***
Свежий морской бриз дул солеными каплями в лицо и щекотал шею, шаловливо играя волосами. — Один советский писатель, — сказала Алена, — написал замечательную книгу, которая называется «Человек-амфибия». — Янтарная глубина моря почему-то навеяла ее на мысль о русалках, и она вспомнила Ихтиандра. — Кто такая амфибия? — спросила Лера. Присев, она держалась пухленькими ручками за верхнюю перекладину бортика и смотрела сквозь нижние перекладины в море, а цветная юбка ее сарафана вытирала палубу. Алена хотела сделать ей замечание, но передумала. — Это такое существо, которое может жить и на земле, и под водой. Мы с тобой не сможем долго быть под водой, а рыбы – на воздухе, зато лягушка, к примеру, спокойно живет и там, и там. Она – амфибия. Лера смешно наморщила лоб. — Значит люди – никак не амфибии? — Да. — Алена не могла сдержать улыбку, глядя, как на Лерином личике расползаются обида и разочарование. — Жалко... — протянула Лера. — Вот было бы здорово прыгнуть в воду и купаться без всяких кругов и этих, как их там... ну, в общем, тех штук, которые Макс надевает, когда ныряет. — Аквалангов, — подсказала Алена. — Да, да. Так почему человеки... люди, — поправилась она, совсем как взрослая, — не амфибии? — Не знаю, — отмахнулась Алена. Солнце низко висело над горизонтом. Постепенно вечерняя легкая прохлада сменяла полуденную жару. Ветерок подул Алене в лицо новой струей соленого океана. Лера продолжала задавать вопросы, но Алене было лень думать об амфибиях и углубляться в биологию. Она усмехнулась, надеясь прекратить распросы: — Ты, малыш, совсем как Маленький принц: раз о чем-то спросив, он не успокаивался, пока не получал ответа. — Кто такой маленький принц? — тут же выпалила Лера. Алена наиграно застонала: — И кто меня за язык тянул? — Никто, — заявила Лера. — Расскажи. — Это сказка. Маленький принц прилетел с другой планеты.... — С неба? — перебила Лера. — Можно и так сказать. Лера задрала голову. Небо было высоким-высоким и таким синим, будто его раскрасили яркой акварелью. А облака, большие, пышные, как вата, и тяжелые, неторопливо проплывали по нему вдаль. Если бы Лера была взрослой, она бы сказала: «Они величественные». Но она была ребенком и только подумала, что эти облака так близко и одновременно так далеко, что кажется, будто сейчас взлетишь. — Небо лучше, чем море, — сказала она. — Почему? — Море нехорошее. — Почему? — повторила Алена. Лера беззаботно закрутилась на месте, и ее юбка солнце-клеш взлетела и закрутилась вместе с ней. — В море живут ядовитые рыбы, которые могут укусить, — объяснила Лера, продолжая вертеться. Сама того не понимая, она бессознательно провела ниточку от разговора о Германе к морю и, хоть не могла еще до конца понять Смерть, интуитивно сознавала, что смерть – это больно, может, даже больнее, чем расшибить себе коленку об асфальт. — От укусов ядовитых рыб есть лекарства – противоядия. Лера остановилась, но голова у нее кружилась, и она, смеясь и пошатываясь, вцепилась в бортик. — Нет. — Что – нет? — От той рыбы, которая укусила Германа, нет про-ти-во-я-ди-я. — Это почему же? — Алена изумлено посмотрела на сестру. Лера забралась на нижнюю перекладину бортика, и ветерок надул ее пеструю юбчонку колоколом. Она засмеялась, подставляя личико под порыв ветра. В своей розовой панамке она была похожа на нарядную фарфоровую куколку с витрины магазина. — Слезь! — крикнула Алена резко. Лера помотала головой и слегка перегнулась через перила, чтобы видеть гребешок волны, пенившейся у самого корабля. Она повернула голову к Алене. — Тетя Ксения сказала, что нет лекарства. — А что она еще сказала? — допытывалась Алена. — Я не помню. Она с папой разговаривала. Германа укусила бородатая какая-то рыба. — Как-как? Нет такой! — неуверенно заявила Алена. Лера вдруг спохватилась. — Только ты никому не говори, — попросила она. — Это секрет. Алена скривила губы. — Секрет, что Германа укусила твоя бородатая рыба? — Нет, что он умрет. А он умрет так же, как умерла мама? И тоже будет сверху на нас смотреть? «Что же такое делается? — с ужасом подумала Алена. — Да быть такого не