***
- Мари, а ты чего не ешь? Булки – загляденье, - сообщает Мартин, вместе с остальными налетевший на огромную гору свежей выпечки. Нет аппетита. - В моём возрасте уже надо следить за фигурой, чтобы не растолстеть, - говорю ему и замечаю, как внимательно Эндариен смотрит на меня. - Женщины! - Мартин фыркает и запихивает остатки булки себе в рот.***
Неужели никто из них этого не заметил – даже Лину? Истончившаяся до прозрачности кожа, похудевшее лицо и руки. Он уже видел такое у тех, кто приходил к Алессии.***
- Когда ты собиралась мне сказать? Тот, кто всегда подмечал самые мельчайшие детали. - Никогда. - Но почему? - Потому что не хотела, чтобы ты смотрел на меня так, как смотришь сейчас. - Мари… Как давно? - Полгода. - Ох, Мари… Я поговорю с Алессией. Я… Его голос пресекается и Эндариен просто смотрит на меня огромными от ужаса глазами. Потом, молча и не попадая по карманам, лезет искать кисет и трубку.***
Я вижу своего врага в зеркале каждый день, и этот враг – я сама. Яд, текущий в моей крови. Яд, каждый день понемногу отвоёвывающий себе очередной кусочек моего тела. Тела, предавшего меня. Я больше не могу сотворить даже простейшее заклинание - эта болезнь не уживается с магией. И с каждым днём всё труднее держать меч. Теперь я всего лишь разбитый сосуд, от которого нет толка.***
- Вот. Эти эффективнее, чем те, что ты пила, Алессия в таком разбирается. И обезболивающее. Я протянула руку, но Эндариен не спешил отдавать мне вторую бутылку. - Тут слишком много. Я мог бы присылать тебе по пузырьку, скажем, раз в неделю. - А если ты, Лилиан и Амергин уедете на раскопки, я должна буду загнуться в муках? Бросишь деву в беде? - Мари, ты ещё и шутишь! Бутылка слишком большая. - Ты меня в чём-то подозреваешь? Я видела это по его глазам – всё-таки мы знали друг друга очень хорошо. Он вздохнул, потом нехотя отдал мне её. - Мари, пообещай мне, что… не превысишь дозу. - Я героиня Невервинтера, Андрентайда, Андердарка, Уотердипа, Мирабара. Неужели ты думаешь, что я не справлюсь с какой-то жалкой бутылкой? Я знала, что он мне не поверил.***
Она стояла на моей прикроватной тумбочке – и в неё я прятала её, когда приезжали дети и внуки. Я держалась. Но я солгала бы, если бы сказала, что не было дней, когда она не манила меня с непреодолимой силой.***
- Я назвал его «Соломонова мудрость», - Соломон сияет от гордости, как новенькая монета. – Это вам не обычное зелье мудрости! - Ну, кто бы мог подумать, что оборвыш из Гнезда Нищего сварганит что-то дельное? Соломон оставляет величественную позу и с бранью набрасывается на традиционно задирающего его Виктариона под весёлые звуки лютни – ни одна драка этих даже в почтенном возрасте ведущих себя как мальчишки задир не обходится без музыки Адельстайна. - Смотри, - Ксанос суёт мне в руки «Вестник Фаэруна», - о нас опять написали: «Индивидуальным подходом к обучению отличаются хиллтопская и мирабарская школы для искателей приключений, взрастившие целую плеяду героев. Руководитель школы в Хиллтопе, герой Андрентайда Ксанос Мессармос, принявший бразды правления после трагической гибели основателя школы Дрогана Дрогансона утверждает, что между школами налажены тесные дружественные связи…». - Ммм, ты даже не представляешь, какая там красота! Вот смотри, что Амергин-милашка достал. Лилиан, седая, как и я, но не растерявшая с годами живости и тяги к авантюрам, показывает старинные бусы из цветного стекла. - И как мне теперь тебя называть – ваше величество, король Брандон Первый? – подкалывает Виктарион ведущего себя с истинно королевским спокойствием, невозмутимо попыхивающего трубкой Брандона. Все мои друзья, собирающиеся в стенах дома, опустевшего с отъездом детей и смертью Лайама, несколько раз в год. - Она ему поклялась…* Адельстайн, щурясь, как кот, заводит у камина балладу.***
- Приезжай в Эвереску, - зовёт Виктарион, обнимающий прижавшуюся к нему Лину. - Непременно. - И в следующий раз закажи поменьше «Крови василиска», - стонет страдающий от похмелья Соломон. – Вину преступно быть таким вкусным. - А магу преступно так пить, дурья твоя башка! - незамедлительно реагирует Виктарион. – Вот сейчас твоей милостью застрянем тут среди снега. - Оставайтесь до весны. - Нет, крошка, дела-дела. Виктарион смачно целует меня в щёку, остальные, смешные в зимних одеждах, тоже подходят, обнимая и прощаясь. - Ну, сталбыть, до лета. - До лета. И лишь Эндариен, связанный клятвой, которую я обязала его дать, смотрит с разрывающей сердце печалью во взгляде. И обнимает дольше других, шепча что-то на эльфийском. Соломон открывает портал, и все они исчезают в золотистом сиянии.***
«Почему нельзя сказать им, Мари? Мы все твои друзья». Потому что я всегда была младшим братом, и не потерплю, чтобы сейчас они стали относиться ко мне с жалостью. Этого я не вынесу.***
