Сара Рид
8 ноября 2018 г. в 17:29
Урождённая Гибсон. Весьма устойчивый и гармоничный, в своём развитии персонаж, которого, по счастью, не коснулась рука Шарлотты Бронте, который, в отличии от персонажа Эдварда Рочестера не был, с особым цинизмом, вывернут Патрикевной на изнанку, в угоду "хотелкам" главной героини, и который вызывает у читателя неподдельное сочувствие и уважение.
Хоть и непростая она была тётка, Сара Рид, урождённая Гибсон, и характерец у неё был сволочной, занозистый такой характерец, тяжёлый.
В придачу к характеру у Сары Гибсон, от рождения, имелся, весьма устойчивый к внешним проявлениям, жёсткий склад психики, и, как следствие, железное здоровье.
Массивное, крепко сбитое тело, льдистые светлые глаза, смуглая, грубоватая кожа, льняные волосы: это была натуральная баба-кремень, из тех, какие, дай им волю, и коня на скаку, и бегемота на плаву … остановят и удержат; прямая, как рельса, и тяжёлая в общении, как вагонетка, доверху нагруженная массивными кусками угля-антрацита.
Так же, у этой женщины имелись некоторые, морально-нравственные принципы, которым она неукоснительно следовала, и муж-размазня, в придачу, за которого девицу Гибсон выдали, из соображений сугубо материального свойства, и стала она Рид.
Не по-существу, а формально, потому что союз мистера и миссис Рид состоялся, лишь, как узаконенное сожительство под одной крышей, двух, абсолютно несхожих между собой людей.
Сара-новоиспечённая-Рид, хоть и презирала мужа от всей души, но не имела привычки горевать по столь ничтожному поводу: железной рукой направляла она корабль своей семейной жизни в нужное ей русло, и всю свою немалую любовь отдавая, в первую очередь сыну, которым она втайне гордилась, потому что Джон-младший был совсем не похож на отца, и была, наверное, по-своему счастлива, но тут, средь ясного неба грянул гром.
Размазня-муж притащил в семейное гнездо младенца, - сироту-племянницу, дочь своей, умершей недавно, малахольной сестрицы - и принялся её демонстративно нянчить, и с этой прихотью, жена своего мужа, перед Господом и людьми, Сара Рид, не мола поделать ровным счётом ничего.
Она могла только умолять мужа, - проглотив гордость, и спрятав норов в карман, - отдать сироту-подкидыша кормилице, и платить за неё, но муж-размазня в этом вопросе упёрся, как осёл о стенку, что было весьма недальновидно с его стороны, и в первую очередь по отношению к "любимой" племяннице, которая, сама того не желая, стала причиной ежедневного тихого раздора, взаимной вражды, и скрытого противостояния в семействе Ридов, которое, как это часто бывает в подобных случаях, потихоньку тлело, не разгораясь в открытую, как уголь под спудом пепла.
Но вот дядя Рид, - чудак-человек, затеялся помирать, и напоследок учудил снова: пользуясь привилегией умирающего, которому никто не посмел бы отказать в последней просьбе, он сбагрил племянницу на руки любимой жене.
Идеально подгадав момент, - в другое время шансов у него не было никаких, - мистер Рид осчастливил свою законную миссис, заявив: "Воспитаешь, как родную".
Этот поступок характеризует милейшего дядю Рида, как человека не только, безвольного, но и крайне недалёкого; это же надо додуматься - спихнуть беззащитную сироту, со всеми потрохами, на руки жене, которая эту сироту ненавидела.
Мне кажется, что милейший Рид попросту решил таким изящным способом "оттянуться" напоследок, за все годы семейной жизни и подгадить жене по-крупному, и не прогадал. Уж подгадил, так подгадил. На славу. При этом, что забавно, дальнейшая судьба родной племянницы его не интересовала в принципе.
Рид мог бы, уж поскольку это родная кровь, как-никак, выделить сиротке хоть какое-нибудь обеспечение, юридически его оформив.