может!» — Ты что-то напутала Лерочка, — пробормотала она, кусая губу. — Маленький принц, — напомнила Лера. Алена рассеяно кивнула. — Может быть, эта книга есть у нас в библиотеке. Надо будет потом пойти, посмотреть... Лера спрыгнула с бортика. —А сейчас мне что делать? — Иди к Орлуше, а? — уже не слушая ее, предложила Алена. — Пойдем. Она поспешно отвела сестру вниз, к камбузу, а сама со всех ног бросилась к санчасти. — Тихо, тихо! Куда несешься? — осадил ее словно из-под земли появившейся Ракита. Так, по крайней мере, показалось Алене, когда он возник на углу коридора. Ракита заметил на ее лице смятение и испуг и встревожился. «Нет, нет! Только не сейчас!», — мысленно взмолилась Алена и метнулась в сторону, но стальные пальцы старпома удержали ее. — Что случилась, Алена? Она замотала головой: не скажу! – и, вырвав руку, побежала дальше. — Алена! — закричал ей вслед порядком перепуганный Ракита, но она уже не слышала. «Только бы там не было Ксении», — молила она.***
Ксении не было. Алена ворвалась в санчасть и впилась взглядом в лицо Германа. Он спал. Его ресницы слегка подрагивали. Алена сразу отметила неестественную бледность его лица и небольшие круги под глазами – а ведь он так долго отдыхал! Она стояла в дверях, смотрела на него и не знала, верить словам Леры или нет. Эта неизвестность мучила ее больше всего. Герман приоткрыл глаза и, увидев ее, удивился. — Где пожар? — Что? — не поняла Алена. — У тебя такой вид, — пояснил он, прищуриваясь. — И с чего это ты так на меня уставилась? — Я?.. Я не... не уставилась, — пробормотала Алена, робея от его колючего голоса и пристального взгляда. — Даже не уставилась, а просто-напросто вытаращилась, — констатировал он. — У меня что, такой ужасный вид? А Ксения утверждала, что ничего еще. Еще? — Герман!.. — Мне не нравится этот тон, — перебил он. — Зачем ты пришла? Алена смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Ты умираешь?! — выпалила она, не сознавая, что почти кричит. Герман поморщился. — Какое ты бестактное существо, милая моя. Разве так разговаривают с раненым? «Отчего ему так нравится мучить меня?», — с тоской думала Алена. Напряжение никак не проходило, а все только нарастало, и ей казалось, что вот-вот в ней что-то лопнет, как туго натянутая струна. — Кто тебе сказал такую глупость? — ехидно осведомился Герман. — С чего это я должен помереть? Алена судорожно вздохнула. Значит, нет, неправда. Герман пристально глядел на нее. — Если ты примчалась сюда, потому что испугалась за меня, я польщен. — Не паясничай! — слабо возмутилась она и вдруг заметила, что беззвучно плачет от облегчения. Она не противилась этим слезам. Герман растерялся. — Ты чего ревешь? — миролюбиво и чуть смущенно спросил он. — Ничего. — Алена поспешно вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Я уже не плачу. Она вдруг почувствовала себя ужасно глупо и смутилась своего неосновательного беспокойства. Но меньше всего ей хотелось показать Герману, что ему удалось ее смутить. Поэтому она подошла и устало опустилась на стул у его кровати. — Я не могу себе представить, — оправдывалась она, не понимая этого, а щеки ей жег румянец стыда (или чего другого?), — не могу представить, что исчезнет еще кто-нибудь, плывущий на этом корабле. Мы... мы ведь все как семья... — она смешалась и запнулась, потому что сморозила явную глупость. Снова Алена чувствовала себя дурой. Герман откинулся на подушки и молчал. Закатное солнце бросало в иллюминатор яркий сноп света. В его луче, как в прожекторе на сцене, реяли и танцевали пылинки, от малейшего дуновения взметавшиеся вспугнаными птицами. Тишина заволокла каюту. Тишина была усталая, душная и настороженная. Санчасть и так была небольшой каютой, но это ощущение еще усиливалось оттого, что все место в ней занимали две кушетки, операционная высокая кушетка посередине, сияющие металлическим блеском шкафы со стеклянными дверками и техническое оборудование. Алене снова стало не по себе, как всегда в присутствии этого человека. Она никак не могла оправиться от смущения, а Герман, казалось, уже забыл, что она здесь. Алене даже