти слова совсем не вяжутся с улыбкой и добрым взглядом ярко-синих глаз. – Ты знаешь, что некоторые очень дорогие? - Мне ли не знать – однажды я уронила одну из них с полки и меня чуть не убили. Соли звонко хохочет. - Я обещаю обращаться с ними бережно, Мари. Для составителя заклинаний это ценная находка. А вот эти, - она выбирает и показывает три книги с так хорошо знакомым мне именем на обложке, - редкий случай того, когда о сложном сказано просто и ясно.***
Между ними всю жизнь стояла чья-то тень. Когда Лайам встретил её во Вратах Балдура, Мари показалась ему бесконечно одинокой и беззащитной. Та же – и всё-таки, совершенно другая. Правильная, без деревенской неуклюжести, речь, уверенные движения, руки, более привычные к мечу, чем к корзинке с ежевикой – Лайаму даже стало немного неловко за свою вышитую серебряной канителью одежду, хотя и он, и она получили именно то, к чему стремились. У него, конечно, были женщины. Куда красивее, чем Мари. Но всем им недоставало её чуткости – а это стоило больше любой красоты. В этот раз он не мог отпустить её – девушку, которой когда-то поверял свои желания, не казавшиеся ей смешными и глупыми. Хорошо, что они расстались тогда – иначе ни один не достиг бы того, чего хотел. Её оказалось так просто заполучить – Мари покорно согласилась на его предложение, а он не стал спрашивать, почему. Ему не пришлось об этом пожалеть, если говорить начистоту. Пять детей, уютный дом с вкусной едой – чего ещё можно желать? И когда она вязала или штопала одежду, варила невообразимое количество ежевичного варенья, баюкала детей, то казалась женщиной обычной, как тысячи других. Но было ещё и преподавание в школе – она учила обращению с оружием, болтливый меч Энсеррик, периодически выкрикивавший в адрес симпатичных учениц что-то вроде «Ах, какая аппетитная попка! Где мои руки?», основам магии. Она состояла в городской дружине Мирабара – и именно Мари и её ученики помогли отразить нападение орков, и именно ей поставили памятник на главной площади города: женщина в доспехах, прикрывающая полой расшитого звёздами плаща своих учеников и горожан. Женщина, о которой и теперь слагали песни. Женщина, в чьих руках сосредоточилась куча дел – а она брала всё больше и больше, словно боялась остановиться хоть на миг. Привечавшая с одинаковым радушием и бывших учеников, и компанию шумных разношёрстных друзей, в числе которых были тифлинг, кобольд, полуорк, гномы и два эльфа-мужеложца: все подстать ей, все - великие герои и учёные, прославленные бардами. И иногда Лайам очень остро осознавал, что они так и остались по разные стороны – несмотря на то, что когда-то он и Мари беспечно обнимались на сеновале, несмотря на то, что сейчас у них были совместные дети. Он вздохнул с облегчением, когда ни один из них не избрал профессию искателя приключений – как вздохнула с облегчением, наверное, и Мари. И он всегда чувствовал, что было в её жизни что-то – кто-то – кто не оставил ему никаких шансов сравнять счёт. Он не спрашивал, а Мари не рассказывала. Её нельзя было упрекнуть в холодности – она была как солнце, чьи лучи греют всех одинаково, от настырного Адельстайна до увечного слуги-полуорка Джейкоба. И всё же… Однажды, разыскивая в секретере перо, он уронил её любимую, порядком уже потрёпанную книгу о приключениях Ричарда, Грина и Ву-Вея, из которой выпорхнул на пол пожелтевший от времени листок. На нём был нарисован молодой мужчина с явной примесью эльфийской крови. Что-то в его суровом, отнюдь не смазливом лице приковывало взгляд. Этот рисунок бережно хранили – кто знает, сколько лет? - ни обтрёпанных краёв, ни следов складывания. Лайам сердцем понял, что это и есть его неизвестный соперник. «Так вот какой ты». Ни одной детали, которая бы позволяла догадаться, кем этот полуэльф был. Лайам вернул листок на место, не обмолвившись Мари о своей находке. Если бы он разорвал его – что бы это изменило? Тот, кто изображён на листке, был гораздо большим, чем просто рисунком углём на бумаге. Кем-то, кто навсегда занял его место в её сердце. И всё же, когда эльф-мужеложец запаздывал прислать снотворные зелья, и Мари, крича, просыпалась в ночи, до боли стискивая его руку – он, а не другой, успокаивал её. Он не знал, что за тайны хранит её сердце, и, пожалуй, не хотел знать наверняка. Но что бы ни было в её прошлом – теперь они шли по дороге вместе, вместе деля обычные житейские радости и печали. Купец и героиня Фаэруна. И пусть что-то сложилось не совсем так, как он того желал, винить некого – он сам выбрал эту женщину и эту судьбу. И знал, что выбрал правильно.