Да, это стоило бы ему всех оставшихся нервов, литров порченой крови и года жизни, по меньшей мере. Да, вражда, тихо тлевшая под спудом пепла, в семействе Рид, тут же вспыхнула бы в открытую, и жизнь в этом доме превратилась бы в ад, потому что Сара Рид рвала бы зубами любого, кто посягнул бы отнять что-то у её детей, даже собственного мужа.
Но, несмотря на всё это, если бы Рид, действительно, хотел бы позаботиться о сироте, не на словах, а на деле, кто бы мог ему помешать? Но дядя Рид не хотел.
В конце концов он был болен, слаб, и дочь умершей сестры, с которой он игрался, как с приблудившейся кошкой, была оставлена на руки здравствующей жене, без каких-либо, юридически оформленных распоряжений.
Ну, разве что, Риду удалось всеми правдами и неправдами и откровенным шантажом, выдавить у жены известное обещание. И много ли могло стоить такое обещание, читатель? А вот мы дальше увидим.
Сара Рид, которая в другое время, при упоминании о подкидыше вставала на дыбы, как норовистая лошадь, у смертного ложа своего супруга, вынуждена была согласиться. Дать слово, и сцепив зубы терпеть попрание, как она это понимала, своих прав хозяйки и, с некоторых пор, главы семейства.
Не само присутствие сироты задевало за живое Сару Рид, а принуждение к тому, чего она не хотела делать категорически, ибо не понимала Сара Рид, и не принимала, подобного к себе отношения.
И искренне ненавидела не сиротку Джен, как таковую, а в её лице - прихоть глупого слизняка, покойного мужа, под дудочку которого она вынуждена была плясать и после его смерти.
Дурак он был, этот добрейший дядюшка Рид, первостатейный. Зная норов собственной, горячо любимой супруги, он мог бы, в первую очередь, в интересах племянницы, хотя бы не нагнетать ситуацию; отправить бы ребёнка кормилице, как было предложено, платить за девочку, и отписать чего-нибудь полезного, в итоге, и миссис Рид, побухтев годик-другой, в принципе не стала бы возражать, потому что считала бы, что отделалась малой кровью.
Но дурак-Рид предпочёл довести дело до абсурда - он до последнего "драконил" супругу своей нелепой склонностью к сиротке, не переставая давил ей на любимый мозоль, а когда у супруги уже пена изо рта шла - помер.
И сиротка-приблуда, осталась один на один с тёткой. И своей незавидной, унылой, которую лишь иногда озарял луч света, судьбой.
Впрочем, что бы там ни заявляла Шарлота Бронте, устами своей героини, слово, данное мужу у его смертного ложа, Сара Рид сдержала, но вовсе не из тех "высоких", прекрасно-нравственных соображений, как их понимали, и сама Шарлотта Бронте и её "высокодуховная" героиня-гувернантка, которые, совместно, разбирались в людях, в жизни, в отношениях, примерно так же, как баран в библии.
Вот мисс Эйр, на всех парах мчится к захворавшей тётушке, чтобы "простить" ей все обиды и назвать "тётей" - и это вершина милосердия по мнению Шарлотты Бронте. Удивительно только то, что Шарлотта Бронте категорически не понимает, что, собственно,происходит в её романе.
Джен Эйр приезжает к умирающей тётке, с "оттяжкой" топчется на пепелище семейства Рид, воздавая всем по заслугам, хоронит тётку, и уезжает, унося в "клюве" претензию на нехилый такой куш. Всё. Точка. И по мнению Шарлотты Бронте, больше ничего примечательного в этой части романа не происходит.
И странно читать такое, потому что умирающая миссис Рид, одна из главных героинь сюжета, переживает совершенно замечательное событие своей внутренней жизни, а именно - катарсис. Нравственное возвышение, очищение, оздоровление, согласно толковому словарю, которое даёт читателю возможность увидеть героя в истинном свете, и оценить его должным образом и в полной мере.