в голову не могло прийти, что он может молчать оттого, что хочет дать ей оправиться от неловкости, и она, встав, передвинула стул почти на середину санчасти, в поток света. Герман шевельнулся. — Если тебя так тяготит мое общество, ты спокойно можешь уйти. Тебя никто не держит. — Я не хочу уходить, — рассеяно отозвалась Алена, наблюдая за танцем пылинок. Герман не ответил. Алена посмотрела на него. Он лежал, спокойно глядя в потолок, и снова, наверное, думал о чем-то своем, о том, что когда-то Алене было важно понять, а теперь совсем безразлично. Тогда, уже и не вспомнить когда – так давно это, кажется, было – Алена пыталась его понять, понять его помыслы, настроения, его зачерствелую душу, в которой порой проблескивала человечность, но только запутывалась. Сейчас, вспоминая об этом даже без интереса, она говорила себе, что не могла его понять оттого, что он вечно менялся: с ней был одним, с остальными – совсем другим, и она никак не могла знать, как он поведет себя через минуту. Да, это объяснило бы многое. Но Алена не хотела себе признаваться, а, может, ей просто не приходила в голову эта простая истина: она не смогла понять Германа только потому, что не хотела. — Все-таки мне интересно, — подал голос Герман, — кто это сказал тебе, что я якобы умираю? — Лера. — Скажи Лере, чтоб она забыла об этой глупости и не болтала больше никому, а то опять начнется путаница, а виноват, как всегда, буду я. — Скажу. — Прекрасно. Алена подняла голову и подула на пылинки. Они разом взметнулись, хаотично ринулись во все стороны, потом успокоились и снова стали парить медленно, лениво. — Скажи, — вдруг обратилась к нему Алена скорее для того, чтобы не молчать, — ты не устаешь всегда быть один? Герман приподнялся на локте и посмотрел на нее с недоумением. — Я не так уж часто бываю один. — Нет, я не про то одиночество. — Алена тут же успела пожалеть, что начала этот разговор. Теперь он подумает, что ей интересна его личная жизнь. Да что же это такое! Опять она умудряется перескакивать на личности, хотя имела в виду совсем другое. Алена поспешила поправиться, пока он не успел съехидничать: — Нет, я не про то одиночество... и не про то, что ты ни с кем не встречаешься, — она готова была прокусить себе язык, но объяснить по-другому не получалось. — Я имею в виду, что ты ничего никогда о себе не рассказываешь, никто о тебе ничего не знает. Герман снова улегся и тихо хмыкнул. — С чего ты взяла, что я никому ничего не рассказываю? Я просто ничего не рассказываю тебе. Алена чертыхнулась про себя и поклялась больше не задавать ему никаких вопросов. Герман же продолжал, помолчав: — Впрочем, ты права. Но ведь и другие ничего не рассказывают, они лишь раскрывают те карты, которые не очень важны или не настоящие. — Он усмехнулся. — Одному человеку я был готов открыть все свои карты – почти все – и ты как никто другой знаешь, чем это кончилось. Алена поняла его намек и решила, что находиться здесь дольше просто невозможно. — Я, пожалуй, пойду. — Она поднялась и быстро прошла к двери. — Иди, — спокойно сказал Герман и вновь уставился в потолок. В голосе его проскользнула какая-то злая досада, но Алена не заметила этого. «Кажется, я зря волновалась, — думала она, несколько уязвленная. — Пора бы мне запомнить, что одиночество его нисколечко не тяготит. Его тяготят люди».***
Выйдя из санчасти, Алена нос к носу столкнулась с Максом. Он многозначительно посмотрел сначала на нее, а потом на дверь, ведущую в санчасть. — Я заходила туда, — мгновенно соврала Алена, пугаясь перспективы вновь с ним поссориться, — чтобы таблетку у Ксении попросить. У меня горло что-то болит, — она покашляла, но получилось не очень убедительно. Макс, конечно, ей не поверил. — Если бы ты не соврала, — сказал он с укоризной, — это не было бы для тебя важно. Алена растерялась, но вдруг широко улыбнулась. — Да, мне важно не поссорится с тобой. Макс иронически понял бровь, но глаза его снова улыбались ей с теплотой и веселой искоркой, таившейся где-то в глубине, так, как умел улыбаться глазами только он один. — Что ж, придется мне тебе поверить, стукачка.