Бархатцы

Дайлен сказал, что на той вечеринке будет Хоук, – только этим и заманил Андерса, и тот надеялся, что сможет провести вечер где-нибудь в углу, потягивая коктейли и болтая с Гарретом. Он категорически не выносил шумные сборища. Но Хоука нигде не было, а Дайлена-лжеца выловить никак не получалось, и если Амелл то и дело мелькал неподалёку, то Гаррет, кажется, вообще не пришёл. Андерс был вынужден скучать полвечера, кляня друга на чём стоит свет, и даже не хотел идти, когда всех позвали на улицу что-то посмотреть. Но всё же вышел, когда вопли с парковки стали слишком громкими, а любопытство взяло верх. И увидел, наконец, Гаррета. Это был совершенно другой человек, не тот добродушный собаковод, которого знал Андерс. Он был бос, одет в одни темные просторные штаны, несмотря на холод, двигался странно, по-звериному плавно и, что самое восхитительное, танцевал с подожжённым на обоих концах посохом с крестами на концах. Почему он никогда не говорил, что занимается файершоу? Посох, казалось, не касался его тела, зажжённые концы его вращались в воздухе, взвиваясь пламенем и почти целуя кожу – но нет, Гаррет всегда ускользал, двигаясь плавно и быстро, в ритм доносящейся из больших колонок музыке. Андерс завороженно следил за каждым движением, забывая, как дышать. В этот момент он, сам того не осознав, по-новому взглянул на своего друга. Будто недостающие кусочки паззла наконец встали на место и появилась возможность увидеть всю картину: Хоук был не просто большим милым медведем, эдаким рубахой-парнем. Он был откровенным, диким, сильным, огненным; его мощь расходилась волнами, обнимая, пробираясь в самое нутро и – нет, не обжигая, – согревая... Как много может сказать о человеке способ его самовыражения, чёрт возьми. Выступление закончилось как-то уж слишком быстро, и Андерс разочарованно выдохнул. Но, казалось бы, что такого? Будто файершоу не видел. «Таких – не видел», – признал он, уже шагая к Хоуку, растворившемуся в тенях парковки. Он увидел друга как раз вовремя, чтобы заметить, как тот набрасывает на плечи куртку и зашнуровывает ботинки. Внутри уютно поселилась какая-то приятно-звенящая пустота, говорить особо не хотелось. К кому-нибудь другому Андерс просто бы не подошёл, даже чтобы поблагодарить, боясь, что незнакомец спугнёт это хрупкое состояние, но Гаррет всегда чувствовал, когда стоит помолчать. Перекинувшись лишь парой фраз, какое-то время они просто молчали рядом. Андерс мог чувствовать горячее тепло и лёгкий запах гари, исходящие от Хоука, наслаждаться этими ощущениями и просто смотреть в одну точку, ни о чём не думая. Вдруг по шее за ворот пробежалась стайка мурашек, и он вздрогнул. Гаррет, оказывается, поднёс руку к его лицу. Хмыкнув, стёр какое-то пятно с щеки, а Андерс покраснел, сам себе удивляясь, и принялся оттирать пятно. Помада Сигрун? Она, кажется, поцеловала его в щёку при встрече. Интересно, он весь вечер ходил чумазым, а никто так и не сказал? И Хоук видел помаду… чёрт-чёрт-чёрт. Уже вечером, дома, Андерс вспомнил этот эпизод и задался вопросом, с чего вдруг его волнует, что по этому поводу подумал Гаррет. Ответ ему не понравился. * * * На какое-то время Андерс даже пожалел, что пошёл на ту вечеринку, потому что теперь присутствие Хоука чувствовалось везде. Находиться поблизости стало категорически сложно – от ощущения Гаррета рядом волосы на руках тотчас же вставали дыбом, а по хребту спускались мурашки. И его запах… от него всегда сбивалось дыхание – чуть-чуть, но достаточно, чтобы это напрягало. Андерс трижды проклял свою чувствительность и ещё трижды – себя, за странные мысли о друге, от которого не видел ничего, кроме доброжелательности. Чёрт побери, он даже не знал, есть