Но Шарлотте Бронте, как автору, катарсисы категорически, почему-то не интересны. Из четырёх главных героев этой истории, двое - Эдвард Рочестер и Сара Рид ухитряются пережить это замечательное событие, но Патрикевна в одном случае произошедшего упорно не "замечает", а во втором, и вовсе выкидывает Эдварда Рочестера из повествования, как непригодного и дефективного, вместе с его катарсисом, заменяя исходный персонаж на удобное "чучело".
Двух других персонажей - кузенов по фамилии Эйр, которые плывут по течению сюжета, как говно по изгибам канализационных труб, Патрикевна пестует, и пичкает читателя продуктами их жизнедеятельности - волшебными голосами "сверху".
Давай же, читатель, отклонимся с тобой от этой исхоженной-истоптанной дорожки, и посмотрим, для начала, на какой ноте Саре Рид было суждено закончить свой земной путь, на котором сирота Джен была не проклятием, а всего лишь неким, внутренне-образующим маркером.
Сара Рид не любила воспитанницу, навязанную ей насильно, как родную, и было бы глупо от неё этого требовать но относилась к сироте добросовестно, и очень выдержанно, как оказалось в последствии.
Друзья и соседи в один голос называют миссис Рид благодетельницей, и это определение ею заслужено в полной мере, потому что она не просто опекунша, а добровольно кормит-поит-содержит чужого ребёнка, которого ей всучили насильно, хотя никто не заставляет её это делать.
Тем более, что в данной ситуации Сара Рид никому не была обязана отчётом, и сиротка могла вылететь из дверей Гейстхеда, сразу за похоронными дрогами, когда великий "жалетель", дядюшка Рид, не успел бы ещё остыть в могиле.
Но не вылетела, и десять лет, милостью тётки, учитывая создавшееся положение, жила, как для сироты, очень даже неплохо, и все беды сиротки Джен были наперечёт; в основном она горько сетует, на то, что её "не любят", постоянно сравнивает себя с хозяйскими детьми, и упорно лезет в их круг, регулярно напрашиваясь на неприятности.
Страдала Джен и от кузена Джона, но от кузена Джона страдали все, без исключения, так с чего ей-то выделяться?
Тётка Рид порола её розгой? Может и порола, почему бы нет, хотя Патрикевна не даёт по этому поводу никаких душераздирающих описаний. Порка - вполне нормальное событие, для того далёкого времени, когда считалось, что пожалев розгу испортишь ребёнка. Детей пороли, да.
Повсеместно и регулярно. И не только сирот, прошу заметить, детей из приличных семей, согласно канонам здорового народного воспитания, пороли тоже. В Ловуде девочек секли, как мне помнится, за просто так, за здрасьте, за грязь под ногтями.
В целом, жизнь сиротки катилась, как хорошо смазанное колесо, в основном её не трогали, спихнув няньке, не утруждали, и не гнобили.
Миссис Рид, из года в год заботясь о насущных нуждах сиротки, старалась её по-возможности не замечать, и только очутившись в Красной комнате, сиротка, впервые за десять лет, почувствовала, какая у тётки жёсткая рука.
Это было для Джен Эйр, несомненно, открытием. И охота бунтовать у неё мгновенно прошла, и начались крики, слёзы и мольбы. Не помогло: "Нашкодила - сиди", - вполне справедливо решила тётка Рид, и сиротка забилась в припадке.
После этого Джен Эйр, великая бунтарка, боялась даже рот открыть, и сделать лишнее движение. Но злобу, давшую себе выход в криках, истериках и откровенном вранье - копила. Тётка Рид её по-прежнему не трогала, только лишила некоторого внутреннего покровительства: если раньше Джен Эйр, будучи плохоньким, очень сомнительным, но всё же, членом семьи Рид, целыми днями пестовала собственные нервы и била баклуши, то теперь слуги с ней не стеснялись.