- Тётя Мари! Красивый широкоплечий паладин с копной золотистых волос и смеющимися голубыми глазами обнимает меня так сильно, что приходится попенять ему: - Осторожнее, Тинан Блейк, раздавишь. - Вот тебе письмо от дяди Ксаноса. - А Нора, как она? Он долго и обстоятельно рассказывает новости, потом расспрашивает о моих и школьных делах, подкидывая в воздух обожающих его Лаэнн и Маркуса. - Тётя Мари, неужели всё? – грустно спрашивает он, когда вечером мы сидим под начинающими зацветать вишнями. - Нёс волк, понесли и волка. Пора дать дорогу молодым, не так ли? - Тётя Мари! Ни один из пяти детей не пошёл по моим стопам. Но это и к лучшему. А Тинан, тот самый малыш Тинан, когда-то спасённый мной и Ксаносом из лап кобольда, станет прекрасным преемником. И я вкладываю в его руку составленное по всем правилам завещание.***
Любое самопожертвование ценнее, когда тому, кто жертвует, есть, что терять. Столько непрожитых лет, столько несделанного – разве это не трагедия для учёного? И Шар было интересно, когда же сожаления об этом сменят в нём любовь к ней, когда же её постаревшее с годами лицо станет тяготить его – оставшегося двадцатидевятилетним навеки. Но этого не было. За все эти долгие для смертных десятилетия – не было. А это значит… «Ты победила, Мари Виннер». Они оба победили. Игра не разочаровала Шар.***
За окном - жаркое, пряное, цветущее лето. Моё последнее лето. Сегодня я с трудом смогла подняться с постели. - Мари. - Да? - Сломай меч. - Что? - Не прикидывайся – я знаю, что со слухом у тебя всё в полном порядке. - Энсеррик! - Пятьсот лет – хороший возраст для смерти, помнишь, ты говорила это в Подгорье? Помню. Старость – время, когда не помнишь, что ела с утра, но события дней минувших видятся так отчётливо, будто произошли только что. - Мы вместе знавали немало славных деньков, да, малышка? Время пришло. - Энсеррик… - Я ещё помню, что я Энсеррик. И не сбивай с мысли. Я… Не смогу принадлежать никому другому. И произнести трогательную речь над могилой - тоже. Поэтому сломай этот проклятый меч, пока ещё можешь. Или отнеси Джейкобу – он меня недолюбливает и уж точно не откажет. - Нет. - Так и знал. Что ни говори, женщины чересчур чувствительные создания. Против воли я улыбнулась. - Даже не пытайся меня спровоцировать. Маг молчал. Потом заговорил снова – тоном, который я не слышала от него никогда. - Я создал заклинание. Чтобы оно отделило мою душу от меча. Давно, ещё в Подгорье. Задолго до тебя, если уж на то пошло. Но иллюзия жизни – лучше, чем её отсутствие. И я ждал. Сам не зная, чего. А потом пришла девчонка, осмелившаяся на то, чего боялись многие до тебя. Я жил все эти годы. Но я всё-таки уже слишком стар, чтобы менять привязанности. Знаешь, какие мужчины самые верные? - Мёртвые? Энсеррик рассмеялся. - Не думал, что способен на такое. Все эти слюнявые истории о влюблённых, умирающих на могилах друг друга… Помнишь, Адельстайн пел песню про короля Арториуса и его волшебный меч? А про Неистового Орландо? - Но я не Арториус и не Орландо. - Женщины, я же говорю. Придётся самому. - Энсеррик… - Малышка… Я снова сбегаю, как когда-то сбежал от Катарины. Но не проси меня смотреть вот на это всё. Я понимала его. Но так боялась остаться одна. Совсем одна. Окружённая лишь призраками. - Прощай, Энсеррик. - Прощай, Мари. Я слышу, как он читает заклинание. Рубин в рукояти вспыхивает и гаснет. Над мечом появляется очертание молодого мужчины в расшитой золотом мантии: высокий лоб с залысинами, подвижное лицо с улыбчивым широким ртом и круглыми глазами. Он кланяется, прикладывая руки к груди, и исчезает. Я остаюсь совсем одна.***
- Мам, мы заберём тебя! В голосе Дайармида решимость. Винна стоит рядом и робко улыбается, пряча пухлые руки под передник. - Мы позаботимся о вас, матушка. - Я сама о себе позабочусь. Сын раздражённо стукает кулаком о стол. - Тебе тяжело управляться тут одной, а Джейкоб слишком стар. - Я останусь здесь. Я не собираюсь становиться беспомощной старухой, из-под которой выносят вонючие горшки – хоть столько-то гордости у меня ещё есть. Я – Героиня. И я хочу уйти непобеждённой.***
Надо поторопиться. Пока я не ослабела настолько, что не смогу дотянуться до бутылки с зельем. «Пообещай мне, что не превысишь дозу». Прости, Эндариен. Я сижу у распахнутой настежь двери, положив на колени старый меч короля Удона – меч, в котором больше не осталось волшебства. Солнце заливает холмы, птицы выводят свои песни как в первый день сотворения мира. Мира, который я пыталась защитить, как могла. Мира, в который придут новые герои, великие подвиги и песни бардов о них. Впервые за десятилетия я наливаю в кубок «Кровь василиска» - что ни говори, а случай особый. Зелье растворяется там без следа. И я выпиваю горьковато-терпкое вино так быстро, как могу.***
- Мари. Голос, который невозможно спутать ни с чьим другим, даже в обволакивающем меня наркотическом тумане. Я боюсь открыть глаза, потому что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. - Мари. Пальцы бережно касаются моего лица. Его пальцы. Запахи миндаля, трав и книг. Самое дорогое лицо. Коротко остриженные волосы. Серые глаза, в которых я вижу только любовь – ярче самого яркого света. - Кристиан. Его руки обнимают меня, нежно и властно. Хочется сказать тысячи слов – обо всём, что я не успела сказать ему при жизни. Но я знаю, что это уже не имеет значения. Он здесь. Значит, он знает. Наши руки соединяются. Навсегда.