ли у него кто-нибудь. Одно радовало – судя по его же рассказам, Гаррет был абсолютно «всеяден». Радовало. Андерс шикнул сам на себя. Будто на что-то рассчитываешь. Ещё стало очень сложно не принимать обычные дружеские жесты Хоука за нечто большее. Он всегда был таким, с самого начала знакомства – открытым, готовым помочь, щедрым на улыбки, жесты и прикосновения, от которых Андерс теперь стал замирать как испуганный кролик, проклиная глупое тело и горячие щекотные мурашки в том месте, где коснулась тёплая ладонь. Он старался выбросить глупые мысли из головы, но всё не удавалось. Однажды вечером Гаррет по доброте душевной вызвался подбросить его из волонтёрского центра до дома, и Андерс опрометчиво согласился. Пятнадцать минут на переднем сидении рядом с ним стали сущей пыткой. Он отчаянно смотрел то в телефон, то на дорогу, толком даже не поддерживая разговор, но не мог не разглядывать вены на тыльной стороне широкой ладони Хоука, легко и естественно лежащей на рычаге коробки передач, а порой, забываясь, съедал взглядом его отражение в зеркале заднего вида, в последний момент успевая отводить глаза, чтобы не попасться. Гаррет что-то рассказывал, а Андерс смотрел на едва выступающую венку на шее, прямо над воротником куртки, и понимал, что краснеет. Он чуть не захныкал и отвернулся к окну, немного опуская стекло, чтобы остудить лицо. С этим и поздней осенью жарко станет. В последнее время по возвращении домой Андерс быстро делал все задания и домашние дела и только затем разрешал себе в сотый раз пробежаться глазами по их снимкам, но в тот день сосредоточиться на учёбе вообще не получалось. Разозлённый, он рухнул на диван, подцепляя телефон. Пищи для фантазий на фотографиях было более чем достаточно: Гаррет всегда становился рядом, всегда легко обнимал за плечо, приятно улыбаясь. Было проще простого представить, как он ведёт тёплой ладонью по плечу ниже, спускаясь по лопаткам к спине, привлекает к себе, забирается пальцами под футболку, а горячее дыхание уже щекочет ухо. Андерсу захотелось открыть глаза, чтобы совсем рядом увидеть чёрные расширенные зрачки Хоука, ощутить, как его отросшая чёлка будет задевать лицо, когда он будет наклоняться к нему, а обветренные губы коснутся шеи в чувствительном месте под подбородком. Но он лишь крепче зажмурился, проводя пальцами по шее в том самом месте, сам забираясь под футболку, и нетерпеливо прикусил губу, пытаясь расстегнуть джинсы, но затем попросту стянул их с бедер вместе с бельём. Тогда уже не осталось ни одной здравой мысли, лишь отчаянное желание и отчаянная работа воображения: это не его собственные пальцы сжимают сосок, с силой проводят по животу и обхватывают член, это Хоук со своими потемневшими глазами, сильными руками и невозможным запахом истязает его, возбуждённо улыбаясь и хрипло дыша. Андерс выгнулся, сбрасывая на пол телефон с фотографиями, и не удержался от стона, облизывая пальцы, представляя, что лижет руку Гаррета. Резинка для волос куда-то подевалась, и он уловил слабый запах Хоука на своих волосах, снова жалобно застонав в голос от невозможности оказаться рядом и забыть обо всех условностях. После времени, проведенного с Гарретом наедине в его машине, и мыслей, преследовавших его на протяжении всей дороги, он был слишком близок к тому, чтобы кончить от нескольких резких движений. «Так быстро… он не позволил бы мне…» – и Андерс убрал ладонь с члена, скользнул к яйцам, оттягивая кожу, и ещё чуть ниже, сладко вздрагивая. Тело покрылось крупными мурашками, а и без того неровное дыхание окончательно перехватило. Он вытащил пальцы изо рта, тут же заводя руку между ног, силясь не потерять жаркую картинку под веками, и с тихим стоном принял в себя