Джен исполняла обязанности второй горничной, и сама - вот ужас-то - застилала свою постель, - понижение в статусе было несомненное.
Хотя, могло быть и хуже:после той истерики, например, которую Джен Эйр закатила тётке, после отъезда Брокльхерста.
Итоги данной истерики, в которой какая-то шмакодявка учит уму-разуму взрослую женщину, подобную миссис Рид, кажутся мне весьма сомнительными.
Миссис Рид пугается до икоты и прочее? Уговаривает и предлагает Джен воды? Ага. Так и было.
Эта история, родная сестра той самой истории с розгой, которую Джен Эйр вырвала бы из рук учительницы и изломала бы. Сплошное враньё и похвальба.
А ведь тётка Рид, внимательно выслушав эти визги, вполне могла бы, вместо того, чтобы пугаться и истерить, сказать, не сводя с сиротки ледяных глаз: "В школу тебя, значит? Учиться хочешь? И я, самая плохая тётка на свете, буду платить за тебя, дрянь неблагодарную, пятнадцать фунтов в год? А в собачьей будке ты ещё не жила? Поживёшь".
И турнуть сиротку о своих хлебов, да не в школу, где кормят, учат и делают из заморышей настоящих леди, а на честный, добросовестный труд, от зари до темна, ради куска хлеба.
Но тётка Рид так не поступает, потому что приняв решение единожды, как в хорошем, так и в дурном, она его не меняет, и сама приходит к Джен попрощаться, и сказать доброе слово напоследок. Но сиротка, закусив удила, отворачивается к стенке, - обливает тётку презрением за попытку примирения,(запомни, читатель, с этой девицей нельзя обращаться по-хорошему), и едет в школу, где регулярно и старательно поливает тётку грязью.
И вот, через год после этих событий, на пороге Гэйстхеда появляется мистер Эйр, деверь миссис Рид, черти бы его унесли, и требует предъявить пред ясны очи крошку Джен, которую он, страх как хочет повидать.
Миссис Рид, сквозь зубы сообщает ему, что девочка в школе, за пятьдесят миль отсюда, а у мистера Эйра - вот незадача, корабль через два дня уходит из Лондона, и оный мистер отбывает, не спросив даже адреса племянницы. Тётка Рид скрипит зубами.
Проходит ещё четыре года, и дядя-тормоз-Эйр, спохватившись, пишет тётке Рид то самое письмо, с просьбой прислать ему адрес племянницы, поскольку он намерен выписать племянницу к себе, и оставить ей кучу денег, а тётка Рид в ответ пишет, что простите, дорогой сэр, битте-дритте, но ваше наследство оставьте при себе, потому что Джен Эйр умерла.
Почему тётка так поступила, несомненно спросит растревоженный читатель, а Шарлотта Бронте, для которой весь мир вращался только вокруг неё самой, ответит читателю, что тётка-сволочь, поступила так только потому, что ненавидела сиротку так сильно, что кушать не могла. Но так ли это, читатель?
Я вовсе не горю желанием делать из миссис Рид страдалицу, читатель, но как ни крути, жизнь прижала её крепко, а письмо от мистера Эйра пришло в тот самый момент, когда жизнь семейства Ридов, по милости молодого хозяина, дала весьма ощутимый "крен".
Джон Рид разорял семью, как бандит с большой дороги, а миссис Рид только и было дела, что ненавидеть Джен Эйр с утра до вечера и с вечера до утра? Как бы не так.
Говоря по простому, судорога человеческой души, которая случилась у тётки Рид, по прочтении письма от дяди Эйра, называется "говно вскипело": её семья на волоске от полного разорения, любимый сынок - от долговой ямы, а эта жаба, видите ли, будет жить припеваючи. У дяди. Ну так не доставайся же ты никому, решила тётка Рид, и совершила осознанную подлость, после которой ей на минутку полегчало, но только на минутку.