сразу два пальца, тут же сгибая их. Так… быстро, грубовато, даже немного неприятно поначалу, будто Гаррету не терпится подготовить его. Андерс двинул кистью, снова обхватил член свободной рукой и почти потерял ощущение пространства, мысли забились в голове, как взбесившиеся звери, среди которых пульсировало сказанное голосом Хоука чувственное: «Растяни себя… для меня», и отчаянное, повторяемое раз за разом его имя. Андерс стал произносить его вслух, вжимаясь затылком в подлокотник дивана и вскидывая бёдра, и заметил это только после оглушительного оргазма, когда громкий полустон пронёсся по тихой пустой квартире, эхом отпрыгивая от стен. Он резко открыл глаза, вытащил из себя пальцы, не удержавшись от дрожащего вздоха, и сел, сдёргивая остатки одежды и подтягивая ноги к груди. Сперма быстро остывала на животе, стекала к паху, противным холодком напоминая о постыдной слабости. Андерс уткнулся лбом в колени. Теперь эта фантазия о Хоуке казалась такой глупой, такой… низкой. Нет ничего гаже, чем дрочить на того, кто искренне называет себя твоим другом. Он закусил губу и отправился в душ, строго наказав себе больше никогда не делать этого. Но тело требовало своего, и каждый раз, когда Андерс кончал, он против воли видел Гаррета, и даже больше – без этой фантазии не было полноценной разрядки. Он злился на себя, подолгу не мог уснуть и наутро вставал ещё более раздражённым. А ведь Андерс даже и не знал толком, как люди начинают отношения, как выясняют, не безразличны ли они объекту интереса. С Хоу вышло как-то просто: тот сам подошёл и с привычной прямотой выложил всё как ну духу. И Андерс, глядя в его горящие глаза, не мог не ответить согласием. Даже не принимая во внимание симпатию самого Андерса, который тогда ещё учился в школе, откровение уже студента Натаниэля было очень приятным. Любопытно было, в конце концов, ведь обычно ни девочки, ни мальчики не обращали на него внимания. Ну а потом… Нат заботился о нём, всегда помогал с учебой, делил домашние дела… но отчаянно не любил выражения привязанности на людях, не звал его на свидания, не приносил завтрак в постель – ничего такого, что обычно делают друг для друга влюблённые люди, судя по рассказам и фильмам. Нет, им не было плохо вместе – в конце концов, они прожили под одной крышей почти два года. Но Хоу был очень сложным, очень закрытым – и ждал от Андерса такого же контроля над собой и своими эмоциями. Зато те моменты, когда Нат вжимал его в кровать и сбивчиво шептал слова любви, были воистину прекрасными. Немудрено, что почти за два года отношений Андерс совершенно не научился говорить о своей привязанности где-либо, кроме спальни. А чтобы затащить человека в постель, надо с ним сначала поговорить… Но как начать подобную беседу? «Хоук, я, кажется, в тебя влюблён» или же «Хоук, я каждый раз представляю тебя, когда дрочу?..» Андерс скрипел зубами, запрещал себе даже думать о Гаррете и всё чаще отказывался от встреч, ссылаясь то на занятость, то на недомогание, постоянно говоря себе, что это осеннее обострение одиночества или же просто недотрах после двух лет регулярной половой жизни. И самым грустным было то, что он ничего не мог поделать с глупым собой, хоть и видел, как сильно его отказы задевали дружелюбного и доброго Хоука. К тому же, приближался день рождения Дая, и Хоук начал тренироваться. Этого зрелища он пропустить точно не мог, хоть и видел жутко реалистичные и грязные сны после каждого подобного вечера. В конце концов, Андерс пришёл к шаткому соглашению с самим собой: просто надолго не оставаться с Гарретом наедине и поменьше мечтать. И, если первый пункт постоянно нарушался из-за тренировок, то второй претворить в жизнь было и вовсе невозможно.