Через три года миссис Рид была разорена до нитки, любимый сын покончил с собой, а сама она лежала, обездвиженная, мало-помалу угасающая, и отнявшимся, после удара, языком, требовала привезти к ней Джен Эйр.
Если подумать, забот что ли у миссис Рид не было других, кроме как делать из нищенок богатых наследниц?
Смолчи она тогда, и никто бы ничего не узнал, и ненавистная сиротка, с большей долей вероятности, была бы обречена провести свою жизнь, скитаясь по чужим домам. Но миссис Рид не намерена молчать, и опять же, не потому что она, вдруг, яро возлюбила сиротку и раскаялась, а потому что всё это время, она,воистину терзалась низостью своего поступка, воспоминания о котором были "мучительны".
Тётку Рид грызла и мучила совесть, а вовсе не боязнь ада, как могут подумать некоторые: она была не из пугливых, а бояться того, чего не знаешь, не свойственно природе человека.
Да и когда и кому, адское пламя мешало совершить подлость, или, по злобе, утаить правду? Никому и никогда.
А вот совесть - да, мучила Сару Рид беспощадно, и подталкивала сделать последний в жизни, но единственно верный шаг - рассказать сиротке правду, подарив ненавистной пигалице, тем самым, богатство и лёгкую жизнь.
В то самое время, когда её любимый сын лежал в земле, и его дружно ели черви, она сама, беспомощная, умирала, её дочери, в дальнейшем, были предоставлены сами себе, или же оставлены на милость родственников, а Гэйстхед будет, скорее всего, продан с молотка за долги. Но Сара Рид не колеблется, и делает единственно-верный выбор, позволивший ей умереть достойно, как человеку, а не законченной сволочи:зовёт ненавистную сиротку, чтобы избавить ее от тяжкой доли трудяги по найму, - своими руками вручить ей наследство и сладкую жизнь.
И сиротка, конечно, приехала.
И с порога полезла с приторными любезностями: "Как вы себя чувствуете, милая тётя?", - совсем, как в анекдоте:
- Винни, Винни, тебе что, плохо?
- Плохо? Мне плохо? Свинья, да я подыхаю!
И для сиротки было явной неожиданностью, что тётка не готова с ней лобызаться и лить, не дай бог, слёзы раскаяния. И что её "благородный" порыв - назвать тётю "тётей", прошёл абсолютно незамеченный, потому что никому не был нафиг нужен.
И говнецо в благородной душе сиротки вскипело, как же без этого: "Мне стало больно. Боль сменилась гневом, решимостью взять на ней верх, подчинить её себе вопреки её натуре и воле".
Великий Диктатор Джен Эйр у постели умирающей. Дура непробиваемая. Ей стало больно, видите ли. Жми и выламывай слабого и беззащитного, а того паче - умирающего, когда тебе больно, по теории Джен Эйр, так что ли?
Похоже, что так, но даже с умирающей тёткой у Джен ничего не вышло, и осталось только обхаять тётку мысленно, обозвав "каменной" натурой.
Сиротка до последнего пыталась взять тётку измором, до последнего не слезала у неё с "головы", ожидая какого-нибудь знак примирения, но тщетно - Сара Рид своих решений не меняла. Лёжа на смертном одре, среди руин собственной жизни, покинутая всеми, но не сломленная, Сара Рид сделала то, что считала правильным и верным, так и не услышав в ответ даже элементарного:"Спасибо, тётя", хотя услышать подобное она вовсе рассчитывала, да и не хотела.
Похоронив миссис Рид, Патрикевна сладостно "дотаптывает" семейку Рид: Элизу, как наименее вредную, оправляет в монастырь, засыхать бесплодным сучком, Джорджиану - замуж за потасканного светского хлыща; вот когда "отрыгнулись" красавице чашечки и прелестная кукольная мебель, которые Джорджиана, с полным на то основанием "зажимала" в детстве, оскорбляя тем самым, сиротку Джен до